— Почему? — спросила я. — Почему надо держаться от него подальше?
— Грех… грех… — стонал он.
— Вам нельзя волноваться, — уговаривала я.
— Возвращайся домой… Уходи из замка… Там тебя ждут только беды… и смерть.
Разговор утомил его. Он закрыл глаза. Я испугалась, что он умрет, так ничего и не сказав, но вскоре он опять посмотрел на меня.
— Онорина, какая ты красивая!.. Наша дочь… Что с ней станет? Грех… грех…
Окончательно обессилев, он упал на подушки. Я подумала, что он умирает, и пошла к двери, чтобы позвать Мориса.
— Осталось совсем немного времени, — сказал тот.
Госпожа Лабис взглянула на меня и кивнула.
— Мадемуазель Женевьеве следует присутствовать.
— Я приведу ее, — пообещала я, ухватившись за возможность выйти из комнаты умирающего.
В коридоре стоял полумрак, повсюду чувствовалась смерть, я слышала ее дыхание. Но это было не все. Дом, в котором смех считался непростительным грехом, походил на темный подвал, куда не проникает ни лучика света. Как бедная Франсуаза могла быть счастлива в таком доме? Представляю, как она радовалась переезду в замок!
Я подошла к какой-то лестнице и посмотрела наверх.
— Женевьева, — тихо позвала я.
Нет ответа.
На лестничной площадке было окно, но плотные занавески, висевшие на нем, не пропускали света. Я отодвинула их и выглянула в заросший сад, потом тщетно попыталась открыть окно. Видимо, его не открывали много лет. Я надеялась увидеть Женевьеву и помахать ей, но в саду ее не оказалось.
Я снова позвала ее. По-прежнему, никакого ответа. Тогда я стала подниматься по лестнице.
Кругом — ни звука. У меня мелькнула мысль: уж не прячется ли Женевьева в какой-нибудь дальней комнате, не желая присутствовать при смерти деда? Это очень на нее похоже, убежать от того, что кажется невыносимым. В этом причина всех ее бед.
— Женевьева! Где ты? — позвала я и открыла какую-то дверь. Это была спальня — с такими же, как на лестнице, плотными занавесками на окнах. Я вышла оттуда и открыла дверь в следующую комнату. Было видно, что в этой части дома давно никто не жил.
Лестница вела еще выше. Я подумала, что на верхнем этаже, как обычно находится детская.
Внизу умирал старик, а я размышляла о детстве Франсуазы, о ее тетрадях, которые по одной выпрашивала у Нуну. Мне пришло в голову, что Женевьева, вероятно, много раз слушала истории о детских годах матери, проведенных в Карефуре. Если бы она захотела спрятаться, то где же, как не в детской?
Я была уверена, что найду ее наверху.
— Женевьева, — позвала я уже громче. — Ты наверху?
Никакого ответа, только слабый отзвук моего собственного голоса. Если Женевьева в детской, то ничем не выдает себя.
Я открыла дверь и заглянула в небольшую комнату, но с высоким потолком. Тюфяк на полу, стол, стул, скамья для молений в дальнем углу и распятие на стене. По обстановке комната ничем не отличалась от кельи старика, с одной лишь разницей — единственное окно высоко под потолком было зарешечено, и само помещение напоминало тюремную камеру. Инстинктивно я почувствовала, что моя догадка была недалека от истины.
Я уже хотела закрыть дверь и скорее уйти, но любопытство взяло верх. Я вошла в комнату. Что это за дом? Монастырь или тюрьма? Дедушка Женевьевы жалел, что не стал монахом, подтверждение тому — содержимое сундука: видимо, он очень дорожил монашеским платьем. О том же я прочитала в первой тетрадке Франсуазы. А плеть? Бичевал он себя… или истязал жену с дочерью?
Интересно, чья это комната? Человек, живший в ней, каждое утро, просыпаясь, видел решетку на окне, унылые стены, аскетичную обстановку.
Делалось ли это по его — или ее — собственному желанию? Или…
Я заметила, что на крашеной стене что-то нацарапано. Я присмотрелась и прочитала: «Узница Онорина».
Итак, я не ошиблась. Странная комната служила тюрьмой. Эту женщину держали здесь против ее воли — как тех людей, которых запирали в подземелье замка.
На лестнице послышались неторопливые шаги. Я замерла. Шаги принадлежали Женевьеве.
Человек остановился по ту сторону двери, я ясно слышала его дыхание. Рванувшись к двери, я распахнула ее.
На меня широко раскрытыми глазами смотрела женщина.
— Мадемуазель Лосон! — воскликнула она.
— Я искала Женевьеву, госпожа Лабис.
— Я услышала, что наверху кто-то ходит, и решила проверить… Вы нужны внизу. Кончина уже близка.
— А где Женевьева?
— Прячется где-нибудь в саду.
— Ее можно понять, — сказала я. — Дети не любят видеть смерть. Я думала найти ее в детской и поднялась сюда.
— Детская на нижнем этаже.
— А это?.. — начала я.
— Здесь жила бабушка Женевьевы.
Я подняла глаза на зарешеченное окно.
— Я присматривала за ней перед ее смертью, — сказала госпожа Лабис.
— Она болела?
Госпожа Лабис холодно кивнула, указывая на неуместность моего любопытства. Она умела хранить тайны, тем более что за молчание ей платили.
— Мадемуазель Женевьевы здесь не могло быть, — сказала она и, повернувшись, вышла из комнаты. Мне оставалось лишь последовать за ней.
Госпожа Лабис оказалась права. Женевьева пряталась в саду и вернулась в дом только тогда, когда все было кончено.
Хоронили старика всей семьей. Потом рассказывали, что похороны прошли со всей торжественностью, принятой в подобных случаях. Я осталась в замке. Нуну тоже. Она сослалась на мигрень и сказала, что будет лежать в постели. Я подумала, что похороны просто вызвали бы у нее слишком мучительные воспоминания.
Женевьева, граф, Филипп и Клод отправились в Карефур в экипаже. Когда они уехали, я пошла к Нуну. И как я и ожидала, она была на ногах. Я спросила, не могли бы мы немного поболтать, и она охотно согласилась. Я сварила кофе, и мы устроились поудобнее.
Разговоры о минувших днях, о жизни в Карефуре привлекали и одновременно пугали ее. Она то избегала их, то заводила сама.
— Женевьеве не хотелось идти на похороны, — сказала я.
Нуну покачала головой.
— Увы, ее присутствие необходимо.
— Это ее долг, она уже не ребенок. Как вы думаете, какой она будет, когда вырастет? Не такой вспыльчивой? Станет спокойнее?
— Она и так спокойная.
Нуну кривила душой, и я с упреком посмотрела на нее. Она грустно улыбнулась. Я хотела сказать ей, что, если мы будем обманывать друг друга, то ничего не добьемся.
— Последний раз я видела в Карефуре комнату ее бабушки. Очень странная комната. Похожа на тюрьму. И как раз тюрьмой она ее и считала.
— Откуда вам знать?
— Она так сказала.
Глаза Нуну округлились от ужаса.
