В тот день обещали большой снегопад, и потому Мэксин с Иваном отправились в путь еще до обеда. Изабель хотела угостить их омлетом и жарким по-французски, но гости, используя благовидный предлог, отказались от трапезы, причем, как показалось принцессе, не без тайной радости.
Когда они уехали, Изабель сделала себе омлет с сыром и поджарила тост, а потом съела все это, как настоящая американка, сидя перед телевизором в гостиной. Как это было ни досадно, приходилось признать, что ностальгия по Дэниелу ощущалась все острее. Она не знала, можно ли испытывать ностальгию по человеку, но именно это слово лучше всего передавало ту глубокую тоску, которая одолевала ее.
Вскоре она уже рыдала над какой-то комедией о шумливой американской семье, в которой все любили друг друга так же сильно, как в семье Бронсонов. И почему только, о чем бы она ни подумала, все обязательно сводится к Дэниелу?!
— Курица, — обругала себя Изабель, загружая последнюю тарелку в машину и нажимая кнопку старта. Ведь не успела бы вымыться эта посуда, как они нашли бы повод для очередного спора, очутись сейчас в этой кухне Бронсон. Да, они были ужасной парой! Это началось с самого первого взгляда, там, на балу в честь юбилея Перро. Разумеется, тут не обошлось без соревнования полов, н все же любому было понятно, что не это главное. Разве не могут спокойно общаться между собой другие мужчины и женщины? А вот они до сих пор так и не нашли общего языка.
Клочок бумаги с номером телефона лежал на краю столика возле дивана. Изабель ходила вокруг него, точно нокруг свившейся кольцами и готовой к броску змеи. Рано или поздно ей все равно придется говорить с ним, пусть даже она не сразу выложит новость о ребенке. Так почему бы немедленно не пробить лед молчания?
Она даже не подумала, сколько сейчас времени в Токио, но почему-то решила, что это не важно. Даже хорошо, если он будет сонным. Значит, удастся застать его немного врасплох. Эта мысль доставила ей удовольствие.
Изабель набрала код Японии, затем — номер телефона. Англоговорящий клерк ответил ей, и она попросила соединить ее с номером Дэниела. Пауза. Ряд щелчков. Гудки.
— Бронсон слушает.
Голос его был не просто бодр, но, как всегда, готов к серьезному разговору. К ужасу Изабель, решимость быстро покидала ее. «Повесь трубку! — толкала ее под локоть отвратительная трусость. — Если не хочешь с ним говорить, значит, и не надо».
— Если вам есть что сказать, давайте поскорее, — потребовал Бронсон. — Если нет, значит, нет.
— Да ты, похоже, совсем не в духе. Пауза. Должно быть, он сильно удивился.
— Сейчас пять часов утра, принцесса. Я всегда в дурном настроении перед восходом солнца. — Голос его звучал не слишком удивленно. Впрочем, и не слишком радостно.
Молчание. Долгое, мучительное молчание. Изабель вдруг показалось, что если не прервать его, то оно продлится всю оставшуюся жизнь.
— Ну, — с наигранной веселостью произнесла она, — Мэксин передала мне, что ты звонил.
— Да. Кажется, в Рождество я забыл у тебя свои ониксовые запонки.
— Ты звонил, чтобы спросить про запонки?
— Просто жаль потерять такую нужную вещь. Так я не у тебя их оставил?
— Во всяком случае, я их не находила. «Ониксовые запонки? Кто станет звонить из Токио, чтобы спросить о таких пустяках?! Ведь оникс — даже не драгоценный камень!»
— Я положил их на твой ночной столик перед тем, как ты запустила в мою голову кувшином. Может, посмотришь еще раз?
— Их здесь нет.
— Может, они закатились под кровать?
— Там их тоже нет.
— Черт побери, принцесса, посмотри, пожалуйста. Мне нужны эти запонки.
— Сам смотри, — огрызнулась она. — Я не из дома звоню.
— Что это значит «не из дома»?
— Ну знаешь, у тебя определенно сложности с короткими предложениями, Бронсон. Не из дома — значит, не из дома.
— А откуда?
— Не твое дело.
Он что-то невнятно буркнул, и Изабель, улыбнувшись, плотнее прижала трубку к уху.
— Мэксин с тобой?
— Это тоже тебя не касается, но все-таки я отвечу. Нет, Мэксин — у тети Элис.
— Да что, черт побери, там у вас происходит? Почему ты живешь не дома?
— Да так. Захотелось сменить обстановку.
— Ты в больнице? Неужели грипп перешел в пневмонию?
— Нет, не перешел. — Изабель остановилась, готовясь уколоть его побольнее. — А как мило с твоей стороны, что ты беспокоишься о моем самочувствии!
— Так с кем ты там, принцесса? Изабель положила руку на живот.
— Я одна, — просто молвила она. — В последнее время все пошло как-то шиворот-навыворот, и мне требуется побыть в одиночестве, чтобы собраться с мыслями.
— Ага, ты в гостинице, — сказал Дэниел самодовольным голосом. — Старый «Хелмсли-пэлес»? Я слышал, там отменное обслуживание.
— Я в коттедже, — не менее самодовольно заявила Изабель. — И тут нет никакого обслуживания.
— Что? Принцесса живет, как простая смертная? Ты, должно быть, шутишь?
— Никогда не говорила с тобой серьезнее, Бронсон. Я перед тобой в неоплатном долгу за то, что научил меня готовить яичницу.
— И где же этот коттедж находится? — спросил он. — На углу Пятой и Пятьдесят седьмой?
— Не скажу.
— Я спрошу у Мэксин.
— Ей велено молчать об этом.
— Но я умею быть очень настойчивым, принцесса.
— А я — очень и очень властной. — Изабель остановилась. — Или ты забыл?
— Я ничего не забыл. — Голос его изменился: стал глубже и задумчивее. — Ни одной самой малой малости.
— Пора прощаться, — сказала она. — Я должна идти спать.
— Дай мне твой телефон.
— Не дам.
— Но как же я позвоню тебе?
— Никак. — Изабель улыбнулась. — Если захочешь меня услышать, передай через Мэксин.
— Но это смешно.
— Так будет, Бронсон.
— Для чего тебе все эти сложности?
— Ох уж эти мне американцы, — с преувеличенной досадой вздохнула она. — Как они романтичны! Итак, давай, Дэниел, пожелай мне спокойной ночи, потому что я собираюсь повесить трубку и отправиться спать.
— Эй, принцесса! У меня еще один вопрос: что на тебе надето?
— Сейчас?
— Сейчас.
Изабель посмотрела на свою огромную в розовую клеточку ночную рубашку и толстые белые чулки.
— Ничего, — сказала она, лукаво улыбнувшись. — Совсем ничего. — И с этими словами повесила трубку.
Вот так-то! Огорошив его на прощание, она просто прервала телефонную связь. Тут тебе и «до свидания», и «желаю удачи, милый».
Кладя трубку на рычаг, Дэниел разразился цветистой тирадой. «Ничего, совсем ничего»! Портрет обнаженной принцессы моментально возник в его воображении. «И ведь что главное, она прекрасно знает, что со мной теперь творится! — проклинал себя Бронсон. — Вот ведь в чем вся чертовщина!»
