вздумалось предложить ее Дуэ, который с радостью принял этот подарок, намереваясь поместить его в музей норвежской столицы в память поездки его в сибирские тундры и упомянуть притом о случае, доставившем ему такую ископаемую редкость, а также о лице, пожертвовавшем ему эту находку.
Заметив, какую Дуэ придает ценность всему, что придется ему вывезти к себе в Норвегию из дальней дикой Сибири, я отдал ему парку (так назыв. самоедский костюм), пожертвованную мне тобольским губернатором Бантыш-Каменским. Этот самоедский костюм состоит из двух шуб, сшитых из оленьего меха; особенность верхней шубы состоит в том, что шапка и рукавицы с шубой составляют одно целое. К этому придал я еще целый мешок сердоликов, собранных мною во время моих прогулок по берегу Вилюя. Некоторые из них были замечательной величины. Река во время разлива выбрасывает их на берег. Подарки мои привели его в восторг, и он не мог надивиться моей щедрости. Я тут же сообщил ему к сведению о существующем в нескольких верстах от Вилюйска соляном источнике. Весной и в начале зимы струя соленой воды образует бьющий из земли фонтан в несколько футов вышины, из которой добывается превосходного качества горная соль. К источнику приставлен караул, оберегающий казенную собственность.
Пришлось мне расстаться с приятным собеседником, о пребывании которого в Вилюйске я всегда с удовольствием вспоминаю. Судя по письму Дуэ ко мне из Якутска в мае месяце, я убедился в живом и дружеском участии, какое принимал он в моей судьбе, равно и всех моих товарищей, поселенных вдоль по Лене, с которыми он успел сблизиться. Бестужев, Андреев, Веденяпин, Чижов, Назимов, Загорецкий[69], Заикин – все его полюбили, а последний, бывши хорошим математиком, по просьбе его взялся проверить сделанные им астрономические исчисления. Он радовался о предстоящем моем переезде в Бухтарминск, первое уведомление о котором я получил от Алекс. Бестужева, надеясь свидеться со мною еще в Сибири, в чем он не ошибся. Я по пути встретил его в Иркутске и потом в Красноярске. В этом письме он сообщает мне следующие выведенные им числовые данные, которые я записал. Широта Вилюйска равняется 63° 45’ 22,5. Отклонение магнитной стрелки к востоку 0° 7’ 5. Наклонение 76° 45’ 9.
Приняв исчисление степени магнитной силы в Якутске 1,689, Дуэ выводил ее для Вилюйска – 1,759.
Доехав до Олекминска и желая доставить развлечение товарищу нашему Андрееву, Дуэ пригласил его совершить вместе с ним поездку вдоль берега Олекмы, где, между прочим, находятся значительные залежи слюды, употребляемой на севере вместо стекол в оконных рамах. Об этой экскурсии уведомил меня письмом несчастный Андреев, о плачевной кончине коего упомянуто выше.
Поводом к назначению пограничного города Бухтарминска новым для меня местопребыванием был следующий сообщенный мне случай. Сестра моя, встретившая случайно у графини Лаваль[70] M. M. Сперанского, известного учредителя сибирского управления, и заговорив с ним о Сибири, услышала от него такое увлекательное описание климата к местности Бухтарминска, что решилась подать на высоч. имя прошение о переводе меня в этот город, хотя я, переписываясь с нею, не раз упрашивал ее не беспокоить никого просьбами о переводе меня в другое место. Я как– то свыкся со своим положением, так что и уединение мое было мне не в тягость, и при том я считал благоразумнее не напоминать правительству о себе. Но сестра, осведомляясь о моем житье-бытье, не могла вынести мысли, что в продолжение всей зимы окна в моей юрте заменялись льдинами; она из этого одного заключила, что положение мое должно быть невыносимо, и сочла своею обязанностью вырвать меня оттуда даже против моего желания. Я знал, что Чернышев[71] и Ал. Бестужев давно уже просили дозволения вступить на службу рядовыми в кавказскую армию. Наконец, пришло о том разрешение, и Чернышев уехал первый, а накануне моего прибытия в Якутск увезли и Бестужева.
Как только сообщил мне местный комиссар о полученном им предписании отправить меня в Иркутск, я наскоро уложил в чемодан белье, платье и книги, юрту же со всею хозяйственною утварью, равно и корову, предоставил в полную собственность казака Жиркова; выстроенную же мною юрту отдал прокаженным, нуждающимся в более просторном помещении. Распоряжение это я совершил законным порядком, подписав о том объявление в комиссаровской канцелярии. Копия с моей дарственной записи вручена была Жиркову, заявления восторга и признательности которого много меня порадовали.
В первых числах июня, сколько помнится, в сопровождении наряженного ко мне казака, пустился я верхом по дороге в Якутск. Услужливый и преданный мне Жирков счел долгом проводить меня до первой станции. Подъезжая к Якутску 11 июня, доехали мы до какого-то озера, простирающегося на 7 верст. Не видя на нем лодки и узнав от казака, что объехать озеро нам нельзя, я не мог понять, как мы верхом пустимся в воду, и тут узнал от него, что под водою всего в два вершка глубиною; лед продержится во все лето и так крепок, что хоть пушку по нем вези. Доехавши до Якутска, я с прискорбием узнал, что нетерпеливо ждавший меня А. Бестужев выехал накануне с урядником, присланным за ним. Пришлось мне для отдыха пробыть два дня в этом жалком городке, в котором, к сожалению, никого знакомых не имел. Прежний областной начальник Мягков, который в 1827 году был так обязателен и внимателен ко мне, перемещен был на другую должность[72].
От нечего делать я вздумал ознакомиться с местностью и зашел в монастырскую ограду, где кладбище прилегало к церкви, и заметил на одной гробнице надпись в несколько строк. Я прочел эту надгробную эпитафию, и стихи мне так понравились, что я тут же их списал.
Стихи, написанные, как я впоследствии узнал, А. Бестужевым, помещаю здесь:
Неумолимая, холодная могила
Здесь седины отца и сына цвет сокрыла.
Один под вечер дней, другой в полудни лет
К пределам вечности нашли незримый свет.
Счастливцы! Здесь и там не знали вы разлуки.
Не знали пережить родных тяжелой муки.
Любовью родственной горевшие сердца
Покой вкусили вдруг для общего венца.
Мы плачем, но вдали утешный голое веет,
Под горестной слезой зерно спасенья спеет
И все мы свидимся в объятиях Творца.
Из Якутска в сопровождении хорунжего отправился дальше, вверх по Лене, бичевой, в небольшой почтовой лодке на съедение комарам до Качуги, где мы сошли на берег, чтобы на колесах доехать до Иркутска. По
