– Новый любовник, не иначе, – шепнул он мадемуазель Гольдшмидт, когда официант, налив им кофе, отошел:
– Он ее младше лет на двадцать, но мадам Коко таким славится…, – Анеля кивнула:
– Она в ателье никогда не заходит. Мадам Эльза и она…, – смешно закатив глаза, девушка провела пальцем по шее.
Скиапарелли и Шанель даже не здоровались.
Достав серебряные, датского дизайна чашки, Федор разлил кофе. Проснувшись сегодня с мыслями о шейне мейделе, он решил больше не откладывать.
– Она от меня уйдет, – Федор лежал в постели, рассматривая американскую люстру над головой, – я не еврей. Она снимется в кино, ее заметит Голливуд. Поедет в Америку, выйдет замуж за банкира, или промышленника…,
Он сладко потянулся: «Но просто так я ее отпустить не могу». Он предполагал, что станет у девушки первым, но, на всякий случай проверил шкатулку, в кедровом шкафчике, в ванной. Федор перенес ее в спальню, поближе к кровати. В рефрижераторе охлаждалось белое бордо. Он взял поднос:
– Видно, что она хочет карьеры, хочет добиться успеха. Долго она со мной не пробудет. Пока она влюблена, надо пользоваться моментом…, – он остановился в коридоре:
– Дурак ты, Федор Петрович. Ты и сам…, – Федор разозлился: «Хватит. Один раз я любил женщину, ничем хорошим это не закончилось. Больше я такой ошибки не сделаю».
Они пили кофе, Федор курил, присев на ручку кресла, просматривая альбом Анели. Девушка захватила свои эскизы. Анеля смотрела на красивый профиль, на расстегнутую, белоснежную, льняную рубашку, с закатанными рукавами. На крепкой шее висел маленький, серебряный крестик. От него пахло знакомо, теплыми, кружащими голову пряностями. Анеля поняла, что, если бы она не сидела, то вряд ли бы удержалась на ногах. Он напевал что-то, на русском языке, переворачивая листы.
Анеля понимала, что он не еврей, что он, никогда на ней не женится. Девушка сжала зубы:
– Все равно. Я никогда, никогда такого не чувствовала. Сейчас новое время, на это не обращают внимания. Я хочу быть с ним, столько, сколько получится…, – вздрогнув, она очнулась. Месье Корнель улыбался:
– Очень, очень хорошо…, – он вернул альбом. Сильные пальцы погладили ее ладонь:
– У вас точный глаз, мадемуазель Гольдшмидт…, – Федор провел губами по темному завитку волос над ухом, – точный глаз, верная рука. Я мог бы заниматься с вами рисованием…, – альбом соскользнул с ее колен. Анеля задохнулась, откинув голову. Это был поцелуй, который она себе представляла, оставшись одна. Оказавшись у него в объятьях, Анеля едва слышно, сладко застонала. Девушка ощутила его руку, на колене. Пальцы поднимались выше. Анеля, счастливо закрыла глаза.
Темнота. Свет, резкий, бьющий в лицо. Дверь слетает с петель. Треск выстрелов. Цокот копыт. Запах гари. Кто-то кричит, на улице, страшно, пронзительно. Какой-то ребенок, испуганно плачет, под кроватью.
– Бася, – слышит ребенок, – Бася, бери Ханеле, бери…., Бегите, бегите все…, – ребенок узнает голос. Девочка идет, всхлипывая, протягивая руки: «Тате! Тате!». Опять свет. Смех, лица людей сливаются в одно пятно. Их много, они держат в поводу лошадей. Светлые волосы, распущенные, сбившиеся, испачканные темным.
– Маме, – ребенок задыхается, рыдает, – мамеле…, – грубые, жесткие руки, опять крик:
– Нет! Нет! Ханеле! Отпустите дитя…
Боль, мгновенная, острая, раздирающая все тело. Голубые, холодные глаза. Боль, земля пахнет кровью, рядом копыта лошадей. Она ползет, пытаясь подняться. Откуда-то, несется:
– Ханеле! Беги! Александр, я прошу тебя, не надо, не надо…, – ее поднимают с земли, за волосы, бросают куда-то, смеются. Блестит выставленный штык. Она падает в знакомые, теплые руки отца, кричит, штык пронзает его тело, она вся в крови. Она слышит задушенный вопль: «Ханеле, беги!». Человек с голубыми глазами выдергивает винтовку. Люди, окружающие мать, расступаются. Кровь заливает девочке лицо. Она хочет стать невидимой, хочет спрятаться, хочет не быть.
Федор едва поймал ее.
Она ползла на четвереньках, подвывая, как зверь, раскачиваясь, мотая головой. Серо-голубые, остановившиеся глаза, невидяще взглянули на него. Она что-то шептала. Прислушавшись, Федор уловил имена, Ханеле и Бася. Он попытался прижать ее к себе, успокоить. Девушка оскалила зубы, закричала, забилась. Федор удержал ее, тихо говоря что-то ласковое, неразборчивое. Ее трясло, она выгибалась, пыталась вырваться.
Анеля обмякла, свернулась в клубочек, засунув большой палец в рот. Девушка лежала на полу, подергиваясь, дрожа. Федор видел припадки, у матери, но здесь у него были только слабые, успокоительные капли. Встречаяясь с мадемуазель Оппенгейм, он держал лекарство наготове при визитах любовницы. Художница славилась неуравновешенностью.
Федор боялся оставлять Аннет одну. Он попробовал поднять ее, девушка не стала сопротивляться. Она доверчиво прижалась головой к его груди. Девушка мычала какую-то песню на идиш, похожую на колыбельную.
В спальне он устроил ее на кровати, сняв туфли и жакет, и принес капель. Аннет покорно их выпила. Девушка залезла под одеяло. Она копошилась, а потом затихла. Федор похолодел:
– Нора. Она себе сделала нору. Она говорила, ее в лесу нашли. Господи…, – он поискал под шелком руку. Пальцы были холодными. Федор следил за пульсом, пока не понял, что Аннет задремала. Одеяла он поднимать не стал, и дверь в спальню оставил открытой.
В кабинете он взял телефонную книжку. Жак оказался дома, они с женой обедали. Федор, несколько раз, извинился, Лакан прервал его:
– Ничего страшного. Говори, я врач, у нас нет выходных.
Федор, сам не ходил к аналитикам, но читал Фрейда, и был заинтересован в его исследованиях. Лакан выслушал его:
– Ты все правильно сделал. Она ничего не вспомнит, когда проснется, не волнуйся. Будь рядом, и я должен начать с ней работать, немедленно.
Федор договорился о расписании визитов, об оплате, поблагодарил аналитика и повесил трубку. Он пометил в блокноте, что надо найти карту Польши, подробного масштаба, и сходить в парижский офис «Джойнта». Дядя Хаим искал пропавшего брата именно через «Джойнт». У них могли иметься сведения о погромах в Польше, пусть и двадцатилетней давности.
– И Аарон в «Джойнте» работает…, – выкурив сигарету, он вернулся в спальню. Ее пальцы, под одеялом, потеплели.
Он держал Аннет за руку:
Ландыш, ландыш белоснежный,Розан аленький!Каждый говорил ей нежно:«Моя маленькая!»
– Моя маленькая…, – ласково повторил Федор:
– Не бойся, я здесь, я с тобой. Все будет хорошо, я обещаю…, – прижавшись щекой к изящным пальцам, он вдохнул запах цветов. Одеяло чуть приподнималось, Аннет спала. Федор сидел, боясь пошевелиться, слушая легкое, детское дыхание.
Часть четвертая
Германия, осень 1936
Берлин
Высокие, кованые ворота городской резиденции графов фон Рабе, украшала эмблема компании, террикон, окруженный готическими буквами: «Für die Größe von Deutschland». Черный кабриолет притормозил. Генрих фон Рабе улыбнулся:
– Девиз появился в прошлом веке, герр Кроу. Концерн принадлежит немецкому народу, но мы не забываем о нашем прошлом.
Младший фон Рабе заехал за Питером в отель «Адлон». Утром, портье, почтительно передал герру Кроу конверт с гербом. В изящном приглашении, отпечатанном, на атласной бумаге, говорилось, что граф Теодор фон Рабе ждет герра Кроу на обед. На приглашении красовалась свастика, такую же свастику Питер заметил на правой створке ворот виллы.
День был теплым, ярким, Унтер-ден-Линден усеивали золотые листья лип. Генрих предложил не поднимать верх кабриолета. Питер согласился:
– Заодно полюбуюсь Берлином, герр фон Рабе. В последние два дня, – Питер посмотрел на золотые часы, – кроме деловых встреч, у меня больше ни на что не оставалось времени.
Генрих встречал его на аэродроме Темпельхоф. Он, как и Питер, ходил в штатском, в безупречном, цвета голубиного крыла, костюме, в накрахмаленной рубашке. Сверкнули бриллиантовые запонки, юноша протянул крепкую руку. Он был лишь немного выше Питера, с каштаново-рыжими волосами, с внимательными, серыми глазами. По дороге Генрих рассказал, что закончил математический факультет в Геттингене, но не стал принимать предложение остаться при кафедре, а поступил в рейхсминистерство экономики, к герру Ялмару Шахту.
– Однако теперь, – Генрих затянулся папиросой, – создано Управление по четырёхлетнему плану, под началом рейхсштатгальтера Пруссии, Германа Геринга. Мы переводим производство на военные рельсы, герр Кроу. Я работаю в управлении 1-А, занимающемся горнодобывающей и промышленной продукцией…, – за два дня, проведенные в Берлине, Питер еще не привык к здешним рассуждениям о войне, как о чем-то обыденном, неизбежно долженствующем произойти.
Вчера, на встрече в управлении по четырехлетнему плану, бывший промышленник, а ныне рейхскомиссар Кеплер, руководитель управления планирования, прямо заметил Питеру, что Германия нуждается в потенциале заводов «К и К».
