— Три дня как, — ответил Игнат. — Нешто, донес кто-то?
Черт ухмыльнулся.
— Дымовой сигнал… распознал. А лучше сказать… вонь гниющих душ почуял. Почему не вернулся… как было велено?
— Это ты холуями своими повелевай, — Игнат дернул подбородком в сторону нави. — А я человек вольный.
— Что ж ты… вольный человек… слово свое не держишь? Обманом… душу пятнаешь?
— Душу я давно запятнал. Да и не только обманом, — Игнат опустил голову, испугавшись, что перед его глазами вновь замелькают знакомые лица: Марьяны — скорбное, Сеньки — потерянное, Эрнеста — залитое кровью.
— Эх ты! — сказал черт, и почудилось, в обычно бесстрастном тоне промелькнула нотка горечи. — Сказано было… добрыми намерениями…
— Выложена дорога в ад, — закончил Игнат и кивнул. — Все знаю. Все изведал. Да после всего увиденного жить бы спокойно не смог. Откуда путь мой начался — туда и вернулся. И кто мне задолжал — с того пришел долг требовать.
— С нави?
— И с нави тоже. А больше — с этих вот.
Игнат кивнул в сторону Касьяна, и тот ощерился, пригнулся, как попавший в капкан волк, засверкал мрачными глазами. Того гляди — изойдет пеной, набросится, целясь желтыми клыками в горло.
— Не думай даже, — велел Касьяну черт.
Мужик снова затрясся подобострастно, забормотал:
— Да как же… да ведь был у нас с навью договор… Да ведь мы свой уговор выполнили! Стало быть, на пять лет теперь…
— Со мной, — перебил черт, — договор не заключался. Я из пекла… изгнан. Ядами… и псами травлен. Людьми… обстрелян. На моих глазах… старый мир рушится. И законов его… больше нет. А новые — не придуманы.
— Не придуманы… — эхом повторила навь.
И далекие сосны склонились к земле от налетевшего ветра, зашумели осыпающейся хвоей. А темная туча снизилась над пригорком, приоткрыла черный рот и разом втянула в свою утробу второе дымное веретено. Чавкнуло сыто, облизнулось молниевым языком. И начала расползаться в небесном брюхе гнилая тьма.
Касьян захныкал, пополз на четвереньках к черту, меся руками и коленями застоявшуюся грязь.
— Как же теперь, пан? Нового оброка не собрали… что же нам делать, грешным?
— А это не у меня, — холодно ответил черт, — у него спрашивай, — кивнул в сторону Игната. — Ему с вас долг требовать. Как скажет — так и будет.
Игнат хмуро глянул из-под сросшихся бровей: не шутит ли? Черт не шутил. И, видя Игнатову растерянность, подтолкнул ненавязчиво:
— Так что же? Мстить ведь надумал… за этим вернулся…
— За этим, — повторил Игнат и облизал губы. — Только не знаю, как. Не обучен. По-христиански меня воспитывали.
— Пустяки! — улыбнулся черт, показав белые, как полированная кость, зубы. — Сначала обманешь… потом предашь… потом человека до смерти доведешь… а там и своими руками кровь пустишь…
"Все правильно. Сначала обман. Потом предательство, — повторил про себя Игнат. — Потом к смерти… как Эрнеста… Так кто я после этого? Человек или черт?"
Раскатисто громыхнул гром — на этот раз ближе. Чернота со скоростью горнего потока полилась с холма, и все краски мира перемешались и выцвели, оставив только один цвет — угольно-серый.
Игнат, зажмурившись, шагнул вперед, протянулся к ружью.
— Врешь! Не возьмешь! — заревел во всю глотку Касьян.
Распахнув глаза, Игнат увидел, как мужик рванул со своего места, выставив вперед скрюченные пальцы. Но парень успел подхватить ружье первым. Касьян тоже обеими руками схватился за ствол, рванул. Игнат покачнулся, отступил назад, пытаясь сохранить равновесие. Сапоги поехали по бурой жиже. Касьян оскалил желтые зубы, зарычал, по краям губ выступила пена.
— Конец тебе, недоносок! — вместе с запахом перегара выдохнул Касьян.
— Это мы посмотрим… кому конец, — ответил Игнат.
И почти инстинктивно отклонился назад, позволив себе упасть на спину. С победным ревом Касьян навалился сверху, но вырвать ружье не сумел. Собрав остатки сил, Игнат пнул противника сапогами в живот, и тот, подвывая, перелетел через Игната и плюхнулся в лужу.
— Так кому теперь конец? — прохрипел Игнат.
Ничего больше не было вокруг — ни леса, ни изб, ни серых застывших фигур, которые все это время ни пошевелились, ни сделали попытки помочь или помешать, а только наблюдали за происходящим, ворочая пылающими глазами. А был только копошащийся в грязи — не человек. Бешеный зверь. А к зверю нет жалости и нет ему пощады.
Вскочив на ноги, Игнат пнул Касьяна под ребра.
— Это тебе за Званку! — хрипло пролаял парень и ударил снова, на этот раз в живот. — А это — за Марьяну! А это — за ремень со спины!
Мужик рычал, отплевываясь черной грязью. Поднял косматую голову и глянул на Игната с такой ненавистью, что парня затрясло. Перевернув ружье, прикладом ударил Касьяна в скулу, и тот захрипел, упал в грязь лицом и забулькал, захаркал кровью.
Игнат перевел дух. Откинул со лба прилипшие волосы. И словно издалека, услышал мягкий, почти заботливый голос черта:
— Что ж медлишь? Стреляй теперь!
И мир обрел целостность, а краски — цвета. Игнат вздрогнул. Втянул слюну. Зябко вдруг стало под фуфайкой. Касьян приподнял разбитое лицо, глянул на парня заплывшим глазом и, едва ворочая языком в разбитом рту, выдохнул:
— Не губи… Христом богом прошу, пан… не…
— Стреляй! — жестко велел черт.
И тут же катившийся от леса вал достиг деревни.
Ветер ударил так, что сшиб шапку с головы Игната, и парень схватился было рукой — да куда! Понес ее ветер по лужам, вздымая черную рябь, парусом надул фуфайку. Игнат глотнул сырого воздуха, моргнул — и словно отрезвел.
— Не могу, — сипло проговорил он и обтер лицо ладонью.
Ружье в его руках задрожало, опустило закопченное дуло к земле. По спине начал разливаться липкий ручеек пота.
— Хотел мстить… так мсти! — прорычал черт. — За подругу мертвую! За ремень со спины!.. Жалкий этот человечишка… трусливый… Предать готов… чтоб жить сладко. Убить… чтоб шкуру спасти. А самого… как таракана раздавить! Раз плюнуть!
— Нет! — сказал Игнат и демонстративно отшвырнул ружье в сторону. — Не буду я руки кровью марать. Правильно тогда мне Марьяна сказала: Господь их судить будет. По вере воздаст да по заслугам.
— Слюнтяй! — холодно сказал черт и вскинул пистолет. — Нет больше… Господа в этом мире. Я здесь теперь… Господь.
Выстрел прогремел одновременно с ударом грома, и поэтому показался Игнату почти беззвучным. Также беззвучно дернулся Касьян — и уронил пробитую пулей голову в черную жижу. Игнат вскинул дрожащую руку к вороту и рванул его, словно ему вдруг стало нечем дышать. Навалилась тьма, облизала лицо липким языком, и заволокло глаза — слезами ли? Грязью? Чужой кровью?
— Всему вас… люди… учить надо, — сказал черт и сунул пистолет за пояс. — Идем теперь.
Игнат провел дрожащими пальцами по лицу, словно пытаясь отогнать морок. Словно все это было сном, и вот-вот придет пробуждение. Но пробуждения не было. На пальцах осталась липкая влага, и Игнат вытер их о подол.
— Куда? — машинально спросил он.
— Одно дело… свершили, — ответил черт и подошел ближе, положил на плечо Игнату тяжелую ладонь, пригнув к земле, будто простую былинку, хотя сам был не выше и на вид не сильней Игната. — Другое вершить будем.
— Воду… — прошептал Игнат и отвел глаза. Не было сил смотреть на мертвое тело Касьяна. И не было сил сбросить ладонь черта — его прикосновение обжигало, будто раскаленная головня.
— Воду, — повторил черт. — Добыл… ты ее?
— Добыл… да что делать — не знаю.
— Я научу, — сказал черт, и на Игната дохнуло запахом тошнотворной сладости. — Это ты… хотел просить у нави? За ремень со спины — месть обидчику. За мертвую воду — науку и силу?
— Это, — отозвался Игнат.
И, сощурившись, поглядел на лежащую перед ним деревню.
Тьма стекала с покатых крыш. Ветер гнул плетеные ограды, ворошил не убранные пучки соломы у сараев, выл в дымоходах — будто распевал погребальную песню. Оплакивал ли испуганных солоньцев, которые как ни пытались выторговать себе другие пять лет покоя — а все же накликали беду? Или, может, пропащую душу самого Игната?
— И сказал Господь… — гулко произнес за спиной черт. — Вот! Я дал тебе огонь! Так бросим его в мир… чтобы он запылал!
9
Говорили старики, что нечистый дух не может войти в дом без приглашения. Поэтому Игнат раскладывал костры подальше от деревни, поэтому и беседу с навью вел за околицей. Да только верно сказал черт: старые законы рушились, а новых — еще не придумали. И хотя не было у нечистого ни ключа, ни приглашения, но была отмычка: ветер гнал на деревню тучи, и гнал по дороге Касьянову кровь. И она текла черным ручьем, словно прокладывала путь через невидимую черту, отделяющую мир живых от мира мертвых. Так, следуя за кровавым ручьем, как за путеводной нитью, в деревню вошла навь.
