Савела передернуло. Авенир помрачнел:
– Я уже видел подобное. Темные времена. Торговля прекратится, начнется голод. Где голод, там и бунты. Правителю будут нужны головорезы, а народ уподобится скотине на живодерне. Да, Савел?
Русоволосый схватился за голову, из глаз покатились крупные слезы:
– Я слишком боялся. Малодушие толкает на предательство. Многие изуверы теряли разум, становились чудовищами. Как не обезуметь? Те, кто оставался в здравом уме, не могли долго сдерживать совесть и убивали себя. Я… я не успел.
– Да, юный волхв подыскал тебе новую службу у не менее безумного раджи, – Марх сменил Керайи, впрягся в оглобли. – Умница наш Авенир. Если бы так со всеми делал, Чаши бы процветали.
– Но черный демон…
– А что демон? – Марх повеселел, виттин бодрил. – Последнего, которого мы утоптали, почти всю Турмагу в камень и железо обратил. И ничего, одолели.
– Только Пармена изломало, Корво между небом и землей, что с Унтц-Гаки произошло – никто не знает. А в остальном, конечно, даже царапин не осталось.
– В Элхои отличные целители-монахи, – обоз остановился на привал и Марх с удовольствием поглощал припасенные Дипаком сушеные грибы. – Они как-то даже глаз мне вырастили. Авенира с того света подняли. Да и Корво замариновать успели, нам только до озерца его донести.
– А потом? – Керайи и Чачарбато навели в котелке овсянку с бананами.
От аромата у волхва свело желудок и он снял оборону:
– Потом я отправлюсь в Веллоэнс. Говорят, там живут лучшие мудрецы, а народ поклоняется древнему богу, от которого произошло всё. Я хочу видеть, как исполнится пророчество о Втором Мессии.
Марх сгреб в охапку неуверенного Савела, подсел в круг:
– А что, был еще и первый?
Авенир с ехидцей отвесил:
– Да. Он до сих пор среди нас ходит. Некоторым даже является.
Тарсянин забил трубку:
– Такой… в монашеской робе, руки пробитые… и вместо головы черепушка?
Волхв кивнул.
– Не, не видывал.
Одними только стенами престольный город Бангхилла уже разительно отличался от тех городов, которые повидал Авенир. Гладкие, отполированные камни блестят на солнце, будто светясь изнутри. Обмазка плотна, на вид как обсидиан, но чувствуется, что такую ни разбить, ни даже поцарапать. «Какое же благолепие должно быть внутри?» – Авенир поежился. Остальные не выказывали ни тени удивления, словно таким камнем все дороги вымощены.
«Вот так всегда. Ума палата, а жизни не видал, нигде не бывал, ничего не сумел».
Подножие стен ощетинилось длинными острыми кольями – чтобы добраться до них, нужно ещё преодолеть насыпной вал и глубокий ров. Главные ворота надежно заперты изнутри. В узких бойницах опасно блестят наконечники заряженных в арбалеты стрел.
Обоз подкатил к гонгу. После первого же удара на стене появилась широкоплечая фигура, в кожаной безрукавке и с белоснежной чалмой на голове.
«А в Глинтлее пришлось бы орать целый час».
– До открытия рынков еще два дня, – хотя охранник говорил спокойно, его зычный глубокий голос был слышен, будто он стоял в двух шагах от повозки. – По нашим законам иноземные торговцы могут зайти в седьмой день и выйти в девятый.
– Мы не торговцы. У нас важное дело к радже, – Авенир собрался с мыслями. – По поводу уродцев. И посылка от Дипака.
Повязки сняли уже у дворцовых ворот. Башни сверкали золотыми куполами. В палисаднике весело били фонтаны. Деревца у дороги переливались желтыми, зелеными, красными, фиолетовыми листьями, в них перекликались беззаботными трелями соловьи и кречеты, дятлы и вьюрки. Внутри царила прохлада и тишина. Угрюмый бородач у входа взял топор на перевес.
– Отступи, Гаруд, – их проводник, высокий смуглый юноша, сделал знак. – По прямому распоряжению правителя.
В первом зале пятерых пришедших отмыли. В горячих ваннах плавали лепестки цветов, девушки в красных сари подавали мыло и соль, стригли волосы и брили бороды, подмышки, пах.
Во втором зале их усадили в удобные кресла. Девушки, уже в оранжевых одеяниях, подстригали ногти, мазали стопы и руки душистым маслом, обрабатывали царапины и ушибы.
В третьем зале им дали просторные светлые балахоны.
– Раджа примет вас вечером, – проводник учтиво поклонился. – Сейчас вас накормят. После этого можете погулять в саду, поиграть в шахматы, или отправиться на покой.
– Мы польщены любезностью правителя к незнакомцам – Авенир поклонился в ответ. – И рады принимать его блага, но есть ли причина столь радушного приёма?
Проводник поклонился:
– Если дело касается любимцев раджи, то эта учтивость – меньшее, что он может сделать. Если же вы обманули правителя, то перед казнью преступникам, как уходящим из мира сего, следует оказать надлежащую заботу. Это меньшее, что он может сделать.
– Чем-то их гостеприимство похоже на прием джунгар. Накормят, напоят, спать уложат. И голову снесут, как заснешь. – Авенир разглядывал статуэтку пузатого божка. Змееподобное существо с необъятным животом, раскрашенное в бронзовый и лиловый, довольно улыбалось, огоньки сфер играли на полированной лысине, на руках и ногах умещалось по восемь пальцев.
– Джунгары мне нравятся больше, – Марх, не теряя времени даром, опустил в суму шелковый платок и серебряную чашку.
– Ребята грубые, но со всей душой к гостям. А банги – народ хитрющий. Не знаешь, за какой улыбкой кинжал прячут. Кинь мне эту фигурку, – сабельщик взвесил изваяние на ладони. – Слоновая кость. На базаре дадут пару золотых. Может быть даже роял выторгуем.
Марх застегнул ремни, задвинул суму под стол:
– Банги – не джунгары. Джунгары любят силу, банги – хитрость и ум. Джунгары любят крепкие напитки, борьбу и плотские утехи, банги – музыку, созерцание и загадки. Они это зовут – «эстетические наслаждения», – Марх скривил мину, будто перед ним верблюд сделал лепешку. – Так что девушек для услады здесь не дождёмся. Можешь глазеть и велеречить, но лишь тронь – руку отсекут. Пойдем прогуляемся, а то подумают, что мы урнинги.
Стоял великолепный летний вечер. Авенир ощутил легкую печаль, перемежающуюся счастьем. Он был в безопасности (по крайней мере, сейчас), чист, сыт и здоров. Суетные дни не оставляли времени на размышление и вот, наконец, он мог предаться думам. Было тепло и сухо, в воздухе разливались цветочные ароматы. Инжирные деревья образовали лабиринт, в рядах через каждые сто шагов были устроены уютные альковы – можно бродить в саду весь день, наслаждаясь вкусом плодов и отдыхая в мягких ложах.
У раскидистого, похожего на кипарис, дерева служанка собирала ярко-желтые с коричневыми точками плоды. Невысокая и хрупкая, в зеленом с золотой каймой сари и тугой черной косой, доходящей до лодыжек. Руки и шея расписаны хной. Девушка увидела мужчин и улыбнулась:
– Приветствую новых гостей Бангхилла. А вы пробовали руэго – это драгоценное дерево с приятными плодами? Оно достается редким гостям, многие цари их жаждут, но тщетно.
Марх учтиво поклонился:
– О, благодарю! Я слышал о руэго от многих, пробовал лишь однажды и пряность его до сих пор со мной. Желал бы и еще раз вкусить его, ведь остальные фрукты – лишь слабая его тень.
Служанка едва заметно улыбнулась и, не спеша, скрылась в фруктовой чаще. Авенир поднял один из плодов, попробовал и зажмурился:
– Какая гадость!
– Зачем ты ешь мыльное дерево? – Марх закатил глаза, театрально заломил руки. – Ну почему у всех чародеев такие странные пристрастия в еде?
– Но вы же говорили о руэго!
За поворотом они наткнулись на высокого широкоплечего охранника. Меднокожий банг, коротко бритый, с густой белой бородой, внимательно смотрел на сабельщика. Он был одет не так, как все придворные стражи – в красное с зеленым. На бедре красовался черный кинжал с эбеновой рукоятью. Под рубахой колыхалась тонкая кольчужка.
– Гэрехем ронал абено.
Марх поклонился:
– Гэрехем ронал абено.
Авенир поклонился молча. Сабельщик дал знак, что пора уходить. В саду время пролетело незаметно. Солнце почти скрылось за окоём, расцветив небосвод огнем и кровью. Юноша вскинул бровь:
– Ты вывел нас в тренировочный лагерь?
Перед ними раскинулось плато из цветных плит. На трибунах молча сидели воины, охранники, служанки. Четыре трона по углам площади пустовали. На самой площади готовились к бою. Двое мужчин в одежде охранников заматывали кисти лоскутами. Женщина в штанах и безрукавке то растягивалась, то скручивалась в замысловатые узлы.
– Банги – странный народ, – Марх заговорил неожиданно, погрузившись в мысли. – Если все люди хотят быть свободными, то эти почитают высшим достоинством служить радже. При этом даже бедный крестьянин живет лучше нашего купца. Бедность для них – это выбор. Выбор духовного пути, отречения от мирских благ. Они болезнь считают наградой – ведь плоть умирает, а дух обретает силу. Отрёкшихся мирских благ зовут дервишами, перед ними трепещут, с ними советуются и почитают за великих пророков.
