— Он написал мне?
Пинелло-Лючиани покачал головой.
— Если бы он согласился, нам не пришлось бы показывать вам это…
Джустиниани лихорадочно соображал. Итак, Тентуччи отказался писать ему. Это могло быть нежеланием вызывать его туда, куда его заманивали — и тогда это был поступок истинного мужества, или… или Тентуччи у них нет, но они просто шантажируют его. Запонки Карло уникальны, сделаны на заказ, и все же, украсть их довольно просто. Ибо взять в заложники Тентуччи — это говорило о безумии… или… Или уж, воля ваша, о том, насколько важен для них ларец. Но там ничего, кроме нескольких вольтов, нет. Неужели они так напуганы? Джустиниани закусил губу. Впрочем… Ипполита… В ее смерти они тоже могли приметить нечто дьявольское…
Но что было толку гадать?
— Что я должен сделать?
— Взять ларец и сесть в мою карету. И не делать глупостей.
Это было логично. Джустиниани, порадовавшись, что Джованна спит, принес под дулом пистолета Пинелло-Лючиани из кабинета ларец. Он подумал было отшвырнуть негодяя, открыть ларец, вытащить и переломить вольт Пинелло-Лючиани, но если Карло Тентуччи и вправду был у них, такой способ не годился. Джустиниани при этом ощущал странное брожение в душе, мутное и пьянящее, как сусло на мезге. Постепенно в его душе выбродила ярость, точнее ледяное бешенство, укрощенное волей и пониманием, что проявлять его не время. В нем словно затаилась приготовившаяся к прыжку кобра. Теперь ему и сам черт был не братом. Он дал себе слово, что, если Карло и вправду у них — он, Винченцо, еще сегодня непременно придушит этого припадочного негодяя — причём, своими руками. Тут он нащупал в кармане нож, трофей, отобранный у браво, и вздохнул с облегчением.
Они вышли в ночь, теплую и чуть душноватую.
Джустиниани увидел на козлах Петторанелло. «Конечно, и ты здесь, радость моя, чертов шпион, растлитель… и ты здесь. Погоди…» Пинелло-Лючиани, видимо, зная о своей падучей, передал ларец Энрико. Карета тронулась, едва захлопнулась дверца.
— Вы останетесь в живых только в том случае, — криво усмехнулся Пинелло-Лючиани, — если будете рабски послушны.
«Лучше бы ты этого не говорил, мой милый…» Кобра, притаившаяся в Джустиниани, изогнулась и злобно зашипела. Рабски послушен? Останусь в живых? Я божественно свободен, выродок, и не тобой дана мне жизнь. Не тебе и забирать ее… Он поднял глаза на Пинелло-Лючиани и неожиданно вспомнил герцогиню Поланти с ее чертовыми шуточками. Что ж, хоть от дьявольского оружия воняло бесовщиной, ничего другого под рукой не было. Джустиниани напрягся, вся ненависть в нем спрессовалась в комок, но проявить ее, дать ей выйти из него — не посмел. Он поймал глазами зрачки Пинелло-Лючиани и мгновенно зачаровал его. Мессир Андреа откинулся на подушку с отрешенно-бессмысленным выражением на лице. Пистолет выпал из ослабевшей руки. Господи, и это хилое ничтожество еще пытается ему угрожать…
Джустиниани поднял упавший пистолет, и бросил его на сидение рядом с мессиром Андреа.
— Карло Тентуччи действительно у вас?
Пинелло-Лючиани, замерший в позе китайского болванчика, кивнул. Стало быть, не лгут, бестии. Но неужели они затеяли это все ради этого ларца? Собственно, ранение Убальдини, гибель Боргезе, припадок самого Пинелло-Лючиани и смерть Ипполиты Массерано могли создать у них впечатление, что он преследует их и попытаться нанести упреждающий удар. Но глупо было убеждать этих мерзавцев в отсутствии у него подобных намерений, сейчас было важно вытащить из пасти волков Карло. Джустиниани выглянул в окно, в свете фонарей узнал улицу Креста и удовлетворенно кивнул: они направлялись в Кампо-Марцио. Время от времени Джустиниани замечал, что Пинелло-Лючиани пытается выйти из-под чар, снова зачаровывал его. Он видел, что перед ним больной человек, недужный телом и нездоровый душой, но сейчас это ничего не значило.
Тентуччи мог погибнуть из-за одного слова этого припадочного.
Они прибыли. Пинелло-Лючиани, которого он перестал завораживать, пришел в себя, удивленно нащупав валявшийся рядом пистолет, подтолкнул Джустиниани вперед, и они, миновав фонарь, вошли в часовню. Сзади шел Энрико Петторанелло.
Джустиниани уже был здесь. Под хорами часовни находился склеп, хоры располагались на десять футов выше нефа, и на них всходили по двум боковым лестницам. В стене между лестницами темнела железная дверь, через нее из нефа часовни можно было спуститься в склеп, куда вело столько же ступенек, что и на хоры. На хорах, господствовавших над всей часовней, по обе стороны от алтаря, когда-то увенчанного образом святого Доминика, а ныне пустующего, стояли статуи святых. Часовню освещали только две лампады: одна была подвешена посреди хоров, другая — в нефе. Это слабое освещение позволяло воображению до бесконечности расширять его приделы, погруженные во мрак, но Джустиниани видел часовню днём и знал, что она совсем невелика. Вскоре лязганье задвигаемых засовов и скрип дверных петель возвестили, что массивные двери закрылись.
Под куполом то и дело раздавались писк нетопырей и шуршание их крыльев, в окна лился, сливаясь с тишиной, хор ночных цикад. Когда глаза его привыкли к полутьме, он различил Тентуччи, привязанного к одному из опорных столбов в центре, на рубашке его была кровь. Он поднял на Джустиниани измученное лицо и покачал головой. Из темноты выступили Гвидо Веральди и пошатывавшийся Рафаэлло Рокальмуто, в темном углу Джустиниани разглядел хромца Орсинии и Альбино Нардолини. Пинелло-Лючиани окончательно пришел в себя и, казалось, удивился, что оказался в часовне. Он лихорадочно ощупал себя и на несколько секунд замер со странной улыбкой на лице. Джустиниани видел тусклое сияние в его голове и понимал, что близится припадок. Он одним напряжением воли мог бы ускорить его, но поморщился от отвращения и не стал, тем более, что припадок ничего бы не изменил.
— Приветствуем вас, ваше сиятельство, — тяжелый бас Веральди гулко и спокойно прозвучал под сводами.
Винченцо вежливо поклонился. Потом сделал несколько шагов и приблизился к Тентуччи, сразу увидев у того огромный синяк на левой скуле и разбитые губы, и снова ощутил приступ злобы, зашипевшей в нем разъяренной змеёй.
— Зачем ты приехал? — пробормотал Тентуччи, — я же не писал…
— К тебе, — резонно ответил Джустиниани, — они избили тебя?
— Хотели, что бы я написал тебе, — Карло облизал окровавленные губы.
Им не мешали говорить. Все остальные в пяти шагах от них обступили ларец, поставленный на пустой низкий постамент, где раньше, видимо, была статуя Христа. Пинелло-Лючиани, как различил Джустиниани, тер крышку и бормотал какую-то абракадабру. Винченцо понял, что он пытается произнести магическую формулу «Адраксар», о которой он прочел у аббата Бартоломью, и усмехнулся, подумав, какое счастье для него в том, что среди адептов дьявола никогда не было ни одного по-настоящему образованного и умного: в заклинании мессир Андреа сделал три грубейших ошибки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
