«Ты слишком долго и слишком усердно внимал зову варпа», — упрекнула Октавия корабль, обливаясь потом.
«Жги, жги, жги!!!» — отозвался он импульсом. — Больше мощности на двигатели. Больше огня в ядро».
Она ощутила, как корабль ускорился в ответ. Её собственные инстинктивные импульсы пронеслись по нейрокабелям, подключенным к вискам и запястьям, сдерживая резкий скачок тяги. Первобытный азарт «Эха» огрызнулся, входя в тело через те же порты и посылая волну приятной дрожи.
«Спокойно, — Навигатор послала импульс, — спокойно».
Корабль ответил еще одной попыткой увеличить тягу.
Октавия представила команды рабов в гулких залах двигательных палуб, которые обливались потом, кричали и умирали, поддерживая работу генераторов так, как требовалось; на мгновение ей показалось, что она чувствует всех их так же, как и «Эхо»: подобно улью насекомых, зудящих в костях.
Навигатор отпрянула от мешанины чувств, отвергая примитивные эмоции корабля, и настраивая себя более жестко. Холодный поцелуй подаваемого в её каюту воздуха коснулся её мокрой от пота кожи, вызвав непроизвольную дрожь. Ей казалось, будто она задержала дыхание, погружаясь в бурлящую воду.
— Правый борт, — прошептала она в плавающую перед ней вокс-сферу. Половину черепа, переделанного в портативный вокабулятор, удерживали в воздухе крошечные суспензоры. Её слова были переданы экипажу и сервиторам выше, на командную палубу. — Правый борт, три градуса, импульс маневровыми для компенсации плотности варпа. Осевые стабилизаторы…
Она бормотала это снова и снова, вглядываясь в тьму и разделяя управление судном с его экипажем и злобным сердцем самого корабля. Снаружи целый пантеон эфирных нечеловеческих сущностей свирепствовал, бросаясь на поле Геллера. Волна отскакивала, сгорая и стекая, всякий раз разбиваясь об идущее судно. Октавия едва ли думала о холодных разумах, скрывающихся в бесконечной пустоте. Ей требовалось все её умение концентрироваться на узкой тропе, по которой она неслась сквозь Море Душ. Она могла стерпеть крики, ведь она родилась чтобы видеть то, что видеть невозможно, поэтому варп мало чем мог удивить ее. Но рьяная радость «Эха» угрожала её вниманию как ничто другое прежде. Даже упрямое сопротивление «Завета» было проще преодолеть. Там требовались усилия. Здесь же нужна была сдержанность. Здесь нужно было врать самой себе, что она не разделяет той неистовой радости и не чувствует того желания распалить двигатели до опасного предела и нестись быстрее, ныряя глубже, чем когда-либо удавалось какой-либо душе — живой или искусственной.
Мрачный восторг «Эха» передавался по нейроканалам, приправляя её кровь зарядом возбуждения. Октавия отстранилась от оков, силясь выровнять дыхание после того, как её тело среагировало на симбиотическое удовольствие самым примитивным образом.
«Медленней, — выдохнула она, обращая к ядру корабля произнесенное вслух слово. — Поле Геллера колеблется».
«Это ты колеблешься, — отозвался безрадостный дух «Эха. — Рабыня разума»
Корабль вздрогнул в ответ на её дрожь. На этот раз дрожь от напряженных мышц и сжатых зубов была короче, что говорило о самообладании и сосредоточенности, об обуздавшей дух корабля воле Октавии.
«Я твой навигатор, — тихо прошипела она. — И я веду тебя».
«Эхо проклятия» никогда не общалось при помощи языка: оно отзывалось импульсами, всплесками эмоций и призывами, в которых искать смысл силился только человеческий разум Октавии. Но даже сдаваясь, оно никогда не лгало ей, лишь отступало от её силы воли, забирая с собой вызванные эмоции.
«Так то лучше, — она улыбнулась, залитая потом, как слезами. — Лучше».
«Уже близко, Навигатор» — отозвался корабль.
«Я знаю».
— Маяки, — пробормотала она вслух. — Маяки в ночи. Клинки света. Воля Императора, обретшая форму. Триллион вопящих душ. Каждый мужчина, женщина и дитя, когда либо отданные машинам душ Золотого Трона с самого расцвета единой Империи. Я вижу их. Я вижу звук. Я слышу свет.
Шепчущие голоса скользнули ей в уши. С палубы на палубу шел слух, передаваемый устами смертных, и поэтому так трогательно замедленный. Октавии не нужны были гололитические карты. Её не волновали лязг и дребезжание ауспексов, сканирующих глубокий войд.
— Стоп, — прошептала она, шевеля яркими от слюны губами, — стоп, стоп, стоп.
Спустя минуту или час, или год, — она не знала точно, — на её плечо опустилась рука.
— Октавия, — произнес низкий, очень низкий голос.
Она закрыла тайный глаз и открыла глаза человеческие. Они слиплись от гноя, и их защипало при попытке открыть.
Она ощутила мягкое ласковое прикосновение повязки, наброшенной на лоб.
— Воды, — попросила она скрипучим голосом. Её слуги переговаривались поблизости, но руки, поднесшие к её губам грязную флягу, были закованы в полночно-синий керамит. Даже малейшие движения пальцев сопровождались мягким гудением.
Она сделала глоток, отдышалась и сделала еще один.
Дрожащими руками она вытерла с лица холодеющий пот, а затем вынула из рук шланги капельниц. Кабели в висках и в горле пока что можно было оставить.
— Сколько? — спросила она наконец.
— Шестнадцать ночей, — ответил Талос. — Мы там, где нам нужно быть.
Октавия закрыла глаза и упала обратно в свой трон. Она уснула еще до того, как Вулараи укрыла её дрожащее тело покрывалом.
— Она должна поесть, — отметила слуга. — Более двух недель… ребенок…
— Делай что хочешь, — сказал Талос забинтованному смертному. — Меня это не беспокоит. Разбуди её через шесть часов и приведи в пыточные камеры. К тому времени все будет готово.
Она снова одела респиратор. Звук собственного дыхания теперь слышался ей низким и хриплым. Закрывавшая нос и рот маска скрадывала возможность ощущать вкус и запах, оставляя лишь пресный запах её собственного дыхания с примесью хлорина, от которого защипало язык.
Талос стоял позади нее, отстраненно наблюдая за происходящим. Она спросила себя, не потому ли он там находился, чтобы не позволить ей сбежать.
Шести часов сна было катастрофически недостаточно. Октавия чувствовала себя вялой и ослабленной от усталости и физического истощения, будто кровь пульсировала в её теле с замедленной скоростью.
— Сделай это, — приказал Талос.
Она не сделала. По крайней мере, не сразу. Сначала она ходила между скованных тел, между хирургических столов, на которых они лежали, протискиваясь мимо медицинских сервиторов, которым надлежало еще ненадолго продлить их жизнь.
Лежавшие на каждом столе останки едва ли были похожи на людей. Один был массой мышц и оголенных вен, и извивался в судорогах, лежа на хирургическом столе, проживая последние минуты своей жизни. Освежеванные выглядели немногим лучше, как и те, кому отрезали языки, носы, губы и руки. Разрушение было совершено над каждым из них — осквернение никогда не знало такого разнообразия. Она шла по живому монументу страха и боли: таково было видение Легиона, принявшее форму.
Октавия повернулась к Талосу, радуясь, что он все еще был в шлеме. Если бы она увидела хоть какую-то тень гордости в его глазах в тот момент, она бы никогда больше не смогла вынести его присутствия снова.
— Вопящая Галерея, — произнесла она, заглушая тихие стоны и писк кардиографов, — там было как здесь?
Повелитель Ночи кивнул.
— Очень близко к тому. А теперь за дело, — повторил он.
Октавия сделала глоток пресного воздуха и направилась к ближайшему столу, снимая свою повязку.
— Для тебя скоро все закончится, — прошептала она, обращаясь к останкам того, что когда-то было человеком.
Собрав последние силы, он обратил глаза к ней, поднял взгляд на третий глаз Навигатора и увидел там абсолютное забвение.
XVIII
Песнь в ночи
Мир Артарион — 3.
В Башне Императора Вечного, Годвин Трисмейон увидел, как астропат начал содрогаться в удерживавших его ремнях. В этом не было ничего необычного. В этом и заключалась его работа — смотреть за своими подопечными, пока они спали, следить за ними, когда они передавали свои сонные сообщения восприимчивым сознаниям в других мирах. Ему казалось по-своему глуповато забавным, что в огромной империи, состоявшей из миллионов миров, самым надежным способом передачи сообщений было передать его лично.
Но что бы то ни было, у его подопечных была своя работа: астропатическая связь широко использовалась на Артарионе — 3, что вполне ожидаемо в мире, на котором сходится так много торговых интересов разных гильдий.
У астропата пошла кровь из носа. И это тоже было приемлемо. Годвин нажал на металлический переключатель и проговорил в вокс-микрофон своей консоли:
