– Я беру гораздо меньшую цену, чем русские, – улыбаясь, пояснял Ходжа Касым. – На соболя я даю нож и четыре гвоздя. Ступка бисера у меня стоит всего две дюжины беличьих хвостов.
Бухарцы и вправду продавали дешевле, чем русские. К тому же русские купцы не привозили инородцам оружия, это было запрещено. Зато они привозили хлеб. Но покупать пищу – неправильно. Её съел – и больше у тебя ничего нету, а еды в Певлоре и своей хватает. И ещё князь Пантила по ярмаркам в Тобольске знал, что бухарцы никогда не обманывают. Сколько раз бывало, что русские продадут сапоги – а нитки в них гнилые. Продадут пуд сухарей – а в пуде не хватает целой чети. Но хуже всего – водка. Бухарцы никогда не предлагали водку – ни даром, ни за плату. Их бог запрещал дурманить голову себе и другим.
– Вы можете купить любой мой товар, какой захотите, – говорил Ходжа Касым остякам, прогуливаясь вдоль холстины, – но русские требуют от меня, чтобы я торговал только с теми, кто верит в моего бога. Примите веру в Аллаха, и мои богатства станут вашими. Я честный купец.
– А что об этом скажут русские? – спросил князь Пантила.
– Русские будут недовольны мною, мой друг, – улыбнулся Ходжа Касым. – Однако на вас им пенять не за что.
Последний год торговые дела Касыма и бухарцев шли всё хуже и хуже. Причиной тому был губернатор Гагарин. Русский царь мог считать Гагарина ревнителем казённого интереса, но Касым знал, что губернатор подгребает под себя весь сибирский торг, законный и незаконный. Он отнял таможни, инородцев и китайцев. Он не берёт мзды и не желает помогать бухарцам, потому что Касым – его соперник. Он хочет лишить бухарцев их старинных сословных прав и уравнять со всеми прочими мелкими торговцами Сибири. Он ни с кем не поделится доходами от пушнины, а всё возьмёт себе.
Но Касым не собирался уступать Гагарину. Воеводы приходят и уходят, а в Сибири добились уважения и отец Ходжи Касыма, и дед, и прадед. Касым придумал, что надо сделать: надо обратить остяков в ислам – хотя бы несколько селений. Губернатор не может лишить Касыма права торговать с единоверцами. Однако о таких делах следовало посоветоваться с шейхом.
Аваз-Баки – уже не гость в Тобольске. Его род был щедро пожалован бухарским ханом Убайдуллой II, но хан развалил весь Меверранахр: Бухара ходила войной на Балх, Хисар, Термез, Кундуз, Шахрисабс и Самарканд. Оазис Хорезм, родина Аваз-Баки, почти отложился от Бухарского ханства. Озлобленные эмиры составили заговор, и два года назад убийцы зарезали хана – по слухам, прямо в волшебном саду Чарбаг в новом ханском дворце за грозными воротами Талипач. Имения тех, кого приблизил Убайдулла, были разорены, в нищету рухнул и род почтенного Аваз-Баки. Шейху оставалось надеяться только на Тобольск. Аваз-Баки возглавлял тобольскую умму, но умма зависела от торговых успехов Ходжи Касыма – главного сибирского тожира. Шейх должен прислушаться к мнению эфенди Касыма.
– Обратить варваров – дело, угодное Аллаху, – сказал Аваз-Баки.
– Но я боюсь оскорбить Всевышнего небрежением новообращённых, – смиренно признался Касым, хотя на самом деле ему хотелось, чтобы шейх убедил его в возможности ислама для остяков. – Они не знают благородного арабского языка и никогда не прочтут ни одной суры со страниц Корана.
– Татары Тобола, Иртыша, Ишима и Барабы тоже не знают арабского языка, но это не мешает им быть правоверными.
– Они никогда не совершат хадж, как ты или я.
– К хаджу может быть приравнено троекратное посещение астаны Хаким-аты в селении Баиш.
– Они не согласятся на обрезание, а без него фитра не полна.
– Аллах милостив и к необрезанным.
– Они не будут давать закят, я это знаю.
– Закят за них можешь давать ты со своей прибыли. Это будет достойно. А с недавних варваров будет достаточно шахады, намаза, уразы и бисмиллы.
Лето 1713 года оказалось лучшим временем для поездки обращения. Прошлым летом русский наиб Филофей проплыл по Оби от Самаровского яма до Берёзова и порушил языческих идолов. Остяки остались без богов. Пока наиб Филофей не вернулся с Иссой, надо успеть склонить инородцев к исламу. В начале тёплого месяца Хазиран Ходжа Касым, его хизматчи и шейх Аваз-Баки погрузили в дощаник товары и отплыли вниз по Иртышу.
Но расчёт Ходжи Касыма не оправдывался. В каждом селении на Оби бухарцы стояли дня по три-четыре, чтобы успеть смутить остяков товарами, рассказать им об Аллахе и дать подумать, как того требовал Аваз-Баки, но остяки не соглашались на ислам. Они полагали, что нового бога надо принимать от того, кто изгнал старых богов, а старых богов изгнал Филофей. Касыму повезло только в крохотной деревушке Лемъюльские юрты, а прочие селения готовились встречать Филофея. Дощаник Филофея двигался по Оби тем же путём, что и дощаник бухарцев. Касым знал, что остяки выплывают к Филофею на множестве лодок-обласов и с почётом сопровождают русских до своих берегов. Крещение принимали сотни инородцев. Мрачно улыбаясь, Касым признавал победу наиба Филофея. И дело не в том, что за Филофеем была мощь державы. Филофей оказался дальновиднее и терпеливее. Но у Ходжи Касыма ещё теплилась надежда на Певлор. Здешний молодой князь Пантила не шёл на поводу у Филофея, а сам старался понять, кто лучше – Аллах или Христос, и Касым хотел убедить Пантилу умными словами.
– Нельзя принимать бога только потому, что с его людьми выгодно торговать, – рассудительно ответил Пантила Касыму.
– Вы же поклонялись своим богам для выгоды, – лукаво сказал Касым.
– Поэтому они ушли, когда их прогнали.
Касым и Пантила говорили по-русски, потому что остяк не знал чагатайского, на котором говорили тобольские бухарцы.
– Этот уважаемый человек хочет рассказать вам о нашем боге, – сказал Касым, указывая на Аваз-Баки, который сидел в стороне от торжища на низенькой резной скамеечке. – Ты позволишь?
– Назови причину, чтобы мы тебя слушали.
– Русский бог прогнал ваших богов и причинил вам зло, а Аллах не сделал вам ничего дурного. Быть может, вы захотите почитать Аллаха.
– Я думаю, это неправильно. Другие остяки принимают Христа.
Светило солнце, ветер сносил мошкару и раздувал шатры бухарцев. Пантила и Касым стояли возле холстин с товарами и наблюдали, как жители Певлора рассматривают вещи. У холстин были почти все, кроме младенцев, глубоких стариков и тех, кто отлучился на промысел. Пантила искренне гордился своими соплеменниками, когда видел их в тайге, на Оби или в каком-нибудь деле в селении – какие они красивые, смелые и ловкие. И Пантиле всегда было горько, когда он видел своих людей в торге с русскими или бухарцами, – остяки были бедные, слишком мало знали о жизни других народов и не умели сами изготовлять такие нужные и крепкие вещи.
