Вердиевская опера была поставлена в честь мадам Мельба, артистки особенно любимой в то время английской публикой. Я был ей представлен, но на репетиции с оркестром мне пришлось исполнять свою партию в дуэтах в виде соло, потому что хотя певица и пришла в театр, но не пожелала затруднять себя выходом на сцену и осталась невидимой, скрывшись в ложе на авансцене в обществе директора. После того как я спел свой монолог, маэстро Манчинелли, весьма раздраженный, стал настаивать на участии в репетиции мадам Мельба, но та категорически отказалась выйти из ложи. Началась репетиция третьего действия, где я пел почти все полным голосом. После ариозо «Куртизаны» мне аплодировал весь оркестр, а в финале к оркестру присоединился и хор. Таким образом получилась настоящая, ярко выраженная овация. Кое-кто из старых хористов Ковент-Гардена утверждал, что ни разу за много лет роль Риголетто на сцене этого театра не была исполнена с такой легкостью и щедрой отдачей голоса и чувства. Я вернулся домой, радуясь тому, что смогу исполнить на сцене большого английского театра любимую роль моего репертуара. Имя мое было уже опубликовано в газетах и объявлено на афишах, расклеенных на улицах.
Никак не мог я предвидеть ожидавшего меня скверного сюрприза! Когда я на другой день пришел в театр, то увидел, что имя мое снято с программы и вместо него поставлено имя Антонио Скотти. Сильно переживая нанесенную мне ничем не заслуженную обиду, я ринулся в дирекцию. Меня принял маэстро Мессаже, который в ответ на мой энергичный протест стал уверять, что ему неизвестна причина этой замены. Но, прибавил он, ему кажется, что это произошло с согласия директора театра по желанию дивы Мельба. Я рассвирепел. Те полчаса или немного более, которые прошли в ожидании директора, показались мне вечностью. Но он, наконец, пришел, и я смог излить свое возмущение. То, как поступили со мной, сказал я, было несолидно, непорядочно и незаконно. Ведь я пошел навстречу дирекции из желания помочь ей сохранить объявленное расписание спектаклей. На это директор, как истый англичанин, ответил с обычной британской флегматичностью, что мадам Мельба не пожелала петь со мной по той причине, что нашла меня слишком молодым для исполнения роли Риголетто. Она сама, собственной персоной просила Скотти пересилить недомогание и спеть хотя бы так, как позволят ему силы. И Скотти, жертвуя собой, согласился на это. И вот, несмотря на то, что я находился у директора в его служебном кабинете, я не мог удержаться, чтобы не наговорить ему страшных дерзостей. Так как он не понимал итальянского языка, то заставил перевести все сказанное мной, и слова мои показались ему до того оскорбительными, что он решил применить против меня английские законы. Только я вернулся в пансион, где я жил, как меня догнал добрый товарищ Пиникорси и стал уговаривать как можно скорее покинуть Лондон, иначе меня ждет беда: некрасивое дело с директором, которого я изругал в его собственном служебном кабинете. Я уехал в полдень. Пиникорси, провожавший меня на вокзал, дал мне понять, что причиной всего этого скандала была ошибка, совершенная мной: не надо было петь на репетиции партию Риголетто полным голосом. За овацию, устроенную мне оркестром и хором, меня заставили заплатить тем, что сняли мое имя с программы и афиш. Горько переживал я эту обиду. Но судьба, всегда ко мне благосклонная, довольно скоро дала мне возможность отомстить за обиду и, чтобы не прерывать нить моего повествования, я расскажу об этом не откладывая.
Через несколько лет, когда я уже завоевал свое место в мире искусства, я был приглашен импресарио Десанна в театр Сан Карло в Неаполе. Я пел там в разных сезонах в очень значительных операх. Однажды утром партенопейская газета сообщила, что здесь находится проездом знаменитая артистка Нелли Мельба, посетившая острова Амальфи, Сорренто и Капри и собиравшаяся отплыть из Неаполя в родную Австралию. И вот как-то вечером, когда шла «Африканка», дива, приглашенная на спектакль Десанна, который в летние месяцы совмещал работу в двух театрах — Сан Карло и Ковент Гарден, выразила беспредельное восхищение моим исполнением роли Нелюско. Снова приглашенная Десанна, дива и второй раз пришла в театр, когда я выступал в роли Гамлета.
После третьего акта входит ко мне в уборную Десанна, приветствует и говорит, что Мельба в его ложе неистово аплодирует и просит его устроить ей выступление в роли Офелии в опере «Гамлет» вместе со мной. Разумеется, Десанна был в восторге от этой перспективы. Тогда я, всем своим видом изобразив чопорную холодность англосакса в его служебном кабинете в Лондоне, ответил Десанна: «Скажите Мельба, что она слишком стара, чтобы петь со мной». Думаю, что Мельба, не слишком напрягая память, должна была вспомнить то время, когда она не захотела снизойти до того, чтобы петь со мной в «Риголетто» потому, что'я слишком молод. По правде говоря, я не люблю ни отместки, ни пикировки. Но, мне кажется, что в данном случае на лондонский выпад Мельбы партенопейский ответный удар Титта Руффо пришелся весьма кстати. И сам Десанна, который был сначала ошеломлен моей грубостью, нашел, что ц прав и, обязавшись дословно передать диве мой ответ, как будто бы честно выполнил это поручение.
Из Лондона, после короткой остановки в Милане и нескольких дней, проведенных в Риме в кругу семьи,— мне так хотелось снова обнять маму и показать ей сбережения, которые я сумел сделать для нее,— я вернулся в Милан, а оттуда отправился в Брунате. Там, в приятном уединении, я собирался не только отдыхать и проходить новые оперные партии, но главным образом заняться общей культурой, необходимость которой ощущалась мной все острее. Прежде чем уехать из Милана, я приобрел множество книг по литературе и истории, и эти книги в период двухмесячного досуга стали для меня в духовном отношении и насущным хлебом и лакомством. В Брунате я остановился в спокойном пансионе, представлявшем собой нечто вроде швейцарской мызы. Я занимал комнату под крышей. Оттуда открывался вид на большую часть озера и можно было наслаждаться волшебством рассветов и заходов солнца.
Вставал я очень рано и совершал большие прогулки. Взяв с собой книги, я часами наслаждался, растянувшись на луговой траве под безоблачным небом, и был в восторге от красоты этой жизни на лоне природы. После каждой прочитанной книги перед моим духовным взором открывались новые горизонты. Я снова проштудировал трагедии Шекспира и был захвачен образами, созданными этим огромным гением. Особенно поражали , меня тогда Джульетта, и Ромео, Офелия и Гамлет. Могу сказать, что бледный принц датский сделался моим неразлучным товарищем, и я уже тогда мечтал воплотить его когда-нибудь на сцене. Я задумал выучить наизусть наиболее выразительные фрагменты из упомянутых шекспировских трагедий и это совсем недурно удалось мне. Прочел я также весь театр Виктора Гюго и перечитал «Отверженных». Не оставлял я без внимания и авторов менее грандиозных — как тех, которые жили в прошедшие эпохи, так и современных. Я буквально проглотил «Новую Элоизу» Руссо, прочел много вещей Мопассана и Альфреда де Мюссе. Среди современных авторов меня главным образом привело в восхищение эмоциональное и философское красноречие Мишле, который напоминал мне нашего революционного деятеля и мыслителя Джузеппе Мадзини. В русской литературе я научился восхищаться Львом Толстым, а затем, не касаясь чисто художественной формы его произведений,— мне нравился, вернее — меня по-настоящему увлек Достоевский своим «Преступлением и наказанием». Что касается авторов итальянских, то пусть читатель не думает, что я, подобно некоторым нелепым снобам, пренебрегал ими во имя иностранцев. Отнюдь нет. Я, между прочим, выучил наизусть очень много стихотворений Кардуччи, Пасколи, Д'Аннунцио. Предпочитал первого и второго последнему. Кроме того, как каждому понятно, я не забрасывал и занятий вокалом. Пользовался теми часами, когда жители пансиона уходили гулять. Тогда я спускался в маленький салон для музицирования, где стояло старенькое фортепиано с пожелтевшими клавишами, и тут старательно занимался вокализами, а затем пел вовсю фрагменты из Россини и Моцарта, совершенствуя как технику, так и художественность исполнения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
