– Да какого беса ты меня тащишь? – споткнувшись, разозлился Гагарин.
– На месте покажу, – многозначительно сообщил Семён Ульянович.
– А то я там не видел ничего никогда!..
Ремезов вёл князя Гагарина вдоль стены Воеводского двора. Стена была составлена из бревенчатых срубов-городней, давно превращённых в амбары. Сверху вразнобой торчали тесины кровель, раздёрганных непогодами. Тропу протоптали здесь ночные сторожа. Тропа прижималась к стене, потому что с другой стороны совсем рядом разверзалась пропасть – обрыв Троицкого мыса. Глубоко внизу виднелись снежные крыши и грязные улицы Тобольска. Порывами налетал ветер, словно изумлённый тем, что люди оказались на такой высоте. Неимоверный объём пространства будоражил душу, как полёт.
– Смотри! – Семён Ульянович указал рукавицей на Савватьевскую башню. – Надо убрать скарб из башни, весной она упадёт.
– Уберу, – буркнул Гагарин, придерживая шапку.
Воеводский двор Семён Ульянович соорудил двадцать пять лет назад – при воеводе Головине. Тогда от стен до обрыва было сажен десять. Сейчас осталось всего две сажени. Троицкий мыс неудержимо осыпался.
– Каменный кремль здесь ставить – как у вертлявой бабы на заду. Всё под гору свалится, – заявил Ремезов.
– Ну, тогда перетопчемся без кремля, – проворчал Гагарин.
Семён Ульянович сделал вид, что не услышал. После давнего туманного одобрения губернатора он убедил себя, будто Матвей Петрович согласился возводить кремль из кирпича, и уже воображал себе стены и разные башни. А Матвей Петрович ещё летом прикинул, в какую копейку ему влетят работы, и решил, что всё это обойдётся слишком дорого. Потешить тщание архитектона достаточно столпной церкви и на взвозе ярусной башни со шпицем.
– Да я про то говорю, что надо берег удержать!
– Как? Палками подпереть?
– Смотри, губернатор, – Ремезов требовательно оглянулся на Гагарина. – Видишь, Иртыш этот мыс стороной по дуге обходит? – Ремезов широко обвёл окоём рукой. – А вон там впадает Тобол.
– Да ну? Быть не может!
Но Семён Ульянович и на издёвку не обратил внимания.
– Он втыкается в Иртыш, как нож в бок. Летом оно ладно, а в половодье Тобол ломит напрямик, как медведь. И сдвигает стрежень Иртыша прямо к мысу. А большая река – что пьяный мужик: все углы пообшибает.
– И что с того?
– Надо устье Тобола перенести.
Матвей Петрович уже не удивлялся замыслам Ремезова.
– Всего-то? – спросил он. – Давай лучше лестницу до небес построим.
– Я со смыслом говорю, Матвей Петрович, я тебе не дурак. Понятно, что реку не перетащить. Но в прежних столетьях, при Ермаке ещё, Тобол впадал в Иртыш двумя рукавами. Потом один рукав оползнем передавило, и с той поры весь Тобол нам прямо в лоб катит. Надо откопать Тоболу старый путь, тогда мы его напор ослабим. Тобол перестанет в Иртыш толкаться, а Иртыш по разгону будет стороной от мыса пролетать, как в межень. Тогда на мысу можно и кремль построить – уже не страшно.
– Осатанел ты, Ульяныч, – с досадой сказал Матвей Петрович. – Столпы тебе забабахать, кремль, да ещё и реку повернуть? Немыслимое дело. Оно мне в сто тыщ аукнется. Ни царь, ни таможня таких денег не дадут.
– Да чего в сто тыщ-то? Чай, не из Китая досюда канаву рыть!
– Всё одно не по карману.
– Псы и те ногой забор подпирают, чтоб струёй не подмыть! – вспылил Ремезов. – А Тобол – не псиная струя! На кой ляд тогда кремль строить?
– А я тебе кремля и не обещал, – сказал Матвей Петрович, развернулся и пошёл по узкой тропинке прочь.
Матвей Петрович думал, что откажет архитектону – и точно камень с плеч свалит, однако облегчения он почему-то не испытывал. Будущее стало пустым. Он ведь привык к большим делам: прокладывал Вышневолоцкий канал, восстанавливал Москву после пожара… А в Тобольске что? Ничего. Ульяныч так уверенно расписывал ему кремль – здесь пройдут стены, здесь поднимутся башни, здесь будет оружейный двор, а здесь – посольский… Но всё это останется невидимым, неосязаемым, не сущим… Зато он сбережёт свои деньги. Ведь и вправду такая затея – покушение на его личный доход.
Ремезов больше не появлялся – понятно, обиделся. И леший с ним. Гагарину жаль было беспокойного старика, но слишком много с ним хлопот и растрат. С каких шишей Ульяныч решил, будто он лучше всех знает, что Тобольску надобно? В мыслях Матвей Петрович не раз спорил с Ремезовым, доказывая архитектону, что игрушечный кремль – напрасная блажь. И всё-таки в этой блажи было то острое и тонкое чувство жизни, без которого жить пресно.
Пришла весна, небо протаяло, облез снег на крышах, зачирикали птицы, и воздух был таким сладким, словно вернулись молодость, удаль и желание затащить в постель пригожую девку. Но это вечный обман апреля. Нельзя ему поддаваться – слишком горьким будет разочарование, потому что он всё равно уже не краснощёкий парень. А зрелым мужам господь уготовал иные радости. Они благороднее, как чистый алмаз благороднее яркой стекляшки.
Всю ночь после Пасхи за тобольскими пристанями Иртыш, оживая во тьме, широко и грозно трещал и скрежетал, будто кто-то отдирал крышку на ящике с посылкой, – это начался ледоход. До высоты Алафейских гор донесло резкий запах свежей воды. Утром Тобольск увидел, что река превратилась в огромную полосу колотого льда. Она сама по себе медленно ехала мимо города, шевелилась, глухо рокотала, шуршала и скрипела всей своей протяжённостью. На блестящих гранях мелькали вспышки солнца. Порой какая-то льдина вдруг выползала вверх углом и переворачивалась. Облака двигались в небе над Тобольском вместе с Иртышом. Казалось, что весна с полуденной стороны мира вздыбила и перекосила земную твердь, и теперь льдины с облаками одинаково скользят под уклон.
А через несколько дней началось наводнение. Иртыш неотвратимо и тихо вошёл в город по руслам речек и улицам, затопил площади и подворья, проник в каждый закоулок и в каждую расщелину. Жители Нижнего посада перегнали скот на Верхний посад, но сами остались в домах. Вода поднялась на полторы сажени. Мутная и грязная, она всё равно победно блестела. Среди блеска плавали доски и поленья, клочья сена, разбитые бочки, трупы собак, тряпки, телеги, прясла заборов, куски дёрна с погребов и разный мусор. С Троицкой горы крыши домов казались горбатыми плотами.
Дитмер позвал Матвея Петровича поглядеть, как упадёт Савватьевская башня. Матвей Петрович вышел на обрыв. Бревенчатая громада наклонилась над пустотой, словно смертельно раненная, с неё сыпалась труха. Глубоко внизу волны Иртыша толкались в оголённый откос горы. Наконец суглинок потёк из-под подошвы строения, край обрыва осел, башня грузно вздрогнула и повалилась. Ещё в падении она расслоилась на спутанные квадраты венцов; венцы, ударяясь о склон, распадались на брёвна, а брёвна, махая в туче пыли длинными хвостами, грудами и врассыпную катились вниз вперемешку с земляными глыбами. Всё это с плеском обрушилось в воду. Ободранный откос дымился пылью. Объёмистая башня исчезла, как в сказке. На её месте зияла взрытая яма между двумя амбарами, и в яме ошалело метались крысы.
