Но у мальчика в этой драме нашлась роль; он был здесь, прильнул к окну, теребил занавеску, глядел сквозь жаркое марево на город, где родился, слушал, как убивают его сородичей, одному лишь Богу поверяя свои переживания. Безвыходно втянутый в конфликт, он все равно ничего не сможет сделать, чтобы хоть на йоту ощутимо изменить что-то в происходящем, а, быть может, и в себе самом.
Будь у меня сильный характер, размышлял Стенхэм, я бы дал мальчику денег и отправил его — пусть ищет удачи на улице, как большинство его соотечественников. Потом позвонил бы Моссу — узнать, собирается ли тот отбыть, позвонил бы Ли и, наконец, уехал, с ними или один. В отличие от прочих возможных решений это имело хоть какой-то смысл. Теперь он гадал, почему ему всегда казалось, что зрелище разрушаемого города даст ему еще что-то, кроме ощущения безмерной тоски. Быть может (он так и не смог вспомнить), он представлял, что возможность что-то совершить, помочь кому-то представится сама собой. Но кому? Противники, стрелявшие друг в друга, были одинаково ненавистны ему, он искренне желал, чтобы с каждой стороны погибло как можно больше народу.
Около одиннадцати раздался телефонный звонок: Мосс звонил из своего номера.
— Джон, мне ужасно жаль, что вчера так вышло. Возникло срочное дело, которое требовало моего присутствия. Нельзя было отложить. Вы видите, тут слишком быстро все происходит. Пожалуй, пора что-то делать.
— И что ж тут сделаешь? — в голосе Стенхэма слышалась, скорее, насмешка, чем интерес.
— Мы не могли бы встретиться ненадолго?
— Прекрасно. Я и сам хотел предложить.
Через четверть часа Мосс был уже в комнате Стенхэма. Увидев Амара, он спросил: «Кто это?» — так, будто обнаружил мальчика в собственном номере.
— О, это долгая история. Сейчас все объясню. Садитесь.
Мосс уселся в большое кресло, сложил руки на груди и возвел глаза к потолку.
— Все это так угнетает, — сказал он.
Стенхэм с подозрением взглянул на него.
— По-моему, вы очень довольны собой, — сказал он. — Сдается мне, вчера вы слегка приумножили свой капитал.
Мосс изобразил удивление, затем смутная улыбка мелькнула на его лице.
— Кое-что заработал. Да. Не так много, как я рассчитывал, правда. Получил бы вдвое больше, если б подождал, хотя с тем же успехом мог бы и вообще не найти покупателя. У меня такое впечатление, что пора искать более тихую гавань. Это я и хотел с вами обсудить. Не организовать ли нам совместный исход? Мы могли бы нанять днем машину и смыться.
— Куда? — спросил Стенхэм, моментально насторожившись, как только услышал «мы могли бы». Если уж речь зашла о таком способе передвижения, то он вовсе не собирался делить с Моссом расходы.
— Да куда угодно. Я было подумал о Рабате: у меня там друзья. («А может, еще и какой-нибудь гараж на продажу», — добавил про себя Стенхэм), но можно поехать и в Мекнес или Уэззан, если хотите. Нутром чувствую, что не стоит оставаться в Фесе до завтра. Наступает Аид, и может случиться все что угодно. Уверен, что вы согласитесь: есть ли смысл нарываться на неприятности, если можно их избежать?
— Мадам Вейрон вернулась. Вы знаете?
— Нет! Вот это сюрприз! Но за каким чертом?
— Думаю, все дело в ее любознательности.
— Ах вот как: ваши подозрения о ее участии в заговоре оказались несостоятельными?
Стенхэм нахмурился.
— Да, полагаю, она невиновна.
А про себя подумал: где в подобных случаях проходит черта между виной и невиновностью?
— Рад слышать, что вы наконец-то со мной согласились, — покровительственно произнес Мосс.
— Но дело еще и в Амаре.
Он указал в сторону окна.
— Ага. Но кто он? И что здесь делает?
Когда Стенхэм завершил свой рассказ о встрече и приключениях с Амаром, Мосс воскликнул:
— Но послушайте! Что за чушь! Я ничего не понял из того, то вы тут наговорили. Разумеется, крайне похвально и романтично приютить бездомное дитя, но не сомневаюсь, что вы не собираетесь держать его слишком долго.
— Да нет же, нет! — крикнул Стенхэм. — Конечно, нет! Я сам не знаю, что собираюсь делать. У меня вообще нет никаких планов. Мне просто хотелось выиграть немного времени, чтобы собраться с мыслями, вот и все!
— Времени! Сами понимаете, его у нас немного. Предлагаю вам немедленно обратить восточную алчность себе на пользу, вручить молодому человеку пятитысячную банкноту и отпустить. Поразительно, как иной раз выручают деньги.
— Да, я уже думал об этом, — рассеянно ответил Стенхэм. — Не знаю.
— Ну и ну, Джон! Глядя на вас, можно только поражаться непостижимости души человеческой.
Похоже, он снова хочет приняться за старые игры, подумал Стенхэм. Но у меня, увы, нет сил. Он ничего не ответил.
Мосс помолчал. То и дело сквозь сумятицу винтовочных выстрелов и пулеметных очередей пробивался тяжелый грохот гранаты.
— Не знаю, как насчет найденышей и американок, — подвел черту Мосс, — но я собираюсь уже завтра утром быть далеко от Феса. Говорю это абсолютно серьезно, Джон. Хватит фантазировать.
— Вы думаете — завтра дурной день, а потом будет лучше?
— Мне кажется, завтра наступит кульминация. Не забывайте, праздник будет сорван. Затем страсти понемногу улягутся. Бесконечно кипеть не может.
Не отвечая, Стенхэм отвернулся и заговорил с Амаром.
— О, этот проклятый мертвый язык, который никак не хочет умирать! — простонал Мосс, возводя глаза к потолку — Чтобы пожелать доброго утра, нужно использовать восемьдесят три слова, каждое из которых на слух ужаснее предыдущего. Прекратите ваши выкрутасы, Джон и будьте так добры — обращайтесь ко мне.
На время он притих с выражением притворного смирения и глубокой жалости к самому себе.
— Решение найдено, — тут же обернулся к нему Стенхэм. — Амар поможет нам добраться в Сиди Бу-Хта.
— Крайне любезно с его стороны. Если мы туда хотим. Но, может быть, вы прежде соблаговолите сказать мне, что это такое и почему мы должны направиться именно туда, а не в какое-то знакомое место?
— Это далеко в горах, там останавливаются паломники. Одно большое преимущество: там нет французов. Так что ни им, ни нам ничто не угрожает. А они действительно собираются отмечать праздник. Мне бы хотелось взглянуть.
— А как насчет гостиницы? — спросил Мосс.
— Кров нам предоставят. Будем спать на циновках.
Мосс встал и разразился длинной тирадой, явно составленной заранее. Ее композиция, отточенность фраз и мастерство оратора были непревзойденными.
— Я восхищен, — сказал Стенхэм, когда Мосс закончил. — Вы по-прежнему en forme[138]. Если я правильно понял, вы не собираетесь присоединиться к нам.
Мосс зевнул, потянулся и сказал своим обычным голосом:
— Боюсь, что нет, Джон. Это затея не по мне. Вы хорошо меня знаете, так что нет нужды объяснять. Что вы собираетесь делать? Пробудете там пару дней, а потом вернетесь?
Стенхэм устало ответил, что и сам не знает, ведь эта мысль только что пришла ему в голову; как все получится — будет зависеть от мальчика, а состоится ли вылазка вообще — решать, наверное, мадам Вейрон.
— Не знаю, что из этого получится, но, думаю, вы правы: оставаться здесь до завтра не стоит, — заключил он.
— Что ж, Джон, похоже наши пути на время расходятся.
— Это ужасно, — сказал Стенхэм, для которого любое прощание всегда слегка отдавало мыслью о смертном ложе. — И так внезапно.
— Мне будет недоставать наших прогулок. По медине, я хочу сказать. Но отнюдь не прогулок в полемических лабиринтах.
Стенхэм слабо улыбнулся.
— Куда думаете направиться дальше?
— Пожалуй, навещу друзей в Синтре. Там очаровательно. Вам бы вряд ли понравилось. Меня можно будет найти через британское консульство в Лиссабоне. Дня на три-четыре задержусь в Марокко по делам и — прочь отсюда. По крайней мере, надеюсь. Все эти треволнения пагубны для моей живописи. А вы, как вы можете сосредоточиться на работе в этом разворошенном муравейнике?
Стенхэм прислушивался к тому, что говорит Мосс, и смысл его слов доходил до него, но какая-то часть его мозга злонамеренно отвлекала его внимание. «Марокко, Мосс, мотор, мох, мыши». Иногда сознание выкидывает такие штуки, зациклившись на какой-то букве алфавита, но это бывает только в моменты стресса. Значит, наступил стрессовый момент. Это словно была его последняя связь с нормальным миром. «Мок-си», — продолжало крутиться в голове. «Мойлан». («Нет, это не пройдет, это уже мои выдумки». «Впрочем, есть же такое на самом деле, рядом с театром «Хэджроу», на окраине Филадельфии. Возражение не принимается».) Mozo[139]. («Это моя игра. Я диктую правила. Иностранные слова допускаются».) Mozo — это определенно мальчик у окна. Но, слава Богу, алфавит не бесконечен. Слава Богу, этого человека зовут Мосс, а не Моав. Он взглянул на Мосса и подумал, какой болезненный у него вид, какие необычайно длинные ресницы; ничего этого он раньше не замечал. Может быть, потому что очки с толстыми стеклами были подняты сейчас к самой переносице и касались ресниц, но вряд ли.
