Потянуло холодом. Марта пошла к себе в палатку, надела туфли, накинула на плечи жакет. Вернувшись к скале, она услышала сдавленный всхлип.
— Тоня, что с тобой?
В темноте не видно было Тониного лица. Марта присела на подлокотник ее шезлонга, обняла Тоню за вздрагивающие теплые плечи.
— Я тебя чем-нибудь обидела?
— Никто… никто не хочет понять, как мне тяжело, — проговорила Тоня сквозь слезы. — Все думают, я вздорная наседка… — Ее затрясло от подступившего рыдания.
— Милая, ну, не надо, — растерянно утешала ее Марта. — Никто так не думает. Успокойся… — Она гладила Тоню по голове, как ребенка. — Принести тебе витаколу?
— Нет. — Тоня вскинула голову, выпрямилась, прерывисто вздохнула. — Ничего… сейчас пройдет. — Она повернула к Марте лицо, и в ее глазах Марте почудилась враждебность. — Вот ты говоришь, я выставляю Володю больным. Ничего я не выставляю. Но он не такой, как все. Как же можно его не оберегать?
— Если ты говоришь о той старой истории у Юпитера, то ведь у Володи это прошло…
— Ничего не прошло! Просто он скрывает от всех. Даже от меня… Только напрасно, все равно я вижу… И сегодня опять случилось…
— По-моему, сегодня Володя просто перекупался.
— По-твоему! — Тоня отодвинулась от Марты, поправила волосы. — С ним это случается редко, но каждый… не знаю, как назвать… каждый приступ обходится ему дорого. Поэтому я стараюсь всегда быть с ним.
Марта мягко сказала:
— Тоня, милая, прости, что я…
— Ничего, — прервала Тоня. — Ты благополучная, тебе, конечно, не понять. Да я и не требую понимания. Не обращай внимания на мою вспышку.
«Да, да, как же, — подумала Марта. — Я благополучная. Я такая благополучная женщина, каких еще на свете не бывало. А какое благополучие мне еще предстоит…»
— Я живу как на вулкане, — продолжала Тоня тихим и печальным голосом. — Сколько лет мне удавалось оберегать Володю… Каждый день, каждый час я была настороже, чтобы ничто не нарушало привычного ритма. Никто не знает, какого мне стоило напряжения… Да один Лавровский! Пока я добилась, чтобы он оставил Володю в покое, я чуть не сошла с ума. А теперь — Надя…
Тоня опять всхлипнула, ее плечи дрогнули.
— А что — Надя? — сказала Марта. — Алеша недавно видел ее и с восторгом говорил мне, какая она чудная и способная девочка. Весь Витькин класс был в нее влюблен, когда Надя преподавала у них историю.
Но Тоня не слушала утешений, она горько плакала, нагнув голову к коленям.
Из морозовской палатки донесся взрыв смеха.
— Что они смотрят? — вскинулась Тоня. — Не люблю, когда телевизор возбуждает их перед сном. — Она плавно поднялась и, вытирая слезы платочком, направилась к палатке. — Нет, завтра — домой! — сказала она решительно.
— Ты все это слышал? — изумленно спросил Морозов.
— Не то чтобы слышал, — ответил Заостровцев вполголоса, — а как-то… я воспринимаю как-то иначе. Не слухом… Поверни, пожалуйста, лампу. Слишком яркий свет.
Он лежал на своей койке, уставясь на гибкий обруч верхнего крепления палатки. Только сейчас Морозов заметил седину в его черных волосах, аккуратно причесанных на косой пробор.
— Но как это возможно? Вовка, дружище, я просто не могу понять… Звуки, отзвучавшие более века тому назад…
— Я сам не понимаю. — Голос Заостровцева замер до шепота. — На корабле была шумопеленгаторная станция, она принимала все звуковые колебания…
Он умолк.
— Ну, ну, дальше?
— И преобразовывала их в электрические. — Заостровцев будто сам с собой разговаривал, голос его звучал монотонно. — Это лавина… лавина звуков, из которых срезывающие фильтры оставляли только самые необходимые — шум винтов кораблей противника… Остальные звуки могли стихийно… запись могла идти хаотически… А ферромагнитная основа — корпус корабля…
Опять он замолчал. Пальцы его левой руки, вытянутой вдоль тела, слегка шевелились, будто он считал что-то про себя.
— Послушай, но ведь это грандиозно! — сказал Морозов. — Можно расшифровать… можно прочесть прошлое!
— Выключи свет совсем. Режет глаза.
Теперь в палатке было темно. Лишь слабый свет аландского вечера проникал сквозь пленку оконца и проем входа. Из соседней палатки донесся взрыв детского смеха.
— Ты говоришь — прочесть прошлое, — тихо сказал Заостровцев. — Нет, Алеша. То, что сегодня произошло, это просто случайное совпадение стихийной записи и моей… моей настроенности… — Он помолчал, а потом вдруг спросил: — Алеша, ты уже начал тренироваться?
— То есть как? — не понял Морозов.
— Ты давно не летал — значит, надо перед экспедицией пройти курс подготовки. Можно ведь за два-три месяца усиленных тренировок войти в прежнюю норму, как ты думаешь? Если давно не летал?
— Можно-то можно, но видишь ли, Володя…
— Вот и я думаю, что можно. Мы ведь еще не старые, верно? Подумаешь, сорок лет… Шевелев Радий Петрович и в пятьдесят летал, а?
И, не дожидаясь ответа, Заостровцев опять перескочил на другую тему — стал рассказывать о новом двигателе, который он со своей группой спроектировал и испытания которого дали отличный результат.
— Почему сидите в темноте? — сказала Тоня, войдя в палатку. — Ты не спишь, Володя? Как себя чувствуешь?
— Я чувствую себя хорошо, — ответил Заостровцев.
День выдался ясный и теплый. Море умиротворенно наливалось синевой, шхеры грели на солнышке старые каменные бока. В сторону Мариехамна прошел самолет.
Витька сказал:
— Устал читать. Пойду купаться.
— Иди, — рассеянно отозвался Морозов. — Только не заплывай далеко.
Они были одни на пляже. Заостровцевы уехали, а Марту вызвал Свен на планктонную станцию: кто-то из его ребят повредил себе ногу о подводную скалу.
Морозов лежал на теплом песке и листал свежие газеты. Глаза скользили по заголовкам не задерживаясь: «Новая трасса аэропоезда…», «Состязание поэтов в Рейкьявике», «Третья Плутоновая состоится». Ну-ка, ну-ка… «Начались советско-американские переговоры о совместной экспедиции на Плутон… Президент Международной федерации космонавтики Т.Коннэли заявил… Состав экспедиции пока не определен…»
Жизнь идет своим чередом на прочно обжитой планете Земля. Новые трассы… Состязания поэтов… Все идет к лучшему в этом лучшем из миров…
Почему же встает перед глазами грозное видение: израненная, окутанная дымом субмарина уходит под воду, уходит навек, выплескивая с последним дыханием — не предсмертные крики, нет — «Интернационал».
Вглядеться бы в их лица. В молодые непреклонные лица. Ведь у каждого был свой дом и семья, у каждого — свой мир. «Товарищи, братья! Победим или умрем!..»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
