Смешанный сумеречный свет просачивался через щели жалюзи. Боденштайн открыл глаза и подождал, пока рассудок окончательно освободится от остаточных спутанно-реалистичных сновидений. У него редко случались дела, над которыми он работал не только днем, но и ночью, но на сей раз кое-кто из тех, что уже несколько дней являли собой загадку как для него, так и для его команды, прокрались в его сны, как будто хотели ему что-то сказать. Он повернулся на спину, наслаждаясь полной тишиной в доме. Ни ребенка, который постоянно зовет его, ни собаки, которую нужно вести гулять, ни Инки. Место рядом с ним пустовало. Накануне вечером она прислала ему СМС, в которой сообщала, что у нее экстренный вызов в Лимбург и она представления не имеет, когда освободится. Она не хочет его будить и поэтому переночует дома. Прозрачность ее обоснования огорчила Боденштайна, так как раньше она довольно часто приезжала к нему среди ночи, в конце концов, у нее был свой ключ. Почему она так поступила? Что случилось? В Рождество, кажется, все было в порядке, и вдруг она от него отстранилась. Может быть, он проявлял недостаточно внимания к ней? Или она сомневалась в их общем будущем? Он ведь знал, что у нее проблемы с Софией, но надеялся, что связь между ними достаточно крепкая, чтобы с этим справиться. С Козимой раньше часто случались мелкие ссоры и споры, с Инкой вообще никогда не было никаких конфликтов. Она просто молчала, если ей что-то не нравилось. То, что он с самого начала считал гармонией, все больше и больше представлялось ему следствием ее неспособности к конфликтам или еще больше – ее равнодушия. Инка была гордой и независимой, и за всю ее жизнь у нее не было длительных партнерских отношений, и, очевидно, она не жалела об этом. Почему же сейчас, когда ей уже за пятьдесят, надо было что-то менять? Неужели ей стало слишком тесно с ним, слишком обременительно? Или, может быть, ей было с ним скучно? Боденштайн посмотрел на цифровое табло будильника. Восемь часов. Сегодня утром он хотел заехать к Фрицу Герке, чтобы очень деликатно поговорить с ним об обвинении, которое предъявил ему «судья» в своем извещении о смерти. Он сел на кровати, перекинул ноги через край и отправился в душ.
Почему Инка не ответила на его СМС с пожеланием спокойной ночи?
Что их связывало? Вряд ли это можно назвать любовью, во всяком случае, это не было тем глубоким, теплым, вызывающим трепет чувством, какое он так долго испытывал к Козиме, пусть даже оно не было взаимным. Их отношения с Инкой возникли не в результате бурной влюбленности и страсти, а сложились как бы между прочим. Это была старая симпатия, которая возродилась благодаря браку их детей. У каждого из них была своя работа и своя жизнь. Они никогда не делали никаких взаимных признаний, не принимали никакого определенного решения. Инка просто постепенно перебралась к нему, и он смирился с тем, что она никогда не поставит последнюю точку, сдав свой дом в аренду, что придаст их взаимоотношениям официальный характер. После его расставания с Козимой и короткой интрижки с Анникой Зоммерфельд она всегда была готова выслушать его, они часами болтали по телефону или просто разговаривали при встрече. Однажды дело дошло до постели. Им было хорошо друг с другом и так привычно. Но, к сожалению, не более того, он вынужден был это признать.
Бреясь, он размышлял о том, что он, собственно говоря, почти не знает Инку. Существовала граница, которую она не позволяла ему переступать. У нее всегда была эта внутренняя осторожность, эта запретная зона, к которой она его не допускала. Он мог говорить с ней обо всем, но никогда о ней самой. До сего времени она не говорила ему, кто отец Тордис. Она никогда не рассказывала о своей жизни в Америке и никогда не упоминала в разговорах ни друзей, ни знакомых.
Ему не нравились эти мысли. Имел ли он право сразу ставить под сомнения их отношения только потому, что она не ночевала у него две ночи и не прислала эсэмэску? У нее просто было слишком много дел в ветеринарной клинике по лечению лошадей, как, впрочем, и у него, к чему она относилась с уважением. Хватит. И все же где-то внутри его терзали сомнения. Может быть, он уговаривал себя, потому что боялся узнать правду? Или его действительно устраивала легкость их отношений?
Боденштайн оделся и спустился вниз. Погруженный в свои мысли, он нажал кнопку кофе-машины и положил в тостер два куска хлеба. На мобильном телефоне от Инки сообщений не было. Он намазал на хлеб творожный сыр и клубничный мармелад, стоя съел тосты и выпил кофе. Небо было затянуто облаками, за окнами занимался новый мрачный день. Недавно он прочитал в газете, что декабрь 2012 года стал месяцем с наибольшим количеством пасмурных дней с начала метеонаблюдений в 1951 году. Возможно, отсутствие солнца и запутанность дела давили ему на психику, поэтому все рисовалось в черном цвете. Потом он опять вспомнил о предложении матери Козимы, о котором все еще не поговорил с Инкой и от которого постоянно отгораживался. Чем дольше он будет тянуть, тем сложнее будет это сделать. С другой стороны, он не хотел обсуждать второпях столь важные дела, тем более что она и без того слишком ревниво относилась ко всему, что было связано с семьей Козимы.
Он решил пока просто подождать. Завтра будет сочельник, а послезавтра – Новый год с новыми шансами и возможностями. Сейчас ему надо искать убийцу.
* * *
В доме было холодно, так холодно, что он видел свое дыхание в виде беловатого облачка. Под двумя одеялами он чувствовал приятное тепло и поэтому не торопился вставать, хотя испытывал болезненное давление в мочевом пузыре. Больше его ничто не занимало. Дни проходили в томительном ожидании подходящей погоды. Он надеялся, что вскоре, по крайней мере, рассеется туман! Вчера вечером читал детектив, пока не слиплись глаза. Одна из любимых книг, которая, без сомнений, написана довольно увлекательно, но у него вызывало отвращение подробное описание насилия, которое психопат применял по отношению к женщинам.
Взгляд блуждал по отвратительным выцветшим обоям, по окнам, на рамах которых облезла краска.
Он решительно сбросил одеяло, взял флисовую кофту, висевшую на стуле рядом с кроватью, и влез в сапоги на подкладке. В ванной и гостиной было так же холодно, как и в спальне, а ящик для дров рядом с печкой был пуст, черт подери! Он пошел в туалет, затем намотал шарф и натянул куртку, взял корзину и отправился на улицу за дровами. Под ногами заскрипели ступени деревянной лестницы. Со средней из трех высоких елей, каркнув, взлетела ворона. Над домами поселка все еще висел густой туман, окутывая все вокруг влажным холодом. Он обошел дом, взял несколько поленьев и вытащил топор из колоды для колки дров. Немного физической нагрузки ранним утром не помешает. Через десять минут он наколол дров, которых будет достаточно на два дня, и потащил корзину в дом. Через некоторое время в печи уже потрескивал огонь, распространяя приятное тепло. Он налил воду в дешевую кофемашину, положил кофе в фильтр и включил прибор. Прошлым летом он собирался привести дом в порядок, но потом появились более важные дела. Сейчас в этом уже не было смысла. Полиция рано или поздно разоблачит его, арестует и отдаст под суд. Люди будут его ненавидеть, считать больным или психопатом, и он после всего того, что сделал и еще сделает, не сможет им ничего возразить. Люди скажут, что этому нет оправданий – да, только ему все равно. Те, кто должен был умереть, приговорены к смерти их собственными отцами, супругами и детьми, а он всего лишь палач. Он тщательно все задокументировал. Все получат то, что заслужили: живые – свое наказание, мертвые – свое.
* * *
Ровно в девять часов утра Боденштайн припарковался у дома Фрица Герке и вышел из машины. На его звонок никто не отреагировал, поэтому он открыл калитку, поднялся вверх по ступеням и направился по дорожке к дому. На всех окнах были опущены жалюзи, и у Боденштайна возникло недоброе чувство. Пока он раздумывал, кому бы позвонить, чтобы найти Фрица Герке, к дому подъехал небольшой белый автомобиль с надписью «Сестры Хильдегард». Из машины вышла крепкого телосложения женщина с крашеными ярко-красными волосами и стрижкой «под мальчика». Она повесила на плечо черную сумку и энергичными шагами стала подниматься по ступеням. Под пуховиком у нее было нечто напоминающее униформу белого цвета и белые ботинки.
– Неужели для вас, газетных ищеек, даже воскресенье не помеха? – набросилась она на Боденштайна, прежде чем он успел что-то сказать. – Исчезните! Иначе я вызову полицию!
– Я не из газеты, а из уголовной полиции, – ответил Боденштайн и предъявил ей свое удостоверение. – А вы кто?
– О, не знала. Меня зовут Карин. Карин Михель. – На ее краснощеком лице появилось удрученное выражение.
– Разве вы не сестра Хильдегард? – улыбнулся Боденштайн.
– Мы все сестры Хильдегард. – Фрау Михель хитро улыбнулась. – Семь человек. Большинство из нас раньше были сотрудниками дома престарелых, но работать там долгое время довольно непросто. Мы, конечно, тоже испытываем стресс, но зато у нас остается больше времени на стариков, и они нам благодарны за это.
