Разговор за столом прервался. Учитель в этот вечер выглядел печальным и молчаливым, зато Его ученики хохотали, поминутно препирались друг с другом и были еще болтливее, чем обычно; они без умолку трещали, как пущенные в ход прялки. Теперь они вдруг разом стихли и уставились на молчавших Марию и Учителя, лица которых явно выражали одну и ту же общую мысль. Наконец, Филипп промямлил:
— Ну и запах! точно «царский». Такой сосуд стоит небось не меньше двух динариев…
— Хорошо пахнет…
— Но цена! — воскликнул Симон Зилот.
— Ароматное масло можно купить и за меньшие деньги, — заметил Иаков–старший.
— К чему вообще понадобилось масло? — спросил Иуда. — Только распутные девки употребляют такие благовония. Зачем оно нужно? Вместо того, чтобы тратить деньги на это, лучше было бы раздать их бедным.
Последние слова Иуды прозвучали хлестко, как пощечина. Он смотрел на Марию, и было очевидно, что вся его речь направлена против нее. Его неприязнь к ней, должно быть, тянется еще с давних времен, столько в этом застарелой злобы и неиссякаемого раздражения. Скорее всего, он был знаком с ней давно и знал, чем больнее всего досадить.
— Разве не так? — обратился Иуда к остальным ученикам.
— Все правильно говоришь, — поддакнули те дружным хором. — Правильно говоришь. Иуда прав. Зачем нужно такое дорогое масло? Лучше было бы раздать деньги нищим. Равви бы, наверняка, этому больше обрадовался.
Женщина молча опустилась на колени. Она даже не пыталась защищаться. Я видел лицо Марии под медно–рыжей копной волос, разметавшихся у ног Учителя. Видя, как она печальна, Он нежно дотронулся ладонью до ее лба, погладил по голове. Среди возбужденных, крикливых учеников эти двое выглядели совершенно обособленно: они словно разделяли тайное страдание, в чем другие не только не участвовали, но даже не умели его понять.
— Зачем вы обижаете ее? — спросил Учитель тихо. — Она Меня любит и хотела услужить. Что до нищих, то они всегда будут рядом — лишь бы вы сами не забывали о них. А Мне уже недолго с вами оставаться… И она умастила Мое тело на смерть, на погребение. Не огорчайте ее. Истинно говорю вам: где бы на свете ни проповедовали Радостную Весть, которую Я принес, всегда будут вспоминать то, что она сделала.
Ученики замолчали. Воцарилась тишина. Его слова потрясли их, и вся их оживленность мгновенно испарилась. Они переглянулись с недоуменным испугом и зашушукались между собой: «На смерть? На смерть? — доносилось до меня, — Что Он такое опять говорит?»
Снова Филипп выступил от имени всех. В его больших бесцветных глазах стояли слезы.
— Равви, мы тоже любим Тебя, — запинаясь, проговорил он. — Зачем Ты говоришь нам о Своей смерти? Если Ты не пойдешь в город, с Тобой ничего не случится… Не ходи…
— Не ходи, — повторили и остальные.
Учитель медленно, но решительно покачал головой, как человек, который давно принял решение и считает его непоколебимым.
— Я должен туда пойти… — произнес Он.
— Но священники и фарисеи узнают об этом! — вскричал Иуда. Учитель устремил на него спокойный, бесконечно грустный взгляд.
— Весь мир узнает об этом, — сказал Он.
И действительно весь мир узнал об этом! У меня до сих пор стоит перед глазами начало событий того дня. Я шел в Храм по улицам, кишащим народом. Поначалу я не обратил внимания на крики, доносящиеся из–за стен со стороны Кедрона. Накануне Праздников город всегда оглашается криками, песнями, шумом потасовок, препирательством торговцев. Некоторые паломники входят в город с пением, под звуки кимвалов. Я был так погружен в свои мысли, что даже не отдавал себе отчета в том, что происходит неподалеку. Вдруг кто–то выкрикнул мое имя, и голос показался мне одновременно знакомым и в то же время звучащим как–то странно. Я поднял голову и увидел прямо перед собой равви Иоиля и Ионатана. Не только голоса этих ученых мужей звучали необычно, выглядели они еще более удивительно. Оба в эту минуту не были похожи на почтенных фарисеев, которые ходят по городу погруженные в свои размышления и чуждые суете вокруг. Передо мной стояли два возбужденных человека, резко размахивающих руками. Они наскочили на меня с двух сторон.
— Равви Никодим! Что Он собирается делать? Наверное, ты знаешь? Чего Он хочет?
— Кто? Кто, досточтимые? — я не понимал, о чем они спрашивают.
— Ну, Он! Этот ваш… Пророк! — выдавил из себя равви Иоиль. На этот раз в его словах не слышалось презрения, а только испуг.
— Я ничего не знаю. Его здесь нет, — отвечал я неуверенно, пораженный их словами.
— Как это — нет? — воскликнули они разом. — Он как раз направляется сюда во главе тысячи людей. Все амхаарцы сбежались к Нему. Весь народ… Чего Он хочет, Никодим? Ведь ты с Ним дружен? Он не прикажет убивать? — выпалил равви Иоиль. — Правда ведь, что Он добрый?…
— Он идет сюда?
— Не слышишь? Смотри! — они схватили меня за руку и потащили в притвор. Сквозь колонны я увидел действительно колоссальное шествие, которое спускалось по дороге от Масличной горы в Кедронское ущелье. — Смотри! — кричал Иоиль, — все за Ним пошли! Весь Иерусалим! Сколько там наших! Идут и машут ветвями, да еще бросают плащи под ноги осла, на котором Он едет… Наверное, это ты рассказал Ему агаду, в которой говорится, что Мессия приедет верхом на осле… Ты слышишь, что они кричат: «Слава Сыну Давида!»
— Так Он и есть Сын Давида, — машинально отозвался я.
— Возможно, возможно… Раз ты так говоришь, — закудахтал равви Иоиль. — Но скажи, что Он собирается делать? Он хочет разогнать Синедрион и объявить Себя Мессией?
Я вслушивался в шум шагов, который по мере приближения шествия все больше напоминал грохотанье бури, и смотрел, как навстречу идущим из всех городских ворот выскакивали люди:
— Он хочет Свое Царство…
— Его царство — это власть амхаарцев, мытарей и блудниц! — прошипел равви Ионатан с холодным бешенством. — Лучше пусть народ никогда не получит свободы, чем у него будет Такой Царь!
— Почтеннейший! — запел равви Иоиль, от страха поднимая обе руки вверх и в тревоге на меня поглядывая. Я понял, что почтенный молитвенник за грехи всего Израиля сильно перетрусил и готов даже признать Учителя Мессией, лишь бы не расстаться с жизнью в случае переворота. Но ненависть Ионатана была непримиримой. Этот человек еще никогда никому не уступил, и я уверен, что ничто не способно склонить его к уступкам. В любом случае он предпочел бы смерть.
Крик приближающейся толпы раздавался теперь из–под двойной арки Золотых Ворот. Меня вдруг охватил восторг и азарт. Я на секунду забыл обо всех своих огорчениях, заботах, страхах… «Наконец–то, — думал я, — Он выступил. Показал, кто Он такой. А то, что Он скрывался, дрожал от страха, предсказывал Свою смерть, было только испытанием для Его учеников. Теперь время испытаний кончилось, и пришла пора триумфа. Теперь Он больше не будет всеми преследуемым странствующим Учителем. Стоило Ему выступить, как народ сразу поверил в Него». У меня сложилось впечатление, что у Него расплодились враги, что Он потерял Свое влияние на толпу и Сам утратил ее доверие. Ничего подобного! Приветствия, с которыми Он был встречен в городе, свидетельствовали о триумфе. Перепуганный Иоиль и взбешенный Ионатан представлялись мне беспомощными листьями, которые срывает с дерева мощный порыв зимнего ветра. Правда, есть еще римляне… Но в ту минуту даже они не казались мне такими уж страшными. Мне все было нипочем! Такое резкое изменение ситуации наполнило меня безграничной верой в силу Учителя. «Он все может! — думалось мне. — Он — Мессия! Он скрывался и только теперь, наконец, выступил. Иисус Навин приказал затрубить в трубы и пали стены Иерихона. Что римляне? Может, и они согласятся признать Его. Впрочем, Он все сумеет преодолеть…»
— Мессия, — проговорил я, вызывающе глядя в глаза Ионатана, — будет Таким, Каким Его пошлет нам Всевышний.
Ионатан ответил с бешенством не менее вызывающим:
— Мы не хотим Такого Мессию, даже если Его послал Сам Всевышний.
Шествие уже ввалилось во двор. У меня не было желания продолжать препирательство с Ионатаном. Этот человек, непримиримость которого всегда будила во мне тревогу, перестал для меня существовать. Я обошел его, словно пустое место, и, отломав с дерева ветку, бросился навстречу идущим. Следом послышались неуклюжие шаги Иоиля. Видно, ученый муж рядом со мной чувствовал себя в большей безопасности.
Протиснуться к Учителю была задача не из легких. Сотни, тысячи людей окружали Его плотной толпой. Отовсюду неслись возгласы в Его честь. Это был поистине триумф, в который я никогда бы не поверил, если бы мне рассказали об этом накануне. Из самой гущи толпы, словно громыханье бубна, слышался голос Симона. Ученики окружали Учителя, как гвардия своего царя. Протиснувшись ближе, я, наконец, увидел Его в тот самый момент, когда Он слезал с осла, на котором въехал в город. Сияющие, воодушевленные победой ученики не отступали от Него ни на шаг. Среди них я заметил Иуду: тот просто лопался от гордости. Он бегал из стороны в сторону и отдавал приказания: одним велел потесниться, другим, наоборот, подойти ближе; завидев меня, он кивнул мне головой, но так небрежно, будто я не был ученым фарисеем, а он — купчиком из Везефа. Это был уже не бедняк, таящий свою ненависть под маской смиренной улыбки, но один из высочайших царских придворных.
