Значит, искушение принято.
Однако, все это не облегчало, но отягощало его бремя. Не дал ли он, упаси Бог, что-то понять светским сплетницам? Те по блеску глаз или по трепету пальцев способны предположить весьма многое. Но, нет. Кажется, нет. В любом случае, Джованну он без надзора из дому и на минуту не выпустит.
В итоге, поручив девицу заботам Луиджи, велев не выпускать её дальше внутреннего двора, сам он направился к отцу Джулио. Он не скрыл своих мыслей по поводу случившегося, — равно как и своих сомнений в чистоте своей любви. Вполне возможно, что это дьяволово искушение — дурной приворот, не более, просто мираж, сон, бред, пустое видение.
— Это та, что заходила в крипту, когда тот в сюртуке в припадке упал?
Джустиниани кивнул, и тут напрягся.
— Ты запомнил ее?
— Красавица. Я еще и подумал, помнится, что тебя подлинно ослепляет дьявол, если ты живешь с такой под одной крышей и не искушаешься. Не помню, чтобы ты в блудных помыслах-то каялся…
— Да не до того как-то было, — пожал плечами Джустиниани. — Впрочем, и сейчас-то дела мои хуже некуда. Этот припадочный в покое меня не оставит, а пойми он, что она дорога мне — беды не миновать. Я даже подумал, может, самому встретиться с ним, потолковать… не скажу, по душам, но спокойно, по-мужски.
— Ты хочешь отдать ему эту куклу, что в кармане тогда придавил?
— Не знаю. Тут одна ведьма предостерегала меня от этого, и дала совет — просто уничтожить его вольт. Совет дьявольский, не спорю, но смысла он не лишен, поверь. Судя по рассказу старика Альдобрандини, несть ничего, на что этот эпилептик не был бы способен…
— Тогда эта кукла — залог твоей безопасности, получается?
— Угу.
Выйдя из крипты, Джустиниани побрел на кладбище. Дошел до родительских могил, издали оглядел и могилу Джанпаоло Джустиниани. «И зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы. И возвратится прах в землю, чем он и был…» Он медленно шел от могилы к могиле. Весенняя зелень буйно разрослась, высоко выбросил длинные узкие листья ползучий пырей, ярко-сиреневыми цветками голубел цикорий, молочными соцветиями белел тысячелистник, а у старых, заброшенных могил цветы заглушили крапива и чертополох. Неожиданно он замер, заметив неподалеку от церкви, в старом квартале, где давно никого не хоронили, графа Вирджилио Массерано.
Джустиниани понял, что Ипполита похоронена именно там, видимо, в семейном склепе.
Он не хотел подходить к Вирджилио, но тот уже заметил его и помахал рукой. Джустиниани подошел и остановился у чьей-то обветшавшей могилы. Его сиятельство сидел, опустив руки на колени, был бледен и грустен.
— Рад, что встретил вас, Джустиниани.
Винченцо тихо вздохнул, опустился рядом на скамью. На могиле Ипполиты Массерано еще не было надгробия, но холм бы устлан свежими цветами — алыми розами и тюльпанами.
— Я знаю, — неожиданно заговорил Массерано, нахмурившись и кусая губы, — вы считаете меня глупцом…
Джустиниани бросил на графа быстрый изумленный взгляд: он не то, чтобы считал Массерано неумным, скорее находил горестную иронию в том, как оплакивал Вирджилио супругу, мечтавшую отправить его самого на тот свет.
— Вовсе нет, граф, о чем вы?
— О том, что я знаю, зачем она приходила к вам перед смертью, — отчетливо произнес он.
Джустиниани почувствовал, что его заморозило на теплом майском ветерке. Он угрюмо посмотрел на Массерано, вздохнул и пожал плечами.
— Что вы ей ответили? — тихо спросил граф.
Джустиниани сказал, не поднимая глаз.
— Ничего. Я не собирался помогать ей. За кого вы принимаете меня, если спрашиваете об этом? Я не убийца. Даже если вы обречены Геенне — не мне вас туда отправлять.
Массерано несколько минут ничего не говорил, сидел молча, не отрывая глаз от могилы.
— Ипполита приходила к вам…чтобы… заказать мое убийство?
— Да, вы, на ее взгляд, были излишне прижимисты, — кивнул Джустиниани, и тут обмер.
Массерано смертельно побледнел, привстал, и снова опустился на скамью — ноги не держали его.
— Она не… Она… она, — он тяжело сглотнул, на шее судорожно дернулся кадык, — она хотела моей смерти?
Джустиниани молчал. Он чувствовал себя последним глупцом. Тупица! Сначала Карло, теперь граф… Он, что, разучился держать язык за зубами? Конечно, слова Массерано о том, что он все знает, ввели Винченцо в заблуждение: Вирджилио думал, что Ипполита просто хотела сделать его, Джустиниани, своим любовником! А он проболтался! Винченцо не находил слов, чтобы выразить отвращение к себе. Глупец, трижды глупец! Ну, хоть бы подумал, откуда Вирджилио мог бы узнать об этом? Они говорили об абсолютно разных вещах!
Однако когда Джустиниани повернулся к Вирджилио, к своему удивлению, увидел спокойный взгляд печальных глаз, лицо Массерано было неподвижным и неотмирно отрешенным.
— Стало быть… — он надолго умолк, задумавшись. Потом тихо спросил, — а кто же убил ее?
«Нет уж, как бы ни так! Дважды не попадусь», твердо решил Джустиниани. Не хватало истории с Трубочистом. Да и знал ли Массерано, что вольт Ипполиты тоже был в ларце Джанпаоло? Откуда?
— Это Бог или дьявол? — уточнил Массерано, и у Джустиниани отлегло от сердца. — Она была на двадцать лет моложе. Я завещал ей все, кроме сорока тысяч приданого Елены. — Граф по-прежнему был задумчив.
Джустиниани молчал, прикусив язык, всё ещё коря себя за болтливость. Угораздило же…
— Вы смутили меня, — неожиданно продолжал тем временем Массерано, отводя глаза. — Помните, племянник маркиза спросил вас, почему Пинелло-Лючиани не верит в бессмертие своей души? Вы тогда сказали эту жуткую вещь. «В бессмертие души обычно не верят люди, не имеющие души». Я не спал всю ночь. Я вдруг понял. Я творил по молодости мерзкие и блудные вещи, иногда пугался, но страх быстро проходил. Так поступали все, успокаивал я себя. А потом укоры совести и страх исчезли. Но вместе с ними — я понял, исчезло всё. Я перестал чувствовать — потерял вкус жизни. Я умножал разврат, но он не приносил ничего, кроме вкуса мякины, я играл и прожигал жизнь, стремясь прочувствовать каждое мгновение — острей и сочнее — но все меньше и меньше чувствовал. В старости телесных сил не стало, но смерть… я подумал, почему она пугает. Почему? Что мне терять? Я пресыщен, утомлён и болен. Но что-то во мне боится — боится до трепета. И вы сказали… Я понял, что боюсь именно потому, что не верю в бессмертие своей души. Верил бы — не боялся. Вы сказали, лечиться бессмертием Бога. Поздно, конечно. Я тогда ночью разыскал Писание. Открылась Книга Бытия: «Не иматъ Дух Мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть». Верно. Я животное, для которого Дух Его совершенно недоступен. Это смерть бессмертной души. Несомненно, он видел её когда-то, — пусть даже в мечтах или снах…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
