Считанных секунд хватило Дюссельдорфу, чтоб разорвать Нестора Карловича на куски и разбросать по залу. Шипя и извиваясь, он вновь бросился на ненавистную русалку, разинул зубастую пасть, и чуть было не ужалил Анну, клацнув зубами в воздухе. Ему вновь помешали! Это Булыжник ухватил Дюссельдорфа за его змеиный хвост. Змей закрутился спиралью, пытаясь сбросить ящера, мотнул хвостом, и ненароком столкнул Анну с Антоном в разрытую им яму. Во мглу. В могилу Вольронта.
Анна вскрикнула, и тьма поглотила ее и Антона.
20
Ударил змей-Дюссельдорф по колонне, своды собора держащей, и Булыжник оторвался от хвоста его и покатился по полу, высекая искры из каменных плит. По-прежнему силен был Дюссельдорф — несколько зубов ящера так и остались торчать в его бронзовом хвосте. Стал рыскать змей в поисках русалки, ибо не заметил, как в яму ее смахнул. Шипел, принюхивался, пока не наткнулся на Якоба, что стоял столбом возле усыпальницы и бормотал что-то на латыни. В руке монах держал меч, направляя его в яму — не то угрожая сокрытому в ней, не то приветствуя его.
Не знал Дюссельдорф, что теперь делать. Исходил злобою, но даже сказать ничего не мог, только шипел яростно. Понимая, что не справиться ему с монахом, а уж от поднимающегося Вольронта — вообще лучше б теперь подальше держаться, скользнул он между колоннами, да к выходу направился.
Влад, доселе державшийся в темноте, под самым куполом, увидел, как отец его в новом обличии наружу выползает, и сам решил за ним поспешить. Но не тут-то было! Столп яростно ревущего пламени вырвался из могилы Вольронта — и подпалил упырю крылья. Рухнул Влад на пол, да сильно головой приложился. Обмяк, человечий облик приняв, и замер.
А Архип Петрович, покинув собор, направился к Невской куртине — к стене крепостной, что над самой Невой возвышается. Порешил он, что в таком обличии лучше ему в городе не показываться. Лучше сразу в свой замок ползти по речному дну. А заодно, может, и русалку какую прикончить по пути удастся.
Кое-как вскарабкался он по осыпавшимся камням, поднялся над Невскими воротами и готов уже был в воду сигануть, как заметил Орталу на крепостной стене. Оттесняемая глутами к воде, с помощью слуг, некогда Дюссельдорфом повешенных, прорвалась она в крепость и спешила теперь к возлюбленному своему Вольронту.
Ринулся к ней Дюссельдорф, яростью слепой ведомый, будто в Ортале, а не в нем самом и детях его, была причина всех его бед и неудач. Висельники, вставшие у него на пути, подняли руки, но не успели наслать туман — стремителен был бронзовый змей. Расшвырял он их, будто не заметив, и бросился на Орталу. Скрутил, сжал, спеленал кольцами змеиного тела своего, и оттолкнулся от стены, что было мочи.
Темные воды Невы бесшумным всплеском приняли ведьму и змея. Померк свет луны, и вновь небо оказалось тучами затянуто. И хлынул дождь. И трое повешенных, уходя в небытие, растворяясь в сгустившейся мгле, затянули скорбную песнь.
Так Ортала приняла смерть свою. Злая судьба вновь не дала ей увидеться с возлюбленным, что поднимался тем временем из земли, сбрасывая оковы векового сна…
В соборе, над усыпальницей молился Якоб. Слова молитвы были странными, будто вывернутыми наизнанку; голос монаха — низким, булькающим. Молитва звучала зловеще, точно заклятие, да и обращена была отнюдь не к богу. Меч он держал крепко, острием в могилу направив, но рука подрагивала. Настал тот момент, которого монах ждал веками, но, как и раньше, страх обуял его. Как вера покинула Якоба прежде, так сейчас оставила его решимость. Только что, перед стенами собора, под серебристым оком луны, чувствовал он себя всемогущим, а теперь вдруг — точно букашкой никчемной, в сравнении с той силой, что пробуждалась в земле, в самом сердце этого проклятого города.
Услышал молитву лежащий в могиле. Полыхнул столпом пламенным, дым повалил серный, мрак сгустился, и воплотился в нем всадник на огромном черном коне. Встал конь на дыбы, вспорол тьму огненным взором, заржал, клыки оскалив.
Рухнул Якоб на колени, голову склонил и древний бронзовый меч протянул всаднику, рукоятью вперед.
Нагнулся Вольронт и принял меч. Коснулся он им плеча Якоба — и монах преобразился. Вернее, Якоб остался прежним, страшным, с черными чумными пятнами на лице, но теперь на нем красовался кафтан, золотом шитый, точно такой, как у старого Дюссельдорфа был.
А монах так и стоял на коленях и трясся от страха. Будто ледяная волна прошла по телу его от меча Повелителя. Но понял Якоб, что теперь он — правая рука Вольронта. Теперь он — губернатор мертвого города. И возрадовался монах. Взрычал утробно. Но глаза поднять и взглянуть на Властелина не смел. А тот же заметил Влада, отродье Дюссельдорфово, что очухался и теперь жался к колонне, лежа на полу и вновь вид летучей мыши приняв.
Долго смотрел на него Повелитель, тяжел был взор его, и все, все, что произошло за последние сто пятьдесят лет, стало известно ему. Особенно Вольронта заинтересовали события последних дней. Воззрился он на Влада, душу вытягивая, и не смог кровосос ничего утаить.
Разгневался Повелитель. Понял он, что Ортала явилась в этот мир. Чувствовал, что нет ее больше. И догадался, кто мог с ней расправиться. Протянул он страшную черную длань свою в мерцающей латной рукавице, сжал пальцы — и будто душу Влада схватил. Вспорхнул упырь с пола на обтрепанных крыльях, ринулся было в сторону, да что-то его не пускало, будто он привязан невидимой нитью к восставшему из могилы Хозяину.
Так, верхом, и покинул Акрон Вольронт собор Петропавловский, упыря-Влада подле себя удерживая. И тут же мраморные плиты внутри на место встали, а тяжелые дубовые двери, проскрежетав по полу, вновь на петлях угнездились. А Влад Дюссельдорф трепыхался летучей мышью возле властелина, бросался из стороны в сторону, не в силах оторваться, кричал в ужасе криком беззвучным, ибо понял, что участь его решена и дни закончены.
Окинул Повелитель взором крепость свою — и вмиг она из руин воспряла. И комендантский дом в два этажа над фундаментом поднялся, и казармы сгоревшие, и казначейство разрушенное. Зашуршали камни, вставая на свои места в стенах крепостных — и вот уже все куртины в целости! А из-под завала каменного, что сам собою разобрался, выскочил потрепанный Ворлак — верный Акронов страж. Подбежал к всаднику, подскочил, передними лапами о коня опершись. И конь не дрогнул, признал друга старого, лишь озорно покосился на него глазом огненным. А Вольронт потрепал Ворлака по холке и кивнул вперед, к воротам в Никольской куртине, на Кронверкский пролив выходящим.
Подъехал Вольронт к проливу, к тому месту, где гнилые опоры из воды торчали, и стали всплывать бревна, подниматься со дна доски, крепления. И вот уже пред Властелином, будто новый, красовался мост. Шагнул его конь вперед, и поднялся ветер штормовой, зашумел ветер, завыл, погнал волну по Неве.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
