— Et cet arab-là?[128] — спросил он, указывая на Амара с еле ощутимой фамильярной снисходительностью собственника, — ваш слуга? — И, хотя Амар не понял слов, смысл того, что сказал солдат, был ему ясен. Главное, что оба иностранца ответили «да». — Vous pouvez continuer à l'hôtel[129], — разрешил солдат, и, проехав еще сотню ярдов, машина остановилась перед воротами гостиницы.
После чего все слилось для Амара в череду смутных впечатлений. Вслед за своими новыми друзьями он прошел через два внутренних дворика, поднялся по двум маршам устланной ковром лестницы, за которой начинался бесконечный коридор, тоже с ковром, гасившим звук шагов. Стены были украшены дорогими циновками из тростника, а с потолка свисали светильники, какие бывают разве что в мечети Каруин или в зауйи Мулая Идрисса. Затем они распахнули две большие стеклянные двери и по нескольким ступенькам спустились в комнату, не похожую на все, что Амару когда-либо доводилось видеть: такие покои, подумалось ему, могли принадлежать одному лишь султану. Затейливые узоры высокого сводчатого потолка были слабо освещены разноцветными лучами, струящимися от огромного светильника; все было похоже на огромную, чудесную пещеру. Амар успел лишь мельком оглядеть комнату, пока они проходили через нее, а потом последовала еще одна ведущая вверх лестница, на этот раз очень старая, покрытая мозаикой и без ковра — очень похожая на лестницу у него дома, разве что здесь края ступеней были мраморные, а не деревянные. Мужчина и женщина тихо переговаривались, Амар поднимался за ними. Наверху еще один коридор, но уже не такой красивый, как нижний.
Мужчина открыл дверь, и они вошли.
— Проходи, — впервые за долгое время обратился он к Амару. Потом заговорил с женщиной, тоже приглашая ее войти. Немного поколебавшись, она все же согласилась, и они с мужчиной уселись в два больших кресла. Амар застыл в дверях, озирая великолепие. — Садись, — сказал ему мужчина. Амар повиновался, усевшись там же, где стоял, и продолжая внимательно изучать резьбу на потолке и причудливо раскрашенный гипсовый карниз, украшенный геометрическим узором. Ковер был толстый, ворсистый, окна прятались за тяжелыми шторами, а постельное белье слепило белизной.
Мужчина впервые пристально посмотрел на него, вытащил пачку сигарет и, предложив женщине, бросил пачку Амару.
— Что у тебя с лицом? — спросил он. — Подрался?
— Да, — рассмеявшись, ответил Амар. Он чувствовал себя неловко, и ему ужасно хотелось посмотреть на себя в зеркало, висевшее над умывальником, но он не решался и продолжал сидеть и курить. Мужчина вел себя запанибратски явно для того, чтобы Амар почувствовал себя уютно, и мальчик был благодарен за это, но присутствие женщины невольно заставляло его нервничать. Она не спускала с него глаз, и ее улыбка его смущала. Так мать улыбается маленькому сыну на людях, когда все смотрят на них, а она надеется, что он будет вести себя хорошо. Амару ее улыбка казалась дружелюбной и ободряющей, возможно, в ней даже крылось обещание большей близости в будущем, если им случится остаться наедине. Но ему такое поведение казалось бесстыдным и непристойным, особенно учитывая, что они сидели в спальне мужчины, и он чувствовал, что из уважения к хозяину должен притворяться, что не замечает этих улыбок. К несчастью, до нее это никак не доходило: чем меньше внимания обращал на нее Амар, тем нахальней она продолжала приставать к нему, гримасничая, морща нос, как кролик, пускала в него дым, когда смеялась шуткам мужчины, и вообще вела себя вызывающе — чем дальше, тем больше. Однако мужчина продолжал говорить так, словно вовсе не замечал ее штучек, — не притворялся, не напускал на себя безразличный вид, а попросту не замечал.
Оба они приводили Амара в замешательство, особенно мужчина. Ему не понравилось и то, что между мужчиной и женщиной вдруг разгорелся долгий бурный спор, явно касающийся его, Амара: он догадался, что речь о нем, по взглядам, которые они на него бросали. Теперь Амар понимал, что не так-то легко находиться в их компании, но решился выказать максимум терпения. Это было самое малое, чем он мог отплатить за то, что ему предоставили убежище и еду в трудную минуту. Похоже, что спор как раз и шел о еде, потому что мужчина вдруг, без всякого перехода, обратился к нему:
— Ты не против поесть один в этой комнате?
Амар ответил, что нисколько не против; наоборот, это прекрасная мысль. Мужчина, казалось, почувствовал облегчение, услышав такой ответ, однако женщина принялась глупо размахивать руками, давая понять, что Амар должен спуститься и поесть с ними. Глядя на нее, мужчина широко улыбался. Амару отнюдь не хотелось сопровождать их в какое-нибудь публичное место, где его могли бы заметить французы или работавшие в гостинице марокканцы.
— Это хорошая комната, тут можно поесть, — сказал он, стараясь, чтобы эти слова прозвучали приветливо. Разговор между мужчиной и женщиной ненадолго оживился, затем она раздраженно встала, подошла к двери и, прежде чем выйти, обернулась и как-то застенчиво помахала Амару. Мужчина вышел за ней в коридор, но тут же вернулся и запер дверь. На лице его появилось досадливое выражение, он поднял телефонную трубку и сказал в нее несколько слов.
Амар изучал узоры на ковре: он решил, что это самая красивая вещь в комнате.
Повесив трубку, мужчина снова сел в кресло, глубоко вздохнул и закурил. Амар поднял голову и посмотрел на него.
— Почему вы так много говорите с этой женщиной? — спросил он с робостью и одновременно любопытством. — Что проку разговаривать с женщиной? Говорить надо с людьми.
— А что, женщины — не люди? — рассмеялся мужчина.
— Люди это люди, — непреклонно возразил Амар. — А женщины это женщины. Разные вещи.
Вид у мужчины был пораженный, он еще громче расхохотался. Потом лицо его стало серьезным, он выпрямился в кресле и наклонился к Амару.
— Если женщины — не люди, — медленно, с расстановкой произнес он, — как же они попадают в рай?
Амар подозрительно поглядел на него: неужто, подумал он, мужчина может быть таким невеждой? Но не заметил и тени насмешки на его лице.
— El hassil[130], — начал он, — им на небесах отведено свое место. Их не пускают внутрь — туда, где мужчины.
— Понятно. Это как в мечети, верно?
— Точно, — ответил Амар, все еще не уверенный, что мужчина над ним не подшучивает.
— Ты, должно быть, хорошо знаешь свою религию, — мечтательно произнес мужчина. — Расскажи мне еще о своей вере.
Теперь Амар убедился, что его пытаюсь подловить. Он коротко, неприязненно рассмеялся.
— Ничего я не знаю, — ответил он. — Я как животное.
Мужчина поднял брови.
— Вообще ничего? Но этого не может быть! Это очень хорошая вера.
Амару было неприятно это слышать. На мгновение он впился глазами в лицо своего нечестивого покровителя.
— Она единственная, — ровным голосом ответил он. Потом улыбнулся. — Но теперь мы все как животные. Взгляните только, что делается на улицах. Вы думаете, это мусульмане виноваты?
По быстрому взгляду мужчины он понял, что вызвал у него что-то вроде уважения.
— Кое в чем есть и вина мусульман, — невозмутимо сказал он, — но мне кажется, куда больше виноваты французы. Ты ведь не станешь слишком сурово судить человека за то, что он сделал с тем, кто ворвался в его дом?
Настала очередь Амара отвечать.
— Аллах все видит, — сказал он, но какой-то внутренний голос нашептывал ему, что назарею его ответ покажется пустой отговоркой. Если он хочет, чтобы искра уважения, которую ему удалось разжечь, не погасла, придется хорошенько постараться. — Французы в нашем доме как воры, вы правы, — согласился он. — Мы позвали их, чтобы они нас кое-чему научили. Мы думали, они преподадут нам урок. Но они так ничему и не научили нас — даже не сделали из нас хороших воров. Поэтому-то мы и хотим их выгнать. Но теперь они считают себя хозяевами, а нас — слугами. Что нам остается, как не сражаться? Так предначертано.
— Ты ненавидишь их? — спросил мужчина; он по-прежнему сидел, наклонившись к Амару и пристально на него смотрел. Сейчас они были один на один; если мужчина окажется шпионом, у него, по крайней мере, не будет свидетелей. Но, думая так, Амар сам понимал, что это крайность: сам он считал себя всего лишь случайным зевакой.
— Да, я ненавижу их, — бесхитростно ответил он. — И это тоже предначертано.
— То есть, ты хочешь сказать, что должен ненавидеть их? И не можешь решить сам, ненавидеть тебе их или нет?
Амар не понял, что он имеет в виду.
— Но я ненавижу их сейчас, — пояснил он. — Когда настанет день и Аллах пожелает, чтобы я перестал их ненавидеть, Он совершит перемену в моем сердце.
Мужчина чему-то задумчиво улыбался.
— Если мир таков, — сказал он, — то жить в нем должно быть просто.
