— Скажите мне все, что вы знаете, — угрюмо возразила Клементина.
— Я не знаю, каковы чувства Квистуса по отношению к миссис Фонтэн. Мы с ним ни разу не говорили на эту тему. Но по всей вероятности, он восхищается ею, как очаровательной, хорошо воспитанной женщиной.
— Умф, — сделала Клементина.
— Предположите, — продолжал Хьюкаби, — что мы составили заговор. Предположите, что мы заколебались, когда дело дошло до его выполнения. Предположите, что она искренно полюбила Квистуса. Предположите, что мы стали раскаиваться в своей прежней жизни…
— Как бы не так, — вставила Клементина.
— Уверяю вас, что это правда, — серьезно заметил он. — Во всяком случае, предположим это. Предположим, что она видела свое спасение в браке с хорошим человеком. Предположим, что она решила быть хорошей женой. Предположим, что я вполне поверил ей. Как же я мог, добиваясь того же, что и она, поступить иначе, чем я поступил?
— Вы пожертвовали вашими обязанностями по отношению к вашему благодетелю, предполагаемым долгом по отношению к этому падшему созданию.
— Это женская точка зрения, — махнул рукой Хьюкаби.
— Я думаю, что вы правы. Всегда, когда высказывается правильный взгляд на жизнь, утверждают, что это женская точка зрения. Предположим, что я верю всему, что вы сказали. Что же дальше?
— Я не знаю, — сказал он. — Мы оба в вашей власти.
— Умф. — Клементина взглянула, как он сидел у окна, нервно играя пальцами, и смотрел на улицу.
— Расскажите мне откровенно всю вашу историю с д-ром Квистусом, начиная с процесса Маррабля. Все детали, которые вы помните. Мне это необходимо.
Хьюкаби повиновался. Он был, как он говорил, в ее власти. Он повторил рассказ Вандермера, только сделал это правдивее и глубже, проливая больше света на темные места. Она только теперь узнала, что Квистус был лишен наследства; она осведомилась, не знает ли он чего-нибудь про Вилля Хаммерслэя.
Его сообщение схваченного на лету полупризнания Квистуса многое открыло ей.
Клементина вскочила. Ей никогда в голову не приходил подобный ужас… Хаммерслэй и Анджела… Это было невероятно, невозможно… Наверное, это была какая-нибудь страшная галлюцинация. Хаммерслэй, рыцарь без страха и упрека, и тихая святая Анджела не могли совершить подобного поступка.
Это было чудовищно, невероятно, невозможно. Но для Квистуса это показалось возможным. Он поверил. Это было поводом к безумию. Даже теперь, здоровый, он продолжал быть в этом уверенным.
— Боже! Как он страдал!
— И тем не менее, — добавил Хьюкаби, — он так относится к маленькой дочери Хаммерслэя, как будто она была его собственной.
Клементина подошла к нему.
— Спасибо за это, — сказала она, — у вас все-таки есть сердце.
Она снова села.
— Как вы думаете, когда закралось в него подозрение?
Он серьезно и долго обдумывал это. Наконец, справившись с воспоминаниями, Хьюкаби указал на день обеда без хозяина. Квистус послал сказать, что он болен. Это извинение было вымышленное. Очевидно, он был чем-то потрясен. Что-то тогда случилось. Хьюкаби смутно помнил, что когда он входил в музей, Квистус поспешно спрятал какое-то письмо. Возможно, это было то самое, которое выдало преступную пару.
Было ли это предположение ложно или нет, но, во всяком случае, у Клементины был теперь ключ к помешательству Квистуса. На него падал удар за ударом. Его обманули все, кому он верил. Он потерял веру в людей. Но его натура не могла этого перенести, и он помешался на совершении подлостей. Она коротко рассмеялась.
— И не мог совершить ни одной подлости.
В комнату заползли сумерки. Оба молчали. Клементина сидела неподвижно, как сфинкс, вся под влиянием странных чувств и мыслей, заставлявших ее учащеннее дышать. У нее стал проясняться смелый фантастический план, заставлявший ее кровь быстрее обращаться.
Наконец, она пошевелилась.
— Темнеет. Который час? Мне нужно домой.
Она встала.
— Но прежде чем я уйду, нам нужно прийти к какому-нибудь решению относительно м-с Фонтэн.
— Да, — прошептал Хьюкаби, — только я попрошу вас насколько возможно щадить ее.
— Прежде всего, мы должны думать о Квистусе, — сухо перебила она. — Нам нужно постараться вернуть ему его прежнюю веру в людей, а не уничтожать те небольшие остатки, которые он теперь имеет. Поняли?
Хьюкаби с новой надеждой посмотрел на нее.
— Вы хотите сказать, что он ничего не должен знать о ней?
— Или о вас.
— Бог благословит вас, — прошептал Хьюкаби.
— Тем не менее, не может быть и разговору об этом замечательном браке. Я думаю, что и вы с этим согласны.
Хьюкаби не мог выдержать ее взгляда. Он опустил голову.
— Мне кажется, что вы хотите возложить на меня обязанность сообщить ей, что ее игра проиграна.
— Ничего подобного, — фыркнула она. — Теперь будьте внимательны. Если вы будете мне повиноваться, я останусь вашим другом, а я могу быть хорошим другом, в противном случае, да поможет вам Бог. Сегодня я дала клятву не выдавать тайны и, как женщина, нарушила ее. Вы должны сдержать ее за меня. Обещайте, что вы заставите тех двух негодяев пострадать из-за меня.
— Обещаю, — сказал Хьюкаби.
— Затем, вы ни слова не скажете м-с Фонтэн. Лучше старайтесь не встречаться с ней. Я сама с ней поговорю. Даю вам слово, что я сделаю это осторожно. По рукам?
— Да, — согласился Хьюкаби.
Она протянула ему руку.
— До свидания.
Он проводил ее до входной двери.
— Позвать вам таксомотор?
— Боже, нет. Вы это сделаете, когда я буду леди. Теперь я пойду пешком до тех пор, пока не встречу кого-нибудь.
Клементина вернулась на Ромнэй-плейс с сияющими глазами и улыбкой на губах. Первым делом она побежала к телефону.
— Это вы, Ефраим?
— Да, — был ответ.
— Я переменила свое решение и приму участие в вашем обеде.
— Очень рад, дорогая Клементина.
— До свидания.
Она помчалась к Шейле, которая дожидалась ее в постели.
— Интересно, будет ли и дядя вас так баловать в Руссель-Сквере?
— Приходите и вы туда, — вкрадчиво ответила Шейла, — тогда вы будете вдвоем баловать меня.
— Боже избави, — крикнула Клементина. — Какой это будет скандал в Руссель-Сквере.
Около десяти часов появился Томми. Он вменил себе в священную обязанность ежедневно осведомляться о ее настроении и здоровье. Но вскоре студия закрылась для него и его визиты перенеслись на вечер. По ее желанию он оставался на более или менее продолжительное время или уходил. Он приобрел новую привычку, здороваясь и прощаясь, целовать ее.
