Дионисий отреагировал на распространение подобных сплетен безжалостно и жестко. Он велел арестовывать всех, кого подозревали в их распространении, в том числе на основании простого доноса. Несмотря на военные поражения и огромные жертвы, которые по его вине несли его сограждане, он по-прежнему пребывал в твердом убеждении, что является незаменимым вождем в борьбе против их смертельного врага — карфагенян и что в столь ключевой для выживания родины момент внутренние распри следует искоренять без колебаний. В ходе этих жестоких чисток пострадало также немалое число членов Братства. Могущественное общество, всегда поддерживавшее Дионисия в его восхождении к власти, не преминуло послать ему свое предупреждение: восемь из его наемников были обнаружены мертвыми в разных частях города, еще двое — в самой крепости Ортигия. Всех восьмерых поразили в сердце стрелами с изображением дельфина на древке. Как бы для того, чтобы показать ему: Братство вездесуще. Кроме того, количество убитых наемников в точности равнялось числу уничтоженных членов Братства.
Не кто иной, как Иолай, обратил на это обстоятельство внимание Дионисия.
— Смотри, — сказал он, — они хотели дать тебе понять, что ты не можешь их трогать, или они заставят тебя заплатить. Они продемонстрировали тебе, что способны нанести удар, как им угодно и когда угодно.
Дионисий ответил только:
— Я сведу с ними счеты в другой раз.
Он пребывал в слишком плохом настроении и не желал обсуждать произошедшее. Кроме того, он понимал, что Иолай прав, но не хотел это признавать. Единственную голику надежды в тот период принесло ему рождение второго ребенка Аристомахи. Это тоже оказался мальчик, его назвали Нисей.
На следующий день с наступлением ночи Филист покинул свой рабочий стол и отправился в Ортигию, чтобы нанести визит Лептину, все еще не поправившемуся и лежавшему в лихорадке.
Он прошел по коридорам крепости, едва освещенным несколькими лампами, и добрался до маленького уединенного жилья в южном крыле. Достигнув двери в комнату Лептина, он увидел, что та приоткрыта. Осторожно подобрался поближе и услышал приглушенный женский голос.
— Почему ты всегда вот так подвергаешь себя опасности? — спросила женщина.
— Потому что это мой долг, а еще я должен доказать ему, что не нуждаюсь в нем, чтобы…
— Но ты ведь мог умереть, — перебила она его с тревогой.
— Лучше бы так. Мои люди погибли в море, стали кормом для рыб.
— Нет, прошу тебя, не говори так… — попыталась успокоить его гостья.
Филист удалился от двери и отправился в соседнюю пустую комнату, служившую складом, и через щелку в двери вскоре увидел, как от Лептина вышла Аристомаха. Он узнал ее, несмотря на капюшон. Подождал немного и отправился к Лептину.
— Как ты сегодня? — начал он.
— Лучше, — солгал Лептин.
— Я рад. Ты нам нужен.
Лептин скривил губы:
— Флотоводец без флота? Не думаю, что буду очень полезен.
— Перестань жалеть себя. То, что случилось, — исключительно твоя вина. Может, подчиняться приказам брата неприятно, но ведь часто их следует исполнять. Однако, если тебе интересно знать, твоя «Буварида» почти не пострадала. Ее собираются снова спустить на воду.
— Сколько у нас осталось кораблей? — спросил Лептин.
— Около тридцати, из них шестнадцать пентер, включая твою.
— Практически ничего.
— Увы, да… Врач сегодня осматривал тебя?
— Да, он довольно долго меня пытал. Мне кажется, он меня ненавидит.
— Он хороший врач, быть может, вскоре он сумеет поставить тебя на ноги, и ты будешь способен творить новые беды.
— У меня нет охоты шутить.
— У меня тоже, но нам не стоит отчаиваться. У нас еще есть шансы. Никому никогда не удавалось взять Сиракузы.
Он остановился на пороге: хотел еще что-то добавить, но не решился. Подумал, что это бесполезно. И проговорил только:
— Постарайся быть осторожным, если получится, — и вышел.
Флот Магона прибыл на рассвете следующего дня, и весь город устремился на стены поглядеть на него. Он был огромен. Сотни кораблей проплывали вперед словно на параде, весла вспенивали воду, паруса развевались на ветру, знаменами трепетали на корме, а от судна к судну передавались световые сигналы, словно таинственный язык, удерживавший эту огромную стаю вместе, в идеальном порядке, словно шеренгу воинов. Самый большой военный флот в мире демонстрировал свою силу, чтобы повергнуть осажденных в уныние, показать им: всякое сопротивление бесполезно.
Они обошли Ортигию, потом повернули на восток и направились к Большому порту.
Дионисий, Гиппарин и Иолай вместе находились на самой высокой башне, облаченные в доспехи. Явился и Филист.
— Они собираются стать на якорь между Племмирионом и Дасконом, — сказал он. — Это означает, что и сухопутные войска обоснуются с той стороны.
— Да, — согласился Дионисий и подмигнул ему, — там могила всех армий, какие когда-либо осаждали Сиракузы.
— Я бы не стал слишком на это уповать, — заметил Иолай. — Они безраздельно владеют морем и могут снабжать сухопутную армию всем необходимым когда и как захотят. Их армия превосходит нас числом в соотношении три к одному, флот — в пропорции сто к одному.
— У нас есть стены, — возразил Дионисий. — Они нас никогда не подводили.
— Верно, — сказал Иолай, — но самое мощное наше оружие другое — Аретуза.
— Аретуза?
— Да. Как вы думаете, почему оракул велел нашим предкам основать город у этого источника? Потому что именно из него мы черпаем наше здоровье…
Разговор прервало прибытие вестника.
— Гегемон, Гимилькон со своей армией обогнул Эпиполы с севера и направляется к Анапу.
— Что я тебе говорил? — усмехнулся Дионисий. — Они намереваются расположиться там же, где и в прошлый раз.
В беседу вмешался Филист:
— Скажи мне, почему они так поступают? По глупости?
— Не думаю. Гимилькон хитер как лис, — ответил Дионисий. — Просто у них нет выбора. В окрестностях нет другой долины, где могло бы разместиться такое количество людей. На самом деле им отлично известно, что однажды, десять лет назад, афинские военачальники стали свидетелями гибели своей армии. Полагаю, они собираются взять Сиракузы приступом зимой. Вот почему они не боятся становиться лагерем в этом проклятом месте.
Возражать ему не стали: никому никогда не приходило в голову, что армия может держать осаду на протяжении всей зимы, невзирая на суровую погоду.
Иолай подошел к Дионисию:
— Как чувствует себя Лептин?
— Жар по-прежнему держится, не знаю, удастся ли ему выкарабкаться, — ответил тот, и в голосе его звучало глубокое огорчение.
— Могу я навестить его?
— Конечно. Друзья всегда могут к нему приходить.
Иолай кивнул и спустился во двор, после чего направился к южному крылу, где находился Лептин. Он отправил врача прочь и лично занялся больным, после чего тот стал поправляться день ото дня — сначала очень медленно, потом более заметно, и наконец жар полностью исчез.
— Как ты этого добился? — спросил его Филист некоторое время спустя.
Иолай ответил с улыбкой:
— Я не могу открыть тебе этого.
— Ты знаком с местным целительством, тем, благодаря которому выздоровел Дионисий у истоков Анапа?
— Нет.
— Тогда ты искушен в пифагорейской медицине. Ты ведь учился в Кротоне, верно? Всегда задавался вопросом: каким образом век назад кротонские атлеты выигрывали все олимпиады?
— И какой ответ ты на него нашел?
— За этим кроется какая-то тайна. Тайна особой медицины для посвященных, знающей, как лечить тело при помощи энергии духа и сил природы.
Иолай промолчал.
— Я считал, что ее секрет утрачен, но, очевидно, кто-то все еще владеет им.
— Может быть. Все зависит от учителей и от счастливой встречи учителя с учеником. Как бы там ни было, с Лептином пришлось нелегко. Он находился ближе к смерти, чем к жизни.
— Я тоже так считаю. И как ты думаешь, какова причина?
— Вопрос праздный. Он ведь потерпел поражение в великой битве, целая армия погибла на его глазах и на глазах его брата, что особенно важно. Его люди остались без руководства, и их перебили… И все же было что-то еще, ускользнувшее от меня… что-то вроде…
— Вроде безнадежной любви? — спросил Филист.
Иолай посмотрел на него загадочно и кивнул:
— Да… вероятно, что-то в этом роде… Иногда оказывается, что у самых сильных и мужественных людей — душа ребенка, чувствительность, какой нельзя было в них предполагать… Но больше ничего не говори, ни слова, Филист. Ни слова.
И он ушел.
Намерения Гимилькона оказались именно такими, как предполагал Дионисий.
Жители Сиракуз с высоты своих стен наблюдали за осуществлением этого плана. Первым делом карфагеняне заняли расположенное за пределами города святилище Деметры и Персефоны — богинь, более других почитаемых на Сицилии, — и вынесли оттуда всю утварь и все драгоценные предметы. Они забрали даже две культовые статуи из золота и слоновой кости, после чего разбили их на части, чтобы продать по отдельности. Это святотатство повергло народ в ужас, традиционно в высшей степени благоговейно поклонявшийся этим божествам, и даже самого Дионисия, несмотря ни на что не забывшего о своей встрече в пещере Генны.
