– Особенно опасны полукровки, – указка поползла по схеме, – они скрывают истинную сущность, притворяются немцами. Они даже могут с вами дружить. Настоящий арийский мальчик, верный сын фюрера, никогда не сядет за одну парту с полукровкой, не пойдет к нему в гости…, – Питер, предполагал, что евреи забрали детей из государственных школ.
На занятии дети рассказывали, как они избивали еврейских соучеников. Зашла речь о еврейских чертах лица, по рядам передавали папку с вырезанными из «Фолькишер Беобахтер» карикатурами. Питер едва сдержал тошноту.
Руководитель группы пригласил на занятие работника Главного управления СС по вопросам расы и поселения. Мальчишки восхищенно смотрели на молодого человека в черной форме. Унтерштурмфюрер показал особые инструменты, для измерения черт лица:
– Может быть, кто-то желает послужить примером истинно арийского происхождения?
Питер не рисковал. После обеда у графа фон Рабе его измерял Отто, в качестве, как угрюмо подумал Питер, десерта. Питер не мог понять, шутил ли Отто, или врач, действительно, получил задание, ненароком, проверить его арийские корни.
Мерки оказались идеальными. Отто пожал ему руку:
– Поздравляю. Если бы вы были мертвы, я бы использовал ваш череп для музея, – прозрачные, голубые глаза пристально его рассматривали. Питер заставил себя рассмеяться:
– Я завещаю свое тело для, нужд арийской науки, граф фон Рабе.
– Просто Отто, – попросил доктор: «Мы товарищи, Петер, какие церемонии…»
В гитлерюгенде все прошло отлично. Эсэсовец назвал Питера образцом арийской расы. За обедом в отеле Мосли подмигнул ему:
– Ты с Юнити составишь красивую пару, Питер. Нам нужны дети чистокровных родителей…, – Мосли пустился в рассуждения о евреях, портящих хорошую английскую кровь. Он похлопал Питера по плечу:
– Когда Юнити приедет в Берлин, сходите с ней в оперу, прогуляйтесь в парке…, – Питер, незаметно, сжав зубы, велел себе кивнуть.
Циглер повел его к бюсту Нефертити. Заходя в ротонду, где помещалась скульптура, художник умолк. Питер, облегченно, вздохнул:
– Слава Богу. Иначе я бы его задушил. Он чувствует, что при ней нельзя нести всякую чушь…, – мягкий, туманный свет падал сверху, в ротонде царила тишина. Питер любовался длинной, стройной шеей, миндалевидными глазами, устремленным куда-то вдаль взглядом. Он видел Нефертити, на фотографиях, но Питер понял, что они не могли передать всего очарования ее лица.
Он, отчего-то подумал:
– У Эммы фон Рабе, тоже такой разрез глаз. Интересно, откуда? Братья на нее не похожи. Еще одна шарманка…, – поморщился Питер.
Девочка говорила только о гении фюрера, и о занятиях в младшей группе Союза Немецких Девушек. После обеда она сыграла Бетховена. Питер, в первый раз, позволил себе выдохнуть. Эту сонату, медленную, плавную, любила мать.
– Вернусь домой, – пообещал себе Питер, – дядя Джон привезет маму на север. Мы с ней погуляем по берегу моря, она мне расскажет о Парламенте, о семье…, – вспомнив о легионе «Кондор», отправляющемся в Испанию, он усмехнулся:
– Стивен, наверняка, в стороне не останется. Полетит сражаться с Люфтваффе. Лаура в Японии будет работать…, – Япония, судя по всему, рассматривала возможность присоединения к пакту между Италией и Германией. Отто заметил, что фюрер назвал японцев почетными арийцами.
Упомянув об арийцах, Отто не мог остановиться. Он рассказал Питеру об экспедиции в Тибет. Путешествие планировало историческое общество «Аненербе». По слухам, в горах жили потомки древних ариев, голубоглазые, высокие блондины.
– У кузины Тессы мать китаянка, – вспомнил Питер. Он видел кузину только на фото. Черты лица у нее были европейские, но у отца Тессы была всего четверть индийской крови.
Отто принес карту Гренландии. Питер слушал теории о судьбе населявших остров потомков викингов. Он едва сдерживал зевоту, но долго терпеть не пришлось. После Бетховена Эмма, бравурно, заиграла «Хорста Весселя». Семья запела хором, Питер больше не рисковал тем, что заснет, под жужжание среднего фон Рабе.
Через несколько дней они с Отто и Генрихом ехали в Гессен. Генрих сопровождал Питера в его визитах на промышленные предприятия. Отто собирался показать гостю, как немецкая медицина использует разработки химиков.
Питер любовался Нефертити. Он очнулся от надоедливого голоса Циглера:
– Скульптура, достояние не только немецкого народа, герр Кроу, но и всего человечества. Фюрер часто приходит сюда, вдохновляясь красотой, сияющей через века…, – Циглер не упомянул, что археологу, нашедшему бюст Нефертити, Людвигу Борхардту, закрыли въезд в Германию, из-за еврейского происхождения его жены.
Питер не услышал от Циглера имени Генриха Симона, банкира-еврея, финансировавшего экспедции Борхарда. Симон подарил огромную коллекцию египетских ценностей Германии. В вестибюле, где висели таблички, с фамилиями патронов музея, Симона Питер тоже не нашел.
В мастерской Циглер надел испачканный краской халат:
– Становитесь в позу знаменосца, герр Кроу. Я пишу картину, прославляющую немецкую молодежь. Вы будете на первом плане. Вы, хоть и небольшого роста, – он, оценивающе, склонил голову, – однако черты лица у вас идеальные. Вечная, античная красота…, – Питер едва не закатил глаза, но приказал себе терпеть.
Циглер рисовал, рассказывая Питеру о чистке немецких музеев от произведений дегенеративного искусства.
– Здания мы тоже разрушим, – пообещал художник, – избавимся от миазмов Баухауса, отравляющих нашу землю. Останется только здоровое, арийское искусство, отображающее радостных, сильных людей…, – обведя глазами мастерскую, Питер застыл.
В окне, из-за туч, показалось солнце. Лучи заиграли в золотисто-рыжих волосах неизвестной, обнаженной девушки на картине. Она сидела, повернув изящную голову направо, будто кого-то ожидая. Увидев длинные ноги, маленькую грудь, Питер понял, что краснеет.
– Да, да…, – одобрительно отозвался Циглер, – например, наша берлинская артистка, Габриэла фон Вальденбург, на холсте. Она исполняет народные песни, выступала перед рейхсминистром Геббельсом. Старая, прусская семья. Образчик чистоты крови, как и графы, фон Рабе. Ее покойный отец воевал, дослужился до генерала…, – Питер слушал и не слышал. Он смотрел на упрямый очерк подбородка, на длинную, красивую шею.
На рисунке Циглера Питер получился римским легионером, в современном костюме. Он стоял, гордо вскинув голову. Художник заметил:
– Разумеется, на картине все будут обнажены. Красота тела, как у древних спартанцев…, – Питер еле вырвался из мастерской, сославшись на деловые встречи.
Он дошел пешком на Фридрихштрассе и забрал портсигар. В людных местах открывать его было нельзя. Выпив чашку кофе, Питер направился в Тиргартен. У входа в парк висела табличка, извещающая о запрете посещения для евреев. Здесь было безопасно. Питер позволил себе, опустившись на скамейку, крепко выругаться.
Вокруг было пустынно, погода испортилась, над Берлином повисли тяжелые тучи. Он прочел крохотную записку, вложенную в потайное отделение. Его ждали в Тиргартене, завтра, в церкви святого Матфея на утренней мессе, на третьей скамье справа. Питеру предписывалось спросить, у соседа, когда возвели храм.
В ответ он должен был услышать:
– При короле Фридрихе-Вильгельме, по образцу церквей в Северной Италии.
Питер сжег записку. Он смотрел на золотые кроны деревьев, вспоминая солнечные зайчики, в локонах девушки на картине.
– Габриэла фон Вальденбург, – откинувшись на спинку скамьи, Питер отчего-то улыбнулся, – я ее найду, обещаю.
На шумной станции Фридрихштрассе, по застекленному мосту грохотали поезда. Габи сидела на скамье, поставив сумку на колени. Рукописные ноты были шифром, разработанным руководителем Габи. Он показал девушке систему записей. Габи рассмеялась:
– Очень знакомо. Я с пяти лет музыкой занимаюсь, не забывай.
Следя за большими часами, Габи думала, стоит ли сказать руководителю о визите графа фон Рабе на еврейское кладбище.
– Даже не о визите, – поправила себя девушка, – он просто машину остановил. Если они решат уничтожить могилы, мы никак не сможем вмешаться.
Руководитель, наверное, единственный в Берлине, если не считать рава Горовица, и других раввинов, знал о происхождении Габи. Знал он и о раве Горовице. Габи все рассказала ему два месяца назад. Руководитель вздохнул:
– Уезжай, конечно…, – Габи раздула ноздри:
– А кто будет флиртовать с Геббельсом и остальной мразью? Ты знаешь, женщине они рассказывают сведения, которые не расскажут мужчине. Мы считаемся, – Габи постучала себя по лбу, – пустоголовыми красавицами. Мы все мечтаем выйти замуж за истинного арийца и рожать солдат для фюрера…, – они, медленно, прогуливались по аллеям Тиргартена.
