Гимилькон, успевший завербовать новых наемников, напал с суши и с моря. Он захватил Дрепаны и Эрике и установил там, в самом высоком пункте гор, сигнальный фонарь, по ночам передававший сообщения в Карфаген. Его огонь отражали два металлических щита на плавучих платформах, в свою очередь, доставлявшие его дальше, на остров Коссиру.
Лептин хотел выйти в море, чтобы атаковать вражеский флот, но, к счастью, шифрованное послание брата достигло его раньше.
«Дионисий, гегемон всех греков Сицилии, — Лептину, командующему флотом. Приветствую тебя!
Поздравляю тебя и твоих людей по случаю потопления пятидесяти вражеских кораблей.
У меня есть сведения из первых рук, из Панорма. Флот Гимилькона имеет по сравнению с нами огромное численное преимущество — по меньшей мере три к одному. Нет никакой надежды на успех, ты только бессмысленно подвергнешь наши суда опасности.
Убирайся оттуда. Повторяю, убирайся оттуда.
Отправляйся в Селинунт и оставь на месте разведчиков, чтобы докладывали тебе о передвижениях карфагенян.
Это приказ. Ты не имеешь права не подчиниться ему.
Всего наилучшего».
— «Всего наилучшего»? — взревел Лептин, прочтя письмо. — Ради Зевса, откуда мне взять это «наилучшее»? Мы должны смываться от этих гадов и оставить лагерь этому сукину сыну? А Битон? Бросим его там, одного посреди лагуны, как идиота? Что я скажу Битону, проклятие! Что вынужден подчиниться приказу?
Посланец набрался храбрости и высказал свои соображения:
— Верховный главнокомандующий сказал мне, что ты непременно должен выполнить это требование, наварх, и…
— Молчи! — рявкнул Лептин столь яростно, что тот больше не посмел открыть рта. — А теперь вон! — закричал он еще громче. — Все вон!
Весь остаток дня он не притронулся ни к пище, ни к вину. Потом, уже глубокой ночью, позвал своего помощника:
— Вели приготовить мою шлюпку. Мы отчаливаем.
— Отчаливаем? В такой час?
— Шевелись, мое терпение на исходе.
Тот послушался, и вскоре Лептин, надвинув на голову капюшон, сел в лодку и приказал рулевому двигаться на север.
Среди ночи он высадился в Мотии и заставил Битона подняться с постели.
Тот вышел к нему навстречу, обернутый в простыню, под которой спал.
— Ты с ума сошел шляться в такой час в этой ореховой скорлупке? А если бы тебя поймал карфагенский разведчик? Знаешь, чего стоит такая рыбка в их сетях?
— Дело в том, что я должен был рассказать тебе обо всем лично. Ненавижу тех, кто лишь отправляет послания и не имеет достаточно храбрости, чтобы самому показать нос и высказаться…
— Но… о ком ты говоришь? — Битон взял со стола кувшин и два керамических кубка. — Немного вина?
Лептин покачал головой:
— Ах нет, я ничего не хочу.
— Так о ком речь? Что это за люди прячутся за посланиями?
— Он.
— Дионисий?
Лептин кивнул.
— И что он пишет?
— Он велит мне убираться, покинуть Лилибей. Утверждает, что оставаться там слишком опасно. Хочет, чтобы я укрылся в Селинунте, но, поступив таким образом…
— Ты оставишь меня совершенно одного. Поэтому ты явился ко мне среди ночи?
Лептин снова кивнул.
— Тебе он ничего не сообщил? — спросил он.
Битон покачал головой.
— Вот видишь? Он даже не потрудился предупредить тебя. Это уже слишком! Говорю тебе, это уже слишком!
Битон попытался его успокоить:
— Может статься, гонец уведомит меня завтра или послезавтра. На войне связь работает весьма ненадежно, ты же знаешь.
— Может статься, но это не меняет сути.
— А какова причина?
— Он говорит, что они имеют перед нами численное преимущество три к одному.
— Это веская причина.
— Поэтому я должен оставить друга с неприкрытой задницей?
— У тебя нет выбора, Лептин. Мы прежде всего полководцы сиракузской армии и лишь потом друзья. А Дионисий наш верховный главнокомандующий.
— В Братстве мы привыкли всегда прикрывать друг другу спину, поддерживать друг друга по-всякому. В детстве, когда на одного из нас нападали мальчишки из другой банды, мы бежали на помощь ему, не боясь, что нам набьют морду. Таково всегда было наше правило, и я его не забыл.
Битон отхлебнул немного вина, поставил кубок на стол и откинулся на спинку стула.
— Сейчас иные времена, друг мой, — вздохнул он. — Иные времена… Мы прошли долгий путь. Находясь рядом с Дионисием, мы многое имели: красивых женщин, красивые дома, красивую одежду, изысканную еду, власть, почет… А теперь он просит от нас внести свой вклад в удачный исход войны, и мы обязаны подчиниться. Он прав. Если ты останешься здесь, тебя разобьют. Ты должен спасти флот, сохранить его для другого, более благоприятного случая. Это справедливо. Ведь мы воины, Геракл свидетель!
— Но почему этот ублюдок не велел мне забрать с собой и тебя тоже?
— Потому что завоевание этого островка стоило нам больших денег и большой крови, и если мы оставим его без боя, это будет выглядеть как проявление полного бессилия. Дионисий не может себе этого позволить. Мотия падет, но после героического сопротивления. Нас победят ее жители — нас, кто их разгромил. Ты не веришь?
Лептину не удавалось выдавить из себя ни слова, он лишь кусал губы.
— А теперь уходи, уже светает. И скорее уводи отсюда флот. Чем раньше, тем лучше.
Лептин мешкал и никак не мог решиться на отъезд.
— Проваливай отсюда, наварх, — подгонял его Битон, — и дай мне поспать еще хоть пару часов, у меня завтра много дел.
Лептин встал.
— Удачи, — сказал он. И вышел.
Гимилькон прибыл к Мотии через неделю со ста пятьюдесятью боевыми кораблями и тридцатью тысячами воинов. У Битона было лишь двенадцать кораблей и две тысячи человек. Его разгромили после отчаянного сопротивления. Тело его посадили на кол на дамбе.
У Дионисия, рисковавшего попасть в окружение, оставался лишь один выход: отступить. Через две недели он добрался до Сиракуз. Флот стоял на якоре в Большом порту. Лептин, находившийся там уже довольно долго, оставался на борту «Бувариды».
Наконец Дионисий категорическим приказом вызвал его в крепость Ортигии.
— Говорят, в мое отсутствие ты навещал Аристомаху. Это правда?
— Если ты для этого вытащил меня, то я и сына твоего навещал.
— Это правда?
— Да, — признал Лептин. — Ты мне не доверяешь?
— Я никому не доверяю.
— Ах вот как? А Битону? Ему ты тоже не доверял? А он остался в той вонючей дыре и сдох, охраняя там твои завоевания. Его посадили на кол, ты знаешь? Его оставили там гнить, пока вороны и чайки не общипали его мясо до самых костей. Даже ему ты не доверял? Отвечай, ради Геракла! Отвечай, проклятие!
— Не смей больше подходить к моим женам в мое отсутствие.
— Больше тебе нечего мне сказать?
Дионисий проигнорировал его вопрос и продолжил:
— Гимилькон отплыл из Панорма прямо на восток, к Мессине. Мне кажется, он хочет перебраться через пролив и атаковать нас с севера. Бери флот и веди его к Катании. Держись подальше от берега и не поддавайся на провокации. Нападешь только по моему приказу.
Лептин встал и направился к выходу.
— Я построил для тебя еще десять пентер.
Лептин остановился и замер на мгновение, не оборачиваясь, потом открыл дверь и вышел.
Дионисий закрыл лицо руками и сидел так один, молча, посреди огромной комнаты.
В порту Лептин встретил Филиста. Тот провожал делегацию иностранных гостей, отплывавших на родину. Наварх едва поприветствовал друга кивком головы.
— Куда ты так спешишь? — окликнул его Филист.
— Оставь меня в покое, — ответил Лептин.
— Если ты затаил на меня зло, говори.
— Не на тебя. На этого ублюдка, моего брата. Ты создал чудовище.
— Ну, уж тогда «мы создали». Мы все помогли Дионисию получить власть. Однако не думаю, что ты захочешь порассуждать о пагубном влиянии власти на человека.
— Нет, я есть хочу. Он даже не пригласил меня поужинать.
— Я тебя приглашаю.
Лептин мгновение колебался.
— Ты сказал ему, что я виделся с Аристомахой?
— Да, — ответил Филист.
— И вот так мне об этом сообщаешь?
— Ты задал мне вопрос. Я ответил.
— А зачем ты ему об этом сказал?
— Потому что, если бы он узнал об этом от других, было бы хуже.
— Я бы сам ему сказал.
— Сомневаюсь. У тебя на лице отображается такое смущение, когда ты произносишь ее имя.
— Я больше не хочу об этом говорить.
— А на ужин хочешь прийти?
— Если ты больше не станешь задавать мне подобных вопросов.
— Хорошо.
Они отправились в дом Филиста, рабы принесли им воды, чтобы умыться, и молодого вина. Ужин подали на балконе: погода стояла еще довольно теплая, несмотря на глубокую осень.
— С каждым днем он становится все хуже, — промолвил Лептин в какой-то момент.
