Она вышла во двор с тазом в руках и направилась к развешенному по веревкам белью, но замерла, побелев, как одна из подмерзших за ночь наволочек. Подбородок Рады затрясся, а глаза стали совсем пустыми и напомнили Игнату безжизненный взгляд нави.
Он глянул на нее исподлобья, крякнул и опустил топор. Лезвие расщепило полено надвое и с хрустом вошло в колоду. Следом раздался глухой стук — это жестяной таз для белья выпал из рук и стукнулся о присыпанную гравием дорожку. Прикрыв ладонью рот, Рада начала отступать медленно, не сводя с Игната испуганных глаз — так отступают от внезапно встретившегося в лесу хищника.
"Я и есть хищник, — подумал про себя Игнат. — Пришел день гнева моего, и кто может устоять?"
Он усмехнулся про себя и наклонился подобрать наколотые для растопки чурочки. Воспользовавшись моментом, тетка Рада метнулась в избу. Лязгнул, захлопываясь, железный засов. Колыхнулась на окне полинявшая занавеска — хозяева поспешно закрывали двери и окна от непрошенного гостя. Так, наверное, пять лет назад закрывались они от нави, да только не убереглись.
Не уберегутся и теперь.
Пригревшись у затопленной печи, Игнат уснул и проспал несколько часов. Приснилась ему почему-то не Званка, а Марьяна — но не та, что уезжала, зареванная, в далекую Новую Плиску, и не та, что явилась ему из болот, скрученная из коряг и глины. Это была та Марьяна, которая впервые встретила Игната на пороге ее дома — строгая, немного насмешливая. Она теребила черную косу и улыбалась загадочно, словно ей были изначально известны все тайны, за которыми гонялся Игнат и ради которых оставил ее.
"Прости", — хотел было сказать он.
Но губы будто приросли друг к другу, слова жгли горло и не находили выхода. Игнат пробовал пошевелиться — мышцы окостенели, как у мертвеца. Сделав над собой усилие, он рванулся и проснулся. Сердце отстукивало рваный ритм, в легких саднило. Игнат поднялся с кровати, пошаркал к рукомойнику, зачерпнул в горсти стоялой воды — от нее шел запах ржавчины и затхлости, но Игнат не побрезговал, окунул в ладони лицо и сразу полегчало. Он по привычке хотел пощупать узелок с заветной колбой, но вспомнил, что спрятал ее в пустующем доме лекарницы.
"Оттого, видать, она и приснилась", — подумал Игнат.
В тот же миг в дверь кто-то осторожно постучал.
Игнат на цыпочках прошел в сени и замер, прислушиваясь. Снаружи слышалось хриплое сопение и переругивание мужиков.
— Вроде, подошел кто-то, — Игнату почудился слегка простуженный голос дядьки Касьяна. — Ну, сейчас проверим, что там за щучий потрох поселился.
— Тише! Чего ругаешься? — зашипел второй, и он вполне мог принадлежать Егору. — Услышит!
— Так что с того? — огрызнулся первый. — Не черт ведь, чтоб бояться.
— Черт не черт, а Рада сказала — страшный стал, заросший, как леший. Смотрит недобро. Думала, с топором к ней кинется, зарубит. Надо было его тогда в лесу-то ножиком-то…
Игнат отпрянул. В груди стало горячо и тесно от вспыхнувшего гнева, к лицу прилила кровь. Игнат рывком распахнул дверь, и мужики вздрогнули от неожиданности, отступили. Егор так и замер на полуслове, его лицо побелело, и тем отчетливее на нем проступил розовый рубец — росчерк нави. Рядом, насупив щетинистые брови, стоял Касьян — он тоже посерел от испуга, но все еще храбрился. На скулах играли желваки, ноздри раздувались по-бычьи.
— Значит, вернулся, — глухо проговорил он.
Игнат спокойно оперся плечом о притолоку.
— Вернулся, — подтвердил он. — Нешто уже слух пошел?
— Как не пойти, — проворчал Касьян. — У баб тайны на языке не задерживаются.
Говорил он просто и буднично, словно не было никогда договора с навью, словно не держал он в руке охотничий нож, словно не бросал в тайге двух беспомощных людей. Что делал Касьян после той ночи? Может, выпил для спокойствия полштоф бражки да уснул в обнимку с женой под завывание вьюги и навсегда вычеркнул из своей жизни Игната с Марьяной, как еще раньше вычеркнул Званку. И встреча с призраками прошлого не входило в его планы.
Словно подтверждая эти мысли, Касьян осклабился и прибавил:
— Вернулся-то зачем?
Теперь он окончательно совладал с испугом и стоял, подбоченившись, глядел на Игната недобро, всем видом говоря: "Не рады тебе здесь. Убрался бы подобру-поздорову".
Игнат спокойно выдержал его взгляд, ответил:
— Дело неоконченное есть.
— Какое такое дело?
— В дом зайдите, там и поговорим, — сказал Игнат и отодвинулся с прохода, ухмыльнулся. — Чай, не навьи, чтобы важные разговоры на улице вести. Верно?
Молчавший все это время Егор вздрогнул и глянул на Касьяна, будто спрашивая у товарища: что, мол, делать будем? Касьян не повел и бровью.
— Ну что ж, раз хозяин не против, зайдем на огонек, — мрачно отшутился он.
— Так ведь… — плаксиво начал Егор.
Касьян глянул на него так, что мужик сразу прикусил язык и понурился. Не перечил он в ночь расправы над Игнатом, не стал перечить и теперь.
— Идем, — твердо сказал Касьян. — Не для того и мы сюда пожаловали, чтобы уходить не солоно хлебавши.
Он решительно шагнул вперед, и Игнат посторонился. Егор потоптался на пороге, обернулся через плечо, вздохнул и мелко перекрестился.
— Помоги, Господи, — прошептал он.
И тоже шагнул в полумрак коридора. Вздрогнул, когда за спиной спокойным тоном произнес Игнат:
— Поздно вы, дядя Егор, Бога вспомнили. Тем Господь не помогает, кто с нечистым водится.
— Молчи! — визгливо, по-бабьи, выкрикнул Егор. Повернулся на пятках, уставил на Игната лихорадочно блестящие глаза. — Много ты знаешь!
— Да узнал теперь поболее прежнего, — ответил Игнат. Помолчал и добавил тихо: — Может, и поболее вашего.
Больше не сказал ничего, прошел мимо Егора, ссутулившись, запалил в красном углу лучину — за время его отсутствия в доме то ли перегорела проводка, то ли местные жители отрезали и растащили для своих нужд провода. Но налаживать электричество Игнат не стал. Знал: надолго тут не задержится. Не родным домом казалась ему Солонь — осиным гнездом. Взгляды мужиков жалили спину. Но Игнат не повернулся. Поправил светец, подвинул чан с водой под лучину, и пополз кверху сероватый дымок, тусклым заревом осветились почерневшие оклады икон.
— А ведь черти честнее вас оказались, — сказал Игнат вслух. — Обещали не тронуть — и не тронули.
— А ты нас, малец, не стыди, — хрипло за спиной огрызнулся Касьян. — За душой у тебя ничего, кроме бабкиного дома, да и тот гнилье. А ты поживи с наше, погни спину на этих землях, обрасти скарбом. Посмотрим, как запоешь да на что решишься, когда твоим родным расправой угрожать начнут.
— А вам решиться не тяжело было, — ответил Игнат и повернулся к гостям. Те вздрогнули снова. Должно быть, хоть и вымылся Игнат, как мог, в ржавой воде, хоть и переоделся в чистое, но сбрить бороды и подстричься не успел, и от этого его лицо казалось угрюмым и мрачным, будто у беглого каторжника.
— Не впервой вам людей на смерть посылать, — продолжил он. — Сначала Званка. Потом Марьяна. Да ведь и не случайно выбрали. Заранее все планировалось, — Игнат криво усмехнулся, подметив на лицах гостей смятение, добавил: — Марьяна вам чужачка. Званка — дочь пьяницы. Таких отдать не жалко.
— Да отчего же? — эхом откликнулся Касьян. — Жалко. Нешто мы звери?
— Все души живые, христианские! — поддакнул Егор, завел глаза к потолку и перекрестился снова. Игната пробрало дрожью: неуместным и фальшивым показался ему этот жест.
— А ты нами не брезгуй, — продолжил Касьян. — Ты ведь ничем не лучше. Тоже ведь с навью договор заключил. Разве нет? Иначе не выжил бы. Да и то сказать — с детства с навью повязан.
Слова ударили, будто пригоршню снега в лицо бросили. Лучина затрещала, заплясали по стенам серые тени.
— Что ты мелешь! — прикрикнул Игнат. — Что значит с детства повязан?
— А это хорошо бы у бабки твоей спросить, — елейным голосом отозвался Касьян. — Да только померла она, все рассказать не успела. Так придется теперь мне. Говоришь, больше нашего знаешь? А знаешь ли, что навь — это мертвяки ходячие?
— Знаю, — сказал Игнат и вспомнил чудовищ, закосневших в колбах и ожидающих воскрешения. Да только не дождались они — огненная метла прошлась по лаборатории, превратила армию монстров в груду пепла.
— А слышал, что черти христианские души к себе заманивают? — продолжил Касьян. — Посулами да хитростью, чтобы потом сделать себе подобными?
Он сощурился и пытливо оглядел Игната, а тот, как ни крепился, но все же стушевался под взглядом. Тоскливо стало на душе, тревожно заколотилось сердце в дурном предчувствии.
"Только душа светлая и чистая через запретные земли может пройти и с мертвой водой вернуться", — вспомнились слова лесной ведьмы.
