— А вы? А вы не пытаетесь?! — первый раз в жизни попыталась я в чём-то обвинить родителей.
— Ника! — ледяным тоном обдала меня Светлана Викторовна. — Думай, о чём говоришь.
— Ты их не послушала… — уже понимая, к чему идёт мой рассказ, предположил Стас.
— Не послушала, — покачала я головой. — Но у родителей были другие методы, они просто попробовали взять меня под тотальный контроль, ну и почаще вывозить из Москвы.
Я тогда себя Джульеттой мнила, которую не пускают к её Ромео. Вроде как, и послушалась, но всё чаще стала ругаться с мамой, пытаясь хоть как-то отстоять свою любовь к Олегу. Он тоже был хорош, по чуть-чуть обрабатывая меня вечными разговорами о том, что родители притесняют меня, рушат мою жизнь и используют в своих целях.
А мне даже посоветоваться не с кем было. К тому моменту Вера Григорьевна вышла на заслуженный покой, и они с Севой продали их квартиру, переехав куда-то за МКАД. Как выяснится позже, у Веры Григорьевны начала развиваться болезнь Паркинсона, и Игнатьевым срочно понадобились деньги. Но Рыжий не сказал, а мне было откровенно не до них.
В один прекрасный день Олегу это всё надоело. И он попытался поставить меня перед выбором, либо он, либо родители. Я тогда долго рыдала и просила его понять, что я не могу так подло поступить с родителями.
— Я понимаю тебя, понимаю как никто другой, — тщательно выговаривая слова, начал он свою лекцию. — Только объясни, как ты, такая честная и правильная, можешь терпеть то, как твои родители столько лет живут двойной жизнью?
— Ты про что? — напряглась я, резко перестав плакать.
— Ну, твой отец, он же женат. При этом, изменяет своей жене с твоей матерью, разве это не бесчестно?
— У них ни…ничего нет, — заикаясь, попыталась оправдать родителей. — Они ради меня общаются.
— Наивная! — усмехнулся Першин. — Какая же ты у меня наивная. Ник, я готов дать руку на отсечение, что все эти года они были любовниками.
Я тогда словно в оторопь впала, повторяя одно и то же: «Это неправда».
— Правда-правда, — настаивал Олег. — Они так хорошо устроились, прикрываясь твоей спиной. Если не веришь, у них спроси.
И я спросила. Мама тогда знатно удивилась, ведь я никогда не проявляла никакого открытого интереса к их отношениям. Да я никогда и не сомневалась тому, что рисовала передо мной мать, а отец, вообще, для меня был недосягаемым небожителем. А тут такое…
Сложно сказать, что оказалось наиболее сложным: принять сам факт двойной жизни родителей или же осознать мою роль во всём этом.
Наверное, пойми это всё чуть раньше, до появления Олега в моей жизни, я гораздо проще бы всё восприняла. Но тогда у меня была моя великая любовь, и я упорно не понимала, как можно делить любимого человека с кем-то.
У нас с мамой состоялся знатный скандал.
— Ты просто мне завидуешь, — кричала я ей в сердцах. — Потому что мой мужчина любит меня, а твой столько лет живёт на два дома…
Именно тогда я получила свою первую и единственную пощёчину. Итог предсказать не сложно. Я ушла из дома. Как была в джинсах и свитере, так и ушла. Без денег, без вещей, без каких-либо представлений о том, что дальше.
— Ты говорила, что ушла от родителей, когда поняла, что они опять вместе.
— Да ни черта я тогда не поняла, — у меня вырывается болезненный смешок. — Просто потеряла очередные иллюзии относительно своей жизни. Понимаешь, это так легко было сказать, что во всём виноваты родители. А признаться в том, что я такая идиотка по жизни, которая ничего не видела дальше своего носа… Это уже сложнее.
Олег с распростёртыми руками принял меня у себя дома. Я была морально разбита, а ему это всё оказалось на руку, потому что наконец-то я оказалась в полной его власти. Сначала он начал переделывать меня по своему вкусу и видимо подобию… А я, прибывающая в шоке от произошедшего, была согласна на всё. На смену строгой и приличной одежде, пришли более женственные и откровенные наряды. Нет, не пошлые, и не вызывающие, но сексуальности во мне поприбавилось. Что почти сразу стало неимоверно меня угнетать, потому очень резко из домашней девочки меня превратили в женщину. Да, красивую, да, элегантную, но блин… Это ведь была не я. Впрочем, на тот момент я вообще плохо понимала, кто я. Потом он ненавязчиво занялся моим воспитанием и манерами, уча тому, какой он бы хотел меня видеть.
Наконец-то для Олега не было никаких преград для раскрытия всех моих способностей в полной мере. А мне, потерявшей тогда всё привычное и понятное, ничего не оставалось, кроме как выкладываться по полной, чтобы осчастливить его.
Отец предпринимал тщетные попытки связаться или встретиться со мной, но я ушла в полную несознанку.
Я опять стала побеждать везде, где только можно, вот только удовлетворения это не приносило ровным счётом никакого. Я больше не понимала, зачем играю. Но глаза Першина светились счастьем, когда я брала какую-то новую высоту, и я делала всё возможное, чтобы сохранить это.
Так прожила свой второй курс. После этого он закончил учёбу на ассистента, и администрация, впечатлённая его (или моими?) успехами, предложила ему должность преподавателя. Таким счастливым как в тот день, я его больше не видела, он был нежен и ласков как никогда, осыпал меня комплиментами и рисовал нам заоблачные перспективы. И я, наверное, тоже была почти счастлива.
В сентябре объявился Севка. Оказалось, что у Веры Григорьевны всё плохо. Тогда впервые я узнала этот страшный диагноз. Паркинсон. Он прогрессировал во всю, и Сева один больше не справлялся, ведь ему ещё надо было зарабатывать на жизнь. Он не просил и не давил на жалость. Он просто предложил увидеться с бабушкой, пока она ещё могла общаться с нами. Видимо понимал, что потом бы я себе этого не простила.
Когда я приехала к Игнатьевым, меня ждал откровенный шок. От всегда энергичной и непоколебимой Веры Григорьевны не осталось и следа. Это была скрюченная старуха, которая еле-еле передвигалась по квартире и ещё с большим трудом разговаривала. Я не верила, что такие изменения возможны с человеком всего лишь за какой-то год. Рыжий потом пояснил, что скорее всего симптомы были давно, просто бабушка их игнорировала, да и сейчас отказывалась от лечения, не желая длить свои мучения.
Моё предложение сидеть с ней посменно вырвалось само по себе. Сева отказывался, а я упорно твердила одно и тоже, что смогу. Вообще на него тоже было страшно смотреть. Стал весь какой-то тусклый и будто неживой, я долго и упорно искала в нём следы того парня, с которым я когда-то мерила лужи и пела по ночам песни под гитару. Кстати играть на ней научил меня тоже он, в тайне от родителей.
Олег ожидаемо оказался против. Но в этот раз я проявила поразительное упорство. И через день после пар неслась на электричку, чтобы успеть к Игнатьевым домой. Сева тогда работал в баре администратором, и ему более или менее удавалось совмещать работу и заботу о бабушке, при условии, что найдётся человек, который во время его смен будет следить за Верой Григорьевной. И я стала этим человеком.
Я опять стала метаться между двух огней, но Олег, скрипя зубами, терпел, видимо не рассчитывая, что это надолго.
А потом начался мой маленький бунт. Только я ещё не знала, что это он. К тому моменту у меня уже были свои деньги — приз на каком-то из конкурсов, да и стипендию, как перспективному студенту, мне платили приличную. Я пошла в магазин и купила себе джинсы с толстовкой. В вычурных нарядах было неудобно бегать с пар и ездить в электричке, а потом ещё сидеть с бабушкой. Пришлось задуматься о практичности и удобстве. Олег разозлился, впервые обозвав меня неблагодарной. Удивительно, но вместо чувства вины пришло раздражение. Я проигнорировала его выпад и купила себе ещё кеды со спортивными штанами.
