прошептал он.
* * *
Черный клан остановился на краю провинции Хаттори.
Сгущались сумерки. Гул цикад прорезал воздух, запах ячменя и зерна наполнял ночное небо.
Сердце Марико грохотало в груди. Ей нужно было предупредить свою семью. Предупредить Кэнсина о том, что вот-вот произойдет. Она искоса глянула на Оками.
– Зачем мы пришли сюда совершать набеги и грабить этих людей? – спросила Марико ровным тоном. – Они ничего тебе не сделали.
– Мы здесь не ради набега и грабежа, – ответил он. – Мы здесь ради… – его голова склонилась набок, – перераспределения.
– Прости, что?
– Хаттори Кано годами грабил людей, которые живут и работают на его земле.
– Что? – воскликнула Марико, тонкие волоски на ее затылке встали дыбом. – Я никогда не слышала о…
– Он живет далеко не по средствам. А недавно у него украли приданое его дочери. Приданое, которое он отнял у своих людей, чтобы купить себе путь к влиянию.
Ложь!
Марико открыла рот, чтобы опровергнуть его слова. Чтобы защитить честь своей семьи. Но ползущая неуверенность заскользила по ее телу. Крошечное зерно сомнения.
Хаттори Кано не был плохим человеком.
Даже несмотря на то, что он продал свою единственную дочь, чтобы заслужить большее почтение. Для мужчины в положении ее отца не было ничего необычного в подобных поступках. Это правда, что Хаттори Кано всегда хотел, чтобы Марико была другой. Хотел, чтобы она отказалась от своих детских желаний и стала больше, чем она была. Это были его последние слова, обращенные к ней. Но он не был плохим отцом. Он заботился о Марико. Он давал ей наставления и внимание.
Такой человек не стал бы слепо грабить свой народ. Только не ради того, чтобы просто возвыситься в глазах обитателей замка Хэйан.
Тем не менее зерно сомнения пустило корни в разуме Марико.
Ее отец обменял свою единственную дочь на малейшую толику влияния. Даже не за место при императорском дворе. И ее мать ни разу не возразила. Если ее отец забирал от урожая своего народа больше, чем ему положено, ее мать тоже ничего бы не сказала. А ее брат понятия не имел, что стоит обратить на это внимание.
А Марико?
«Я была слепа во многих вещах. Я часто думала, что владею правдой. В то время как на самом деле у меня ничего не было».
– Ты нам не веришь? – спросил Ранмару. – Потому что выглядишь так, как будто нет.
– Дело не в том, что я вам не верю. Просто я не могу поверить, что даймё может настолько плевать на свой народ.
Оками взглянул в ее сторону:
– Он всего лишь идет по стопам своего императора.
– Если эта мысль тревожит тебя, почему бы тебе не отправиться в ближайшую деревню? – предложил Ранмару. – И ты сам увидишь правду.
– Ты бы отпустил меня одного? – спросила Марико.
– Конечно нет, – усмехнулся Ранмару. – Возьми с собой кого-нибудь.
Не задумываясь, она подняла глаза на Оками. Ее сердце сделало выбор за нее.
– Возвращайтесь к полуночи, – закончил главарь Черного клана. – Тогда мы совершим набег на зернохранилища и склады.
* * *
– Так вот что вы делаете, – Марико произнесла это как констатацию факта. – Вот чем на самом деле занимается Черный клан. Перераспределяет украденные вами богатства среди менее удачливых, таких как женщина в приюте Ивакура.
Они с Оками брели по окраинам деревни в южной части провинции ее семьи.
Он ничего не сказал в ответ.
– И ты действительно думаешь, что твои действия не причинят вреда жителям этой провинции? – настойчиво спросила Марико.
– Не причинят, – ответил Оками. – Только нанесут удар по карманам Хаттори Кано. И если Дракон Кая будет убит во время этого, то так тому и быть.
Глубоко в груди Марико пронзила боль. Ей отчаянно хотелось протестовать. Предложить хоть какой-нибудь контраргумент. Они даже не знали, действительно ли Кэнсин виновен в смерти Акиры-сана!
И все же.
Ее разум закрутился в вихрь. Единственное, что Марико могла сделать, – это остаться в группе налетчиков. Возможно, тогда она сможет найти способ предупредить какого-нибудь слугу своей семьи, пока не станет слишком поздно. До того, как произойдет что-то немыслимое.
А если это должно произойти в любом случае… У Марико было наготове еще одно оружие.
Она изучала земли, раскинувшиеся перед ними. Хотя солнце уже село, многие женщины и дети до сих пор работали в поле. Выдергивали сорняки и отпугивали бесчисленных насекомых, которые всегда досаждали урожаю. Высоко колосились золотые стебли риса. Обычно Марико любила время сбора урожая. Она бродила по полям и терялась среди множества корзин для жатвы, рисуя в грязи наброски и обдумывая в уме новые идеи.
Она сосредоточилась на лучшем из этих воспоминаний. О людях, работающих вокруг нее.
Они никогда не улыбались. А она никогда по-настоящему этого не замечала.
Оками и Марико держались в тени вдоль оштукатуренных домов под соломенными крышами, прислушиваясь к голосам крестьян, пока их дети ссорились из-за еды, а их близкие возвращались домой после утомительного рабочего дня.
Оками остановился возле семьи, собравшейся на ужин вокруг небольшого костра рядом с их крошечным домом. Он вручил Марико серп и велел ей следовать за ним на соседнее поле, притворяясь крестьянами, намеревающимися продолжить жатву. Они присели рядом с высокими волнами зерна вполоборота, наблюдая, как семья ужинает. Издалека Марико показалось, что она увидела желтые глаза лисы, затаившейся в тени в ожидании объедков.
Дети были грязными. Они улыбались, хотя их еда была скудной.
Было ясно, что их мать была ранена. Она хромала, когда пошла зачерпывать просо крошечными ложками.
– Окаа[64], – сказала старшая девочка, когда мать подала ей миску с едой, – поешь ты. Я не голодна. – Ее взгляд скользнул по полям золотой пшеницы всего в двух шагах от того места, где они сидели, простираясь настолько далеко, насколько мог видеть глаз.
– Нет, моя дорогая. Я уже поела. – Женщина взглянула на мужа, моля его хранить молчание.
Когда мать снова села рядом с ним, Марико увидела, как он тихонько отдает ей половину своей доли.
К счастью, другие дети ничего не заметили. Они улыбнулись и продолжили есть, не обращая внимания на положение своих родителей. Но старшая девочка знала лучше. Она поставила свою миску рядом с тарелкой родителей и тихонько начала переливать им часть своей еды.
Это зрелище поразило Марико. Надорвало что-то под сердцем. В течение стольких лет она гордилась тем, что была той, кто видит то, что не замечают другие. Той, что видит мир не таким, каким он был, а каким должен быть. Ее взгляд скользнул по
