Парвус говорил, что летиане и гореваны две параллельные цивилизации, оказавшиеся запертыми на одной планете, вынужденные развиваться подле друг друга. Гореваны, считал Парвус, такие же разумные существа, как и летиане, беда же двух цивилизаций в том, что на одной кухне две хозяйки обязательно поцапаются. Сильный побеждает слабого, закон развития, только вот кто сильный, а кто слабый. Так ли слабы гореваны, если за девять с лишним столетий летиане не смогли выжить их с планеты, или загнать в резервации, научиться регулировать численность их популяции.
Парвус говорил много и каждое слово становилось благотворным зерном, ложащимся на плодородную почву разума Миремира.
В девятнадцать лет Миремир ушел из дома, предварительно запасшись солидной пачкой денег, украденной из бумажника отца. Ему удалось купить билет на скоростной поезд и покинуть Лисс.
Уже тогда у него созрел план найти гореванов и стать одним из них, и ему это удалось. Когда гореваны подобрали в Гиблом болоте одинокого умирающего летианина, желавшего жить с ними, Миремир умер, а родился Егерь, ставший гореваном не по рождению, а по духу…
Настойчивая сирена тревоги прервала воспоминания Егеря.
— Прорыв заблокированных туннелей!!! — Ветер озвучил то, что Егерь и сам видел на экране компьютера.
Эти слова прозвучали приговором. Живые организмы, запущенные летианами в затопленные туннели, прогрызли дыру в сухие не захваченные туннели и теперь вместе с потоком отравленной воды неслись по направлению к поселку.
— Отрезайте сушу дальше по течению! — приказал Егерь.
— Это не поможет. Если они смогли прогрызть одну преграду, то и вторая им окажется по зубам, — тихо, чтобы не слышали остальные, сказал Ветер.
— Это их задержит хотя бы на время, — ответил ему Егерь. — Отправь на блокпост по движению гореванов, пусть займутся укреплением. Эти золотые рыбки не должны проникнуть в город. Потому что если они проникнут, то вместе с отравленной водой, а для нас это сам понимаешь…
Ветер отправил команду по терминалу в казармы, и доложил, что пятьдесят бойцов выехали на первый блокпост, находящийся на границе между затопленными туннелями и городом.
Егерь кивнул и уставился на экраны.
Все это ему не нравилось. Какой смысл запускать к ним рыбок, пускай даже и бетоногрызов, в городе без воды они окажутся также бессмысленны, как и ядовитые комары в зимнюю стужу. Зачем летиане, никогда не делавшие ничего предварительно не посчитав своей выгоды, затеяли эту рыбную ловлю. Что-то тут было не так, концы не желали увязываться вместе.
Егерь чувствовал, что ему нужно подумать, только здесь у него не получалось. Ему нужно побыть одному. Он поднялся, кивнул Ветру и вышел из «Гнезда». Егерь спустился вниз и вышел на улицу.
Свежий воздух был наполнен безмятежностью и тонкими еле уловимыми запахами фруктов, только Егерь не обращал на них внимание. Он сел на ступеньки крыльца и, уставившись немым взглядом в пол, погрузился в себя.
Рыбки в туннели появились не случайно. Они приведут за собой отравленную воду, и она окажется в городе, но это еще полбеды. Егерь знал, как не допустить воду и рыбок, правда при этом обнаруженные противником туннели окажутся свободными. Штурмуй город, не хочу. Но другого выхода он не видел. Если рыбкам удастся проникнуть за третий защитный периметр, он вынужден будет приказать слить воду. Вместе с водой сольются и рыбки. Что ж это и к лучшему. Очистители, куда попадет слитая вода, уничтожит всю живность. Только Егерь был уверен, что именно этого и ждут от них летиане. Если же вода не будет слита с туннелей, через какое-то время она попадет в город, и по освобожденным туннелям зашагают летианские регулярные войска. Куда не посмотришь, один беспросветный заход солнца получался.
Егерь принял решение, и уже собрался было возвращаться в «Гнездо», когда увидел в конце улицы неясную, заштрихованную тенями ночи фигуру в темном плаще до пят с капюшоном, скрывающим лицо. Егерь не на шутку испугался. В этой черной фигуре было что-то неестественное, потустороннее, чуждое этим тихим спящим подземным улицам, наполненным безмятежностью и счастьем довоенной жизни. В фигуре же зрела буря, несущая смерть всему, что встанет у нее на пути. Смотря на эту фигуру в черном, Егерь явственно почувствовал, что жизнь та которую он знал и любил, закончилась, на ее смену пришло что-то новое, только вот будет ли ему и остальным гореванам в этой новой жизни место?
Нельзя построить что-то новое, предварительно не разрушив старое. Теоретически можно, но в жизни так не бывает. Новое растет, расправляет плечи и постепенно разрушает тесную скорлупу старой жизни. Так и летиане открыли сезон охоты на гореванов несколько сотен лет назад, теперь разуверились в этой идее, но живые гореваны для них, как вечное напоминание о былой ошибке, а об ошибках никто вспоминать не хочет. Проще уничтожить воспоминание, заставить себя забыть его.
Существо в черном продолжало неподвижно стоять, окутанное тенями улицы, словно теплым ватным одеялом. Оно, казалось, наблюдало за Егерем, размышляло над тем, что делать дальше. И чем больше Егерь смотрел на черное пятно, тем больше ему становилось страшно.
Первый испуг был внезапным, точно на него из темноты выпрыгнула исполинская собака, оказавшаяся на деле очень дружелюбной. Но то что испытывал Егерь сейчас было в десятки раз хуже и тяжелее.
Он смотрел на черного, и чувствовал, как в голову пробираются предательские мысли, все бессмысленно, жизнь глупа и не стоит и выеденного яйца. Имеет смысл только лишь смерть, потому что смерть преображает и меняет человека. Смерть это инструмент трансформации, это хирургический скальпель творца, позволяющий исправить все недочеты, допущенные при творении. Смерть это детский конструктор, в который играет высшая сила, не отдающая себе отчет в том, что она делает. Из этого конструктора вырастает готовая композиция, которая затем разрушается, чтобы из тех же самых кирпичиков создать новую композицию, новую конструкцию, новую жизнь. И от этой бессмысленности на душе стало так тоскливо и утопично, что хоть сейчас в петлю лезь.
Егерь посмотрел на окружающий его мир по новому, он видел всю бессмысленность сопротивления гореванов, поскольку сопротивляясь натиску летиан, они тем самым отодвигают смерть все дальше и дальше, а смерть ведет за собой свободу и новую конструкцию, новую концепцию мироздания. Они же, для свое существования, ютятся под землей, ограничивают себя во всем, дети рождаются и до совершеннолетия не видят солнечного света. Зачем? Какой смысл и прок? Тот кто продлевает жизнь, воюет с собственным счастьем.
Егерь захлебнулся тоской. Он понял, что прожил жизнь зря, что вместо того, чтобы идти в пещеры к гореванам, он должен был остаться в Лиссе и жить, развиваться, становиться личностью в тех условиях, в которых он был рожден. Он должен был найти девушку, влюбиться в нее, а не в борьбу за призрачную чужую свободу, чужие идеалы, чужие жизни, обзавестись детьми, а не соратниками и боевыми ранами, которые в сырость и по осени начинали петь болью на разные голоса.
Егерь окинул взглядом окрестность и обнаружил, что вокруг него одни дымящиеся руины. Он стоял в центре догорающего умершего города, олицетворявшего его бессмысленную, растраченную за чужие идеалы жизнь.
А напротив него возвышался немым укором, восклицательным знаком, обвинительным приговором чёрный, видом смиренный монах, опоясанный власяницей. Вот чёрный пошевелился, поднял руки к капюшону, рукава спали, обнажая густую черную шерсть волка, откинул капюшон, и Егерь увидел человеческое лицо, перехваченное кожаными ремнями с шипами. Чёрный оказался зеркалом, в котором он увидел собственное отражение. Он сам был скован ремнями собственного ограниченного мировосприятия, собственного одиночества среди чужаков. Это он был чёрным, это он пришел сам к себе напоминанием об упущенном времени.
Вокруг дымились руины, выгоревшие разрушенные дома, каждый из них — непрожитая часть отпущенной ему судьбы. Вот некогда нарядный и богатый трехэтажный домик, с проваленными внутрь балками и перекрытиями: его семейный дом, отчий кров, где он вырос, был воспитан и где он исковеркал извратил свою судьбу, отправившись искать гореванов. Рядом величественный пятиэтажный особняк, от него остались только внешние стены, внутри же все сгорело, это дом в котором ему предстояло растить свою семью. По несуществующим этажам бродили полупрозрачные фигуры людей: его не встреченная и непознанная жена, не рожденные дети, новые элементы детского конструктора создателя.
Егерь все решил для себя, он стянул со спины автомат и снял с предохранителя. Он не мог повернуть время вспять и вразумить себя, молодого и горячего, помешанного на поиске истины и идеалов, но он мог приблизить момент переконструирования модели, и он мог помочь остальным гореванам в этом.
