Клара предлагала мне писать на земле имя каждого человека, которого я встречала в своей жизни, а затем стирать его рукой, когда я очистила дыханием все, что ассоциировалось у меня с этим человеком. Эмилито же заставлял меня писать имена людей на сухих листиках, а затем подносить к ним горящую спичку, когда я заканчивала работать с воспоминаниями о них. Он дал мне специальное приспособление для сожжения листьев. Это был металлический куб высотой двенадцать дюймов, в стенках которого были аккуратно сделаны маленькие круглые дырочки. Половина одной грани куба была прозрачной — в нее было вмонтировано стеклышко, напоминающее маленькое окошко. Верх куба открывался, и на нижней стороне крышки было длинное отверстие. Со стороны окошка был небольшой рычажок, который вдвигался внутрь и выдвигался оттуда. К нему можно было привязать спичку и зажечь ее трением о шероховатую поверхность внутренней стороны крышки после того, как она оказывалась закрытой.
— Для того, чтобы ты не могла прямо смотреть на огонь, — объяснил Эмилито, — ты должна наколоть листок на острие с тем, чтобы когда ты закроешь крышку, он оказался внутри ящика. Затем смотри внутрь через окошко и с помощью рычажка зажги спичку, поднеси ее к листику и наблюдай, как он сгорает, оставляя после себя золу.
Глядя на пламя, поглощающее листик, я должна была вбирать в себя глазами энергии огня, но внимательно следить за тем, чтобы не дышать дымом. Он приказал мне ссыпать золу в специальную металлическую коробочку, а использованные спички — в бумажный пакетик. Каждая из спичек представляла собой символ человека, имя которого было написано на листике, который сгорел от этой конкретной спички. Когда коробочка переполнялась, я высыпала ее содержимое с верхушки дерева, давая возможность ветру разнести золу во всех направлениях. Я получила приказ опустить пакетик с сожженными спичками вниз на специальной веревке, а Эмилито взял его щипцами, и поместил в корзинку, которую он использовал лишь для этой цели. Он был очень внимателен в том, чтобы не касаться ни спичек, ни пакетика. Я могла лишь догадываться о том, что он закапывал их где-то на холмах или высыпал в ручей, чтобы вода унесла их по течению. Он заверял меня, что правильная утилизация спичек — это завершение процесса разрыва связей с миром.
После трех месяцев занятий вспоминанием во второй половине дня Эмилито решил изменить мой распорядок.
— Я устал постоянно есть один и тот же плов, — сказал он однажды утром, поднимая мне на дерево еду, которую приготовил сам.
Я была рада этому, но не потому что у меня появилась возможность проводить больше времени в домике на дереве, а потому что я очень любила есть то, что приготовил кто-то другой.
Когда я впервые попробовала то, что он приготовил, я уже больше не сомневалась в том, что Клара никогда не варила те блюда, которые мне подавала. Поваром всегда был Эмилито. Он делал все с душой, и поэтому что бы он ни приготовил, получалось просто объедение.
Каждое утро около семи часов Эмилито уже стоял у дерева, готовый к тому, чтобы поднять мне в корзинке что-то поесть. Закончив завтракать, я обычно приступала к занятиям вспоминанием. Теперь, когда я освободилась от неприятных ощущений, связанных с вытаскиванием на поверхность сознания воспоминаний о своих неудачах, вспоминание стало больше напоминать увлекательное путешествие, в ходе которого я делала интереснейшие открытия. Ведь чем больше я освобождалась от прошлого, тем легче и раскованнее я себя чувствовала.
Когда старые связи с людьми перестали отягощать меня, я начала подругому относиться к тем, кто меня окружал. В данном случае речь идет об отношениях с тем уникальным существом, которое направляло мои усилия. Хотя Эмилито и проявлял строгость и настойчивость в том, чтобы я работала непокладая рук, его характер был легок как перышко. Поначалу меня очень удивляло то, что и он, и Клара утверждали, что я похожа на них. Но познакомившись с собой поглубже, я должна была согласиться, что являюсь такой же напористой, как Клара, и такой же взбалмошной, если не сумасшедшей, как Эмилито.
Но как только я привыкла к его странностям, мое отношение к нему перестало отличаться от отношения к Кларе, нагвалю или Манфреду. Чувства, которые я питала по отношению к этим людям, теперь уже составляли одно целое, поэтому я начала чувствовать симпатию к Эмилито. Вполне естественно, что в один прекрасный день я почувствовала нема чую радость оттого, что называю его «Эмилито». Во время нашей первой встречи смотритель сказал мне, что его зовут Эмилито — уменьшительное от испанского имени Эмилио. Поначалу мне казалось смешным то, что я называю этого взрослого мужчину «маленьким Эмилио», поэтому мне не нравилось его имя. Но когда я сошлась с ним поближе, я не могла вообразить, как можно было бы величать его по-иному.
Всякий раз, когда я думала об этих четверых, они были для меня словно один человек. Но я все никак не могла соотнести их с Нелидой. Она была особо дорога мне. Она всегда стояла в моих глазах в стороне от других, и это при том, что я видела ее в реальном мире лишь раз. Я поняла, что в тот день, когда мой взгляд впервые остановился на ней, узы, которые уже давно связывали нас, просто проявились в этом мире. Всего лишь одной встречи в обычной жизни, какой бы короткой она ни была, было достаточно для того, чтобы эти узы стали несокрушимыми и вечными.
Однажды, когда мы обедали на кухне, Эмилито вручил мне пакет. Взяв его в руки, я поняла, что он от Нелиды. Я попыталась найти на нем обратный адрес, но его нигде не было. К пакету был прицеплен маленький кусочек картона, на котором была нарисована женщина, сводившая губы так, словно она собиралась кого-то поцеловать. Внизу рукой Нелиды было написано: «Поцелуй дерево». Я разорвала пакет и нашла в нем пару ботинок из мягкой кожи с высокими голенищами, которые зашнуровывались спереди и имели на подошвах большие резиновые шипы.
Я подняла их для того, чтобы показать Эмилито. Я не могла себе представить, для чего они предназначены.
— Это ботинки для лазания по деревьям, — сказал он, кивая головой так, словно узнал что-то знакомое. Нелида знает, что ты любишь деревья, несмотря на то, что боишься упасть. Шипы сделаны из резины для того, чтобы ты не повреждала кору деревьев.
Казалось, что появление этого пакета было сигналом для Эмилито, чтобы он дал мне детальные наставления о лазании по деревьям. До сих пор для того, чтобы добираться до домика, я пользовалась только подъемным приспособлением. А иногда я дремала или спала в нем, как в гамаке. Но я так ни разу и не карабкалась на дерево, за исключением нескольких случаев, когда мне нужно было достать что-нибудь с нижних веток. В этом случае я становилась ногами на нижние ветки или на некоторое время повисала на руках.
— Пришло время посмотреть, из чего ты сделана, сказал Эмилито, и не думая шутить. — Новое задание нетрудное, но если ты не будешь предельно внимательна, оно может оказаться твоим последним. Ты должна будешь пустить в ход всю свою вновь приобретенную энергию для того, чтобы научиться тому, что я сейчас собираюсь тебе показать.
Он велел мне подождать его среди высоких деревьев, которые росли перед парадным входом в дом. Через несколько минут он вернулся, неся с собой длинный плоский ящик. Он открыл его и достал оттуда несколько поясов безопасности и большие мотки альпинистской веревки. Один пояс он надел мне на талию, а другой пристегнул к нему с помощью карабинов, которые используются при скалолазании. Надев на себя похожий пояс, он показал мне, как взбираться по дереву, цепляясь за более длинный пояс, который охватывает ствол дерева, и затем используя этот пояс для того, чтобы подняться по стволу вверх. Он поднимался по дереву быстрыми и точными движениями. По мере продвижения вверх он набрасывал веревочные петли на ветки для того, чтобы застраховаться от падения. В результате, поднявшись до вершины, он оставил после себя вереницу петель, которые теперь давали ему возможность двигаться по всей высоте дерева в полной безопасности.
Вниз он спустился так же проворно, как и поднялся вверх.
— Убеждайся в том, что все узлы, которые ты завязываешь на веревках, надежны, — сказал он. В этом деле нельзя допускать серьезных ошибок. Незначительные оплошности исправить легко, но одна грубая ошибка — и тебе конец.
— Боже мой, неужели мне придется заниматься тем, что ты только что показал? — спросила я с нескрываемым удивлением.
И дело было вовсе не в том, что я по-прежнему боялась высоты. Мне просто казалось, что у меня не хватит терпения завязать столько узлов и постоянно цеплять и расцеплять карабины. Ведь даже для того чтобы научиться подниматься на дерево с помощью приспособления, в котором я когда-то проснулась, мне понадобилась длительная практика.
Эмилито утвердительно кивнул и весело засмеялся.
