Трайверса, но широкого распространения она не получила. Некоторые из собравшихся за столом начали возражать, ссылаясь на почти повсеместный обман в животном мире. В пример приводили защитную окраску у бабочек, а также птиц, которые, притворяясь ранеными, уводят хищников от гнезда, светлячков-каннибалов, которые подманивают обреченных самцов, имитируя световые сигналы самок[636],[637]. Обман задействует любые существующие системы коммуникации, раскручивая бесконечную гонку вооружений, в ходе которой появляются всё более изощренные способы обмана и всё более искусные способы его распознать, что, в свою очередь, создает всё более сложные коммуникационные сигналы. Все, что я услышал в этой потрясающей беседе, отлично экстраполировалось и на человеческие отношения.
На следующий день я сидел на обеде уже с другими участниками. Разговор зашел о том, как изучение эволюционных истоков сотрудничества может способствовать большему взаимопониманию между людьми. Через несколько минут кто-то из участников сказал: «Но ведь в основе своей все мы эгоисты. Просто бессознательное скрывает наши мотивы от нас самих и от окружающих». Снова та же самая идея! И тут меня осенило. Если исследователи поведения животных уверены, что естественный отбор сформировал у нас способность скрывать что-то в бессознательном, чтобы лучше обманывать других, я должен этим вопросом заняться. Если эта идея окажется верной, то станет отличным связующим звеном между психодинамикой и биологией. Если же она будет развенчана, то останется хитрым мемом[638], таившим в себе угрозу для взаимоотношений.
Биолог из Мичиганского университета Ричард Александер писал в своей статье 1975 года: «Вероятно, отбор препятствовал тому, чтобы подобные эгоистичные мотивы отражались в сознании или хотя бы с готовностью признавались»[639]. Дальнейшее внимание к этой идее привлек Роберт Трайверс в предисловии к «Эгоистичному гену» в 1976 году. «В ходе естественного отбора должна формироваться способность обнаруживать обман, что, в свою очередь, предполагает формирование склонности к самообману за счет утаивания некоторых фактов и мотивов в бессознательном, чтобы о самообмане нельзя было догадаться по приметам едва уловимым, но все же понятным знающему себя наизусть»[640].
Трайверс написал еще несколько статей и книгу, в которых доказывал, что самообман развивался для того, чтобы проще было обманывать других[641].
Однако Трайверс и Александер не особенно разбирались в психоанализе. Он основан на представлении о том, что наши поступки находятся под влиянием бессознательных идей, эмоций и мотивов и что мощные защитные механизмы человеческого эго многое попросту не допускают до сознания. Психоанализ – это стратегия, позволяющая обходить защитные механизмы и высвобождать то, что было подавлено, тем самым разрушая самообман. Как выразился психоаналитик Хайнц Хартманн, «значительную часть психоанализа можно назвать теорией самообмана»[642].
Положенным в основу теории Фрейда свидетельством подавления импульсов выступали симптомы, которые иначе ничем объяснить было нельзя. Таких примеров хватало и в моей практике. Неврологи направили ко мне женщину средних лет, у которой уже три месяца была парализована правая рука. Паралич наступил внезапно, без провоцирующих факторов, неврологи по своей части ничего не нашли и решили, что причина может быть психологической. Во время нашей беседы с пациенткой рука безвольно лежала у нее на коленях. На приеме у неврологов она могла слегка пожать правым плечом, но в остальном ни рука, ни пальцы ей никак не повиновались. Рефлексы при этом нарушены не были, тактильная чувствительность и реакция на покалывание иглой присутствовали. Мышцы если и ослабли, то незначительно. Никаких тиков и судорог.
На мой вопрос, не происходит ли с ней чего-то стрессового, пациентка ответила: «Нет, ничего такого, только вот руку парализовало, поэтому ничего делать не могу». В основном она занималась домом и двумя детьми, которые недавно стали старшеклассниками. Про мужа она сказала так: «Да как обычно, мужчина же, сами знаете». В подробности вдаваться отказалась, но из косвенных уточнений стало ясно, что муж у нее гуляет и никакого дела до ее паралича ему нет. «Но я пришла с рукой разобраться, а не про мужа разговаривать», – заявила она без всякого перехода. Завершая нашу практически безрезультатную беседу, я спросил: «А если паралич вдруг чудесным образом пройдет, что вы сделаете этой рукой?» Заметно оживившись, пациентка, к моему изумлению, занесла правую руку со сжатым кулаком на уровень плеча, а потом резко опустила со словами: «Наверное, воткну ему нож в спину!» – «Вы подняли руку!» – воскликнул я. «Да нет, она же парализована», – возразила пациентка.
Врачи в поликлинике, где я работал, часто направляли ко мне пациентов с загадочными, труднообъяснимыми недугами. Так у меня на приеме оказалась учительница, которая несколько раз теряла сознание на работе и в результате три раза попадала по скорой в больницу. Незамужняя, здоровая в общем и целом, если не считать этих обмороков, женщина средних лет, депрессией и тревожностью, по ее собственным словам, не страдает. После получасовой беседы у меня по-прежнему не было никаких зацепок, поэтому я решил уточнить, когда и где именно случился первый обморок.
Пациентка сказала, что это произошло после обеда, когда она выходила из учительской. Я спросил, что было потом. Помолчав, она ответила слегка изменившимся голосом: «Насколько я понимаю, вызвали скорую и уложили меня туда». Когда я спросил, помнит ли она, кто ее укладывал, лицо ее приобрело загадочное выражение: «Кажется, Боб». Я начал расспрашивать об остальных обмороках, и она, подчеркивая, что это просто совпадение, сообщила, что тогда ее тоже каждый раз подхватывал Боб. Я попросил рассказать поподробнее про этого Боба. Популярный, симпатичный, отзывчивый, «просто очень хороший человек».
На этой же неделе она пришла еще на один сеанс и сказала, что, видимо, нужно было сразу признаться мне в прошлой беседе: она уже год как влюблена в Боба. Но никакой связи с обмороками здесь нет, уверяла она, хоть Боб и носил ее три раза в скорую на руках. Пациентка доказывала мне, что никаких отношений ни с кем заводить не собирается.
Другого пациента направили в нашу клинику, специализирующуюся на тревожности, поскольку его уже несколько месяцев донимали общее напряжение, нервозность и бессонница. В семейном анамнезе отмечались нетяжелые схожие проявления, но у него самого до недавних пор никаких симптомов не возникало. Я начал расспрашивать его о возможных стрессовых факторах и переменах в жизни. Он сказал, что ничего не менялось, на работе все отлично, они с женой ждут второго ребенка, роды через несколько месяцев. Я спросил, не вызывает ли у него стресс эта беременность. Он ответил, что нет. А потом поспешно перевел разговор на то, как он предан своей церкви, как важна для него вера и участие в церковных проектах. Когда я поинтересовался,
