кресел режет меня острым будто клинок ужасом той встречи.
Я приседаю в реверансе, опустив лицо.
Кестрин кланяется под щелчок закрывшейся за Матсином двери.
– Вериана.
– Заид, – говорю я, выпрямляясь.
– Надеюсь, вам понравился вечер.
Понравился? Я бросаю на него взгляд и позволяю злости выжечь весь страх.
– Скажите мне, заид, чего вы надеетесь достичь этой вашей маленькой игрой?
Глаза у него чуть сужаются.
– Хочу, чтобы вы узнали мою нареченную не хуже, чем я.
– Я уже знаю принцессу, и вам об этом известно.
В горле чувствуется слабое давление цепочки. Что бы ни случилось, я не хочу привлекать внимание Дамы к нашей беседе. Хотя, возможно, она уже слушает. Этого никак не узнать, но я не желаю давиться на глазах Кестрина или нарываться на ярость Дамы сегодня. Надо искать обходные пути.
– Может быть, я стремился напомнить, – говорит Кестрин, словно можно позабыть, какова Валка.
– Для чего же?
Принц пожимает плечами, повернув ко мне ладони.
– Верия, – произносит он и замолкает. – Верия, что мне вам предложить?
Я гляжу прямо в лесные тени его глаз.
– Яблочные пироги.
Он смотрит на меня. Я разворачиваюсь и иду к дверям.
– Верия, постойте, – зовет он позади.
– Доброй ночи, заид.
– Стой.
Теперь голос звучит властно. Я оборачиваюсь, опустив плечи, снова чувствуя себя прислугой, обязанной повиноваться, понимая, что все мои права есть у меня только потому, что даны им. И почему я не могу его за это ненавидеть?
Он цепенеет и отводит взгляд.
– Поступай как хочешь.
Я в нерешительности смотрю, как по лицу у него пробегают тени.
– Уходи уже наконец! – рявкает Кестрин, срываясь с места. – Беги обратно к своим гусям и забудь, что я тебя звал.
Он быстро надвигается, глаза его кажутся почти черными – но отражается в них не злоба. Его терзает нечто иное, темное и уродливое. Но в этот раз я не боюсь. Я не думаю, что оно изольется на меня.
Он замирает почти вплотную ко мне.
– Ты же этого хочешь, ведь так? Убраться из дворца? Тогда убегай, Терн. Я больше не стану тебя держать.
– Если бы я правда хотела этого, то уже покинула бы Таринон.
Он тяжело вздыхает и медленно выпускает воздух.
– Ты однажды сказала, что тебе не с кем уехать и некуда податься.
– Теперь меня есть кому сопроводить, – говорю я, думая о Красном Соколе.
Кестрин ждет, плечи его напряжены, словно он боится моих слов.
Я устало улыбаюсь:
– Податься мне по-прежнему некуда. Полагаю, что все решаемо, но вы не хуже моего понимаете, что пока я уехать не могу.
– Выжидаешь.
– Приходится.
Как бы мне хотелось все это забыть!
– Что же вы не отошлете ее обратно? – спрашиваю я резко. – Знаете ведь, кто она такая. Зачем продолжать?
Почему речь всегда лишь о моем стремлении убраться прочь от двора, а не о его решении держать рядом змею?
Он смотрит в пол, потом вновь на меня, глаза его странно горят.
– Если я отошлю ее, то приедет ли в Аданию та же девушка, что покинет дворец?
Вероятно, нет. Вероятно, Валка вновь обретет свое тело, а к презирающему меня семейству вернусь я сама. Но об этом нужно беспокоиться мне, а не Кестрину.
– Это тревожит вас больше, чем собственное спасение от предательства? – спрашиваю я полным сомнений голосом. Чувствую, как цепь прижимается к горлу, но еще не давит. Ведь я не упоминаю саму Валку.
Взгляд у него мечется.
– Еще осталось немного времени.
Семь недель, если точнее.
– Ну а в последний миг – что тогда, заид?
Он безнадежно мотает головой:
– Не знаю.
Я моргаю, ошеломленная тем, каким юным вдруг стал его голос.
Он проводит ладонью по губам.
– Что значит «яблочные пироги»?
Я пожимаю плечами:
– Принцесса хочет завоевать любовь простого люда яблочными пирогами. Вы тоже предлагали мне то, что ничего вам не стоит, чтобы добиться преданности, ведь так?
Он молча изучает меня, и я краснею, поняв, что одета в подаренный им плащ.
– Я ищу лишь твоей дружбы, – говорит он.
– Но ищете ее не как друг. Как принц, ждущий верности в ответ. В этом и беда: я не продам ни свою верность, ни свою дружбу.
– Ясно. – Он отступает назад, не отводя глаз от моих. – Тогда как мне добиваться дружбы?
– Едва ли я смогу объяснить вам, заид. Достаточно сказать, что, каким бы поучительным я ни находила опыт, подобный сегодняшнему, он не может заставить меня кого-то уважать или почитать.
Я расстегиваю булавку броши и сбрасываю с плеч плотную ткань.
– Мне лишь хотелось показать два очень разных ужина. Чтобы стало очевидно, как важны… те, кто рядом.
– Я никогда в этом не сомневалась. Благодарю за наглядность, но в этом не было нужды.
– Тогда в чем она есть, верия? Что мне предлагается делать?
– Не знаю, заид, – вздрогнув, отвечаю я.
Шагаю под его пристальным взглядом к креслу, в котором однажды сидела. Перекидываю через спинку плащ и облокачиваюсь сверху, глядя на ладони.
– Предположим, я вернулась ко двору. Для чего?
– Надо устранить кое-какую несправедливость и назначить наказание, – говорит он тихо, словно боясь спугнуть мои слова.
Наказание. Для Валки, конечно. Но на самом деле мне это не нужно.
Я качаю головой:
– Мне довелось повидать достаточно, чтобы не тревожиться о справедливости в отношении себя. Кругом столько несправедливостей, куда более достойных вашего внимания. Неужели это единственная причина вернуться?
– Но ведь серьезная. Речь об измене…
– Единственная? – резко повторяю я.
Он пересекает комнату и опирается на кресло напротив, чтобы видеть мое лицо.
– Предавший однажды предает всегда, верия.
– Предупрежден – значит, вооружен.
– Но нужно учитывать тяжесть последствий.
– Я знаю. И верю, что у вас есть заботы поважнее женщины, на которой предстоит жениться, – особенно когда вы все еще вправе разорвать помолвку. Скажите, ради чего мне возвращаться, кроме упомянутой справедливости?
– Ради намного большего, чем яблочные пироги. Ради борьбы с любой несправедливостью в королевстве. – В улыбке Кестрина притаился хищник, гончий пес, учуявший кровь. Как быстро он меня понял.
– Интересное предложение, заид, но я не очень-то верю в такое будущее.
– Почему?
– Потому что сомневаюсь, что у вас есть это будущее, как и у всей вашей Семьи.
Нельзя было отвечать так прямо – я понимаю это, едва слова слетают с губ, но теперь уже поздно. Сказанное повисает между нами, более безжалостное, чем все, что когда-либо говорила мне мать.
Он опускает голову, отворачивается, и лицо его леденеет.
– Простите, – говорю я тихо.
Принц снова смотрит на меня растерянным взглядом. Не понимает, что думать обо мне и моем извинении. А я не хочу, чтобы оно повернуло разговор в другую сторону, где он станет хозяином положения больше чем когда-либо.
Я откашливаюсь:
– И все-таки это яблочные пироги, заид. Вы искушаете меня правом дать справедливость вашему народу, хотя должны бы позаботиться об этом сами.
– Так и есть. Я прекрасно знаю, почему работа на конюшнях предпочтительнее дворца.
– Тогда помогите мне понять, ради чего возвращаться. Я вижу здесь только ложь, притворство и… опасность.
– Я мало что еще могу предложить.
Кестрин облокачивается на кресло, склонившись над спинкой. Несколько прядей выпали из тугой прически и легли узором теней на
