Тем временем она что-то сказала альгвасилам и сунула им плоскую шкатулку. Тоньо подался вперед, чтобы рассмотреть, – и не только он, вся толпа, не понимая и не видя, снова всколыхнулась, как морской прилив.
В шкатулке что-то ало блеснуло, и альгвасил обернулся к королеве.
– Дар Вашему Величеству! – одновременно торжественно и растерянно провозгласил он, едва перекричав гул толпы.
– Альба, друг мой, посмотрите, – велела королева.
Тоньо попытался мысленно дозваться отца: «Ну обернись же, ну поручи мне!..»
Тщетно. Вместо отца к нему обернулся Великий Инквизитор и жестом показал: успокойся, все хорошо.
Дыхание прервалось, сердце едва не выскочило, но Тоньо сумел удержаться на месте.
Марина же проводила взглядом шкатулку и тут же забыла о ней. Посмотрела, показалось, прямо Тоньо в глаза… Нет, не показалось! Действительно прямо в глаза! Настороженно, и требовательно, и горячо, так горячо, словно они были тут совершенно одни.
Будто невзначай поправила шляпу, коснулась феникса. Тоньо почти услышал: «Я пришла к тебе, как обещала, ты ждал меня, Тоньо?»
Его словно окатило звенящей прохладной волной, и над толпой закричали чайки, и чужие лица вдруг стали родными, прекрасными – как бывают прекрасны одухотворенные лица певчих на «Аве Мария».
«Да, ждал!
И… ты сможешь остаться. Здесь. Сейчас. Не будь я Альба!»
Одно долгое-долгое мгновение Тоньо смотрел ей в глаза и верил – себе, ей, Господу, который ничего не делает просто так.
– Воистину королевский подарок, Ваше Величество, – вырвал его из наваждения голос отца.
Его голос был каким-то странным, словно отец или был до крайности удивлен, или еле сдерживал смех. Что же такое подарила королеве его сумасшедшая морская девочка? Хотя – какая разница? Ее Величество обещала дать патент хоть кракену, буде тот явится.
Марина – явилась. Теперь только бы она поняла, только бы поверила…
Отец подал королеве шкатулку с подобающим поклоном, Ее Величество улыбнулась по-девичьи восторженно, вынула из нее рубиновое ожерелье. Массивные камни сверкнули на солнце, словно всполохи огня, и придворные, а за ними и простой люд невольно ахнули: королевский дар! Герцогиня Торвайн даже прижала ладонь к груди и вскрикнула…
А королева жестом велела пропустить дарителя к ней и вынула из шкатулки запечатанное письмо. Глянула на печать. Потом на Марину – с тем напряженно-замкнутым выражением, когда совершенно невозможно понять, что она чувствует и как поступит, и тут же скосила взгляд на герцога Альба и – обратно на письмо. То есть на печать… чью? Тоньо забыл про этикет, так важно показалось увидеть эту проклятую печать!
Он увидел, мельком, но этого хватило.
Печать аделантадо Кортеса.
Пресвятая Дева.
Теперь Ее Величеству даже не обязательно спрашивать имени – она знает, что перед ней пират. Тот самый разбойник. Почти морской кракен. Но ведь она же сдержит обещание?..
Глава 30, в которой святая Исабель являет чудо милосердия
Пока ждали королеву, время тянулось медленно, как густая патока. Зато когда послышались звуки рожков и топот копыт, а в дальнем конце улицы зашумела толпа и валом прокатилось: «идут!» – время понеслось вскачь. Вместе с сердцем Марины.
Поначалу показались ряженые и музыканты: от пестроты и позолоты рябило в глазах, от пронзительных воплей рожков и каких-то свиристелок заложило уши не хуже, чем от грохота шторма.
Все, кто сидел или лежал на крышах, тут же вскочили, чтобы скорее рассмотреть королеву, кардинала, сеньора Малаги герцога Альба и весь прочий цвет испанской знати. Цвет и блеск: даже лошади были укрыты расшитыми золотом попонами, не говоря уж о нарядах людей. Все это сверкало и переливалось на жарком утреннем солнце, словно один большой сундук сокровищ.
Марине даже захотелось зажмуриться, но она не могла – по крайней мере, пока не увидит королеву… нет, ни к чему врать себе. Она высматривала вовсе не королеву, а Тоньо. «Он непременно должен быть здесь, рядом – может быть, второй, третий, четвертый ряд от королевы… ну где же ты?..»
Взгляд скользил по лицам, спотыкался на сверкании драгоценностей, снова скользил по лицам…
И остановился на одном – Тоньо? Нет, конечно, не он. По правую руку от королевы и старше, намного старше, но все же… совершенно те же черты, и улыбка – теплая, самую чуточку снисходительная…
И он единственный не забывал осматриваться по сторонам. И на крыши поглядывал тоже.
Впрочем, нет, не единственный.
Этот взгляд Марина почувствовала всей кожей – тревожный, горячий, вопросительный. Почти услышала: «Марина, где ты?!»
И спрыгнула с крыши прямо на дорогу. Только и успела что жестом приказать Торвальду оставаться на месте.
Шествие запнулось, даже дудки икнули от неожиданности и зафальшивили пуще прежнего.
К чести альгвасилов нужно сказать, что они даже не сделали попытки насадить внезапную опасность на пики, хотя в их позах явственно читалось такое желание. Настолько явственно, что Марина почти почувствовала острый металл собственными ребрами. Слава святой Исабель, покровительнице мира, торговли и удачи! Слава чистой детской вере испанцев в свою святую!
– Дар в знак любви и почтения для Ее Величества от людей моря! – Марина протянула самому грозному среди стражников шкатулку с ожерельем, глядя ему в глаза прямо и открыто, всем своим видом обещая: никакой опасности, одни лишь верноподданнические чувства. «Верь мне, альгвасил, верь мне и Исабель де ла Буэна Фортуна».
Альгвасил поверил, жестом велел ряженым и королевской охране стоять на месте и передал слова Марины дальше, зычным командным голосом, плохо гнущимся от избытка почтения к королевской особе. Шкатулку он лично понес сквозь расступившиеся перед ним ряды альгвасилов к королеве… или к одному из спутников? По левую руку от Ее Величества ехал Великий Инквизитор, тоже Альба – только чуть меньше седины и гордыни, чем у герцога, и на голове алая кардинальская шапочка. Целых трое Альба вокруг королевы, какая прелесть!
Шкатулку взял герцог. Открыл, едва заметно усмехнулся, кинул изучающий взгляд на Марину и отдал подарок королеве.
Только теперь Марине удалось ее рассмотреть. Пожалуй, если бы не корона и не место в процессии, то Марина в жизни не узнала бы Ее Величество – так она была не похожа на испанку. И светлой кожей, и золотистыми волосами, и прозрачной голубизной глаз Изабелла напоминала англичанку, а то и вовсе северянку с родины Торвальда, только что ростом не вышла.
И ни грана надменности в ней не оказалось, в этой маленькой женщине. А было почти материнское тепло, и жизнелюбие, и аж брызжущая во все стороны радость – празднику, любящим подданным, принесенному незнакомым юнцом подарку, а то и самому юнцу.
