— Как хотите, — повторил он и еще раз огляделся по сторонам. Даже Ионафан, обыкновенно такой ловкий, не знал, что придумать, чтобы ему помочь. А наши хаверы и подавно совершенно растерялись после неожиданного выступления главы Великого Совета.
— Молитесь, — произнес Каиафа, — чтобы Господь послал Свой ответ через мои руки… — Потом он широко развел руки, наклонился и начал произносить установленные слова пророчества: «О, Адонай, Саваоф, Шехина! Дай Твой знак мне, твоему священнику, которого Ты соблаговолил призвать на служение к Тебе. Дай мне знак и скажи: нужно ли для блага народа Твоего избранного, чтобы Этот Человек погиб? Дай знак! Вот я кладу руку на свое священное облачение и чувствую под пальцами два священных камня урим и туммим. Я не знаю, какой из них черный, а какой золотой. Но тот, который я держу, пусть будет Твоим ответом. Если это урим, это будет означать, что Ты ответил на мой вопрос „нет“; если же это туммим, значит, Ты ответил „да“. О, Адонаи, Саваоф, Шехина! Семижды Святой — взываю к Тебе!» Я уже выбрал камень. Я уже достаю его из священного мешочка. Вот знак Всевышнего: смотрите!
Каиафа раскрыл свою пухлую ладонь. Люди повскакивали с мест и кольцом окружили первосвященника.
— Туммим! Туммим! — раздался дружный крик. При этих словах у меня сперло дыхание. — Туммим! — слышалось вокруг. Всевышний сказал! Он должен умереть!
Что все это означает, Юстус? Ответь мне, как можно быстрее, что может означать такое пророчество? Что Он должен погибнуть? Какие невероятные последствия вызвало это воскресение. Я тотчас дал знать обо всем случившемся Лазарю, с тем чтобы он передал это Учителю. С того момента прошло уже две недели. Наши хаверы продолжают советоваться, как поймать Учителя. По всем синагогам был оглашен призыв выдать Его. А Он тем временем, как ни в чем не бывало, приходит в Вифанию! И Лазарь приглашает меня тоже прийти.
Все–таки я пойду. А как только вернусь, сразу же напишу тебе. Но ты, не дожидаясь моего следующего письма, ответь, что ты обо всем этом думаешь.
ПИСЬМО 20
Дорогой Юстус!
Я побывал в Вифании и виделся с Ним. Но то, что случилось потом, отодвинуло в тень трапезу в доме Лазаря, с которой я вернулся в меланхолическом настроении. Через два дня мне довелось пережить уже ни с чем не сравнимое потрясение. Мне казалось… Нет, мне не казалось, я был уверен! Я кричал, и рядом со мной сотни людей кричали то же самое, что и я. Тебе, конечно, знакомо ощущение подобного единения с толпой. Однако вечер принес тревожное отрезвление, пока, наконец, сегодня…
Однако расскажу все по порядку. Я отправился в Вифанию, где Лазарь устроил пир в честь Учителя и Его учеников. Кроме них был приглашен только я один. Я уже писал тебе, что когда стража искала Учителя, то самого Лазаря сильно избили. Оказывается, ему сломали руку и несколько ребер, выбили глаз и всего покалечили, крича при этом, чтобы он хорошенько запомнил, что никогда не был мертв. Человек, восставший из гроба в расцвете мужской силы, теперь превратился в сгорбленного калеку. Он даже не мог встать, чтобы нас поприветствовать. Но когда Учитель приблизился к нему, Лазарь порывисто схватил Его руку и прижал ее к губам. Сидя с другой стороны стола, я размышлял: «Это воскресение не стало большим благодеянием для Лазаря. В предыдущей жизни он снискал себе почет и уважение, а теперь с самого начала его преследуют страдания и несчастья. Смерть Руфи положила конец ее мучениям; похоже, что воскресение Лазаря — только начало его страданий. Тогда зачем Он его воскресил? И почему Лазарь выказывает Ему столько благодарности?»
Я сидел, погруженный в эти мысли, когда почувствовал на себе Его взгляд. Я поднял голову: Он так призывно смотрел на меня, что я был вынужден спросить:
— Чего Ты хочешь, Равви?
— Я хочу спросить тебя, друг, — Он теперь всегда называл меня так, — любишь ли ты притчи?
— Люблю, Равви. Житейская мудрость яснее всего выражается в притчах и агадах. Я много их сочинил.
— Тогда послушай какую Я тебе расскажу. Хозяин вышел сеять. И стал разбрасывать зерно перед собой. Одни зерна пали на хорошую почву, мягкую, рыхлую и влажную, — и быстро пустили корни. А другие зерна упали на землю сухую и бесплодную, и хотя они тоже проросли, но ростки были слабые, словно ребенок, который только пробует вставать на ноги. Но хозяину стало жаль землю, на которой выросли плохие колосья, и он решил взяться за нее: глубоко вскопал мотыгой, выбрал камни, стал часто поливать… А когда пришла пора жатвы, то урожай с плохой земли оказался таким же обильным, как и с хорошей. И сказал тогда хозяин: «Не жаль мне моего труда и моих стараний, потому что дороже мне стала та земля, в которую я вложил так много усилий. Хорошие плоды принесла она…» Что ты думаешь, друг, об этой притче?
— Хорошая притча, — сказал я. — Ты, конечно, хотел сказать, что благодаря труду человек может даже самую ненужную вещь обратить себе на пользу?
— Ты правильно понял, — похвалил Он меня, однако в Его похвале мне почудилась добродушная снисходительность: можно было подумать, что Он говорит это ребенку, который уразумел Его слова ровно настолько, насколько был пока в состоянии. — Нет такой раковины, из которой нельзя было бы добыть жемчужину. Нет такой овцы в стаде, которую бы не стоило искать ночью, в темноте, среди скал… Но так поступает только хороший хозяин. Поэтому Сын Человеческий поливает слабые колосья и идет на поиски заблудших овец…
Мне показалось, что теперь я начинаю кое–что понимать. По видимости, Он имеет в виду Своих учеников, и деликатно объясняет мне с помощью притчи, почему Он избрал именно их. Я быстро пробежал глазами по их грубым лицам, выражающим недремлющую готовность к перебранке. Плохая земля, требующая большого ухода. И еще неизвестно, какой урожай она принесет. Учитель продолжал смотреть на меня так, будто требовал новых вопросов:
— Но ведь не всегда труд хозяина приносит хороший урожай, — отозвался я.
— Не всегда, — признал Он, и лицо Его омрачилось. — Не всегда, — повторил Он. — Но Сын Человеческий и в дождь, и в бурю готов идти на поиски заблудшей овцы. Как женщина, которая, потеряв динарий, будет то тех пор выметать свой дом, пока не найдет его. Как крестьянин, который до тех пор удобряет, вскапывает и поливает землю, пока она не даст хороший урожай.
Учитель опустил голову; на Него вновь навалилась тоска и словно приклонила Его к земле, как слишком крупный плод гнет к земле молодую, еще неокрепшую яблоню. Неожиданно меня пронзила мысль: Этот Человек тоже ошибся! Он ожидал победы. Нуждаясь в опоре, Он выбрал Себе учеников среди распоследнего сброда. Это был просчет, грубый просчет. Он был уверен в том, что сумеет переделать всех этих рыбаков, ремесленников и мытарей. Не переделал! Они остались теми, кем были. Его теперешние слова означают только самоуспокоение. Вопреки очевидности и здравому смыслу Он утверждает, что нет такой плохой земли, с которой нельзя было бы получить хорошего урожая. Из этой амхаарской земли все равно ничего путного не вырастет. Он чувствует это, хотя продолжает упираться…
Только зачем было требовать невозможного? Амхаарец всегда останется амхаарцем. Можно что–то сделать для облегчения его участи, но ничего нельзя сделать с ним самим. Почему Он не обратился к таким людям, как я? Тогда Ему не пришлось бы жаловаться, что плохая земля, несмотря на все Его старания, дала плохой урожай. После моего первого разговора с Ним я был потрясен, очарован, готов идти за Ним. Я отправился по Его следам в Галилею. Я ждал, что Он позовет меня. Если бы Он исцелил Руфь — я сделал бы для Него все!..
Нам прислуживала Марфа, по обыкновению чутко и заботливо следившая, чтобы у гостей не было ни в чем недостатка. Марии в комнате не было, что было для меня удивительно, потому что обычно она ни на шаг не отходит от Учителя и, сидя рядом с Ним, впитывает каждое Его слово. Но сейчас я нигде ее не видел. Стоило только мне об этом подумать, как она вошла: со склоненной головой, босая, с рассыпанными по плечам волосами. Она прижимала к груди какой–то предмет. Своим видом Мария скорее напоминала плакальщицу, нежели женщину, пришедшую поприветствовать почтенного и желанного гостя. Ее облик не выражал такой скорби даже у гроба Лазаря. Встав на цыпочки, Мария тихонько пробиралась вдоль стены, словно стараясь не привлекать к себе внимания и остановилась за спиной Учителя. Волосы прядями спадали ей на лицо, но я видел ее глаза, потемневшие и слегка прищуренные, как от сдерживаемой боли. Вдруг она отняла ладони от груди, и я заметил, что она сжимает в руках прекрасный алебастровый сосуд. Ловким движением она открутила головку, и вся комната наполнилась дурманящим запахом. Должно быть, это было то самое превосходное и неимоверно дорогое благовоние, которое на базаре называли «царским». Она опрокинула сосуд на голову Учителя, и нежно собирая капли кончиками пальцев, втирала Ему в волосы жидкость ловкими движениями человека, знающего толк в прическах.
