Стас тоже поднялся и они торжественно выпили стаканы до дна.
— Эх! — тряхнул головой Сталин. — Как можно не радоваться жизни, которая дала всё — вино на столе, рядом верный друг и красивая девушка.
— Ладно, — милостиво улыбнулась Инга, чуть пригубив из стакана. — Спасибо, благородные рыцари. Но я пойду в приёмную, у меня ещё есть работа. А вы пейте вино и ведите свои мужские разговоры.
И, поднявшись, величественно вышла за дверь.
— Кстати, о мужских разговорах, — улыбнулся Стас. — Ты ещё до этой красавицы не добрался, горец?
— А что? — хитро прищурился Сосо. — Ревнуешь, что ли? Не надо было тогда в секретари отдавать.
— Да ну, — засмеялся опер. — Чего мне ревновать? Просто, интересно, на самом деле она такая ледышка, или передо мной комедию ломала?
— Знаешь, похоже, что на самом деле.
— Значит, точно. Если уж такой кобель, как ты, ничего не добился, ситуация безнадёжная.
— Чего это я кобель? — искренне удивился Сталин.
Вынув изо рта погасшую трубку, он выбил её в пепельницу и стал набивать табаком.
— Наливай, чего сидишь? И почему это я кобель?
— А кто же ещё? — хмыкнул опер. — В деревне этой, где отбывал, с малолеткой жил?
— С какой малолеткой? — возмутился Сосо. — Здоровая девка, взрослая!
— Какая же взрослая, когда ей четырнадцать всего?
— Слушай, я что, паспорт у неё требовать должен? Я же вижу, что она уже взрослая. И сама не против, и родители. Кто, там, в деревне эти годы считает? А у нас, на Кавказе, знаешь, как определяют — можно девушку замуж брать или нет?
— Знаю, — Стас отхлебнул вина. — Папахой кидаете.
— Вот! А Лидку не то, что папахой, оглоблей уже не сшибёшь! А ты — малолетка!
«А, ведь верно, — подумал опер. — Ведь про эту девку судили-рядили с позиций конца двадцатого века. А здесь их замуж не по паспорту отдавали, а как в тело войдёт».
Звук шагов со стороны коридора прервал его мысли. Стас насторожился и вопросительно поглядел на Сталина.
— Камо, наверное, — ответил тот на невысказанный вопрос. — Он говорил, что заглянет, если время выберет.
В подтверждение его слов тот, чьё имя было упомянуто, возник на пороге собственной персоной.
— Привет, друзья! — блеснул улыбкой Камо, здороваясь с обоими за руку. — Как дела, Станислав? Больше не беспокоили тебя?
— Нет, — мотнул головой Стас. — Да, я своих в Эстонию отправлю, тогда мне попроще будет.
Глотнув вина из протянутого Сталиным стакана, Камо утвердительно кивнул.
— Верно говоришь. За себя всегда проще отвечать. Вот, я всё время один, потому и не боюсь ничего. А Коба семью завёл, теперь будет на жопе скакать туда-сюда. Нет, нельзя революционеру жену и детей заводить.
Судя по тому, как Сосо, крякнув, досадливо покрутил головой, видно было, что этот спор у них шёл давно, и уже превратился в дежурную перебранку.
— Ладно, хватит об этом, — махнул он рукой. — Ты о чём-то поговорить хотел, Камо?
— Хотел. Слушай, что у вас творится? Я тут недавно совсем, у меня голова кругом. Петербургский Комитет одно говорит, вы — другое, Церетели, тот, вообще, непонятно, чего хочет. Смешай мацун[82] с молоком, а теперь отдели мацун от молока. Что такое, слушай?
Стас вздохнул. Сосо молча взял стакан, отхлебнул из него и, вернув на место, стал молча набивать трубку.
— А что, когда-то по-другому было? — вздохнул Стас. — Сейчас дорвались до пирога, вот и началось, сам не знаешь?
— Нет! — резко ответил Камо. — Вот, это он знает! Я не знаю, я только успевал из одной тюрьмы в другую скакать!
— Слушай, я тоже не в Париже всё это время провёл, — усмехнулся Сосо. — Чего ты крик поднимаешь? Если ты хочешь что-то предложить, говори, мы тебя слушаем. Кстати, ты ещё про анархистов-коммунистов не сказал. А эти, вообще, я тебе скажу, особая статья. Вот уж, с кого, точно, глаз спускать нельзя.
Вот тут Стас с ним был полностью согласен. В университете они это течение, практически, не изучали. Так, упомянули вскользь, проскочили «галопом по Европам», и всё. А в подсознании, благодаря советскому кинематографу, прочно закрепился образ эдакого расхристанного, перевитого патронными лентами, матросика. Простого и незатейливого, как чугунный кнехт. «Грабь награбленное!» и «Анархия — мать порядка!», и все дела.
В реальной жизни всё это, как водится, оказалось на несколько порядков сложнее. Среди «пехоты», как, по привычке, оставшейся с «лихих девяностых», называл он эту лихую братию, конечно, хватало и таких одиозных персонажей, что и знаменитый Попандопуло ещё покурит. Что же касается руководителей этого движения, то среди них немало было людей не просто идейных, но и думающих. Авантюристов среди них, конечно, тоже хватало, но дураками их, точно, не назовёшь.
В своих действиях они, почти во всём, совпадали с большевиками, за исключением одного, крайне важного аспекта — отрицая всякую власть, они совершенно не просчитывали своих позиций на этот счёт, действуя так, как считали нужным. У большевиков такого «карт-бланша» не было именно потому, что все их действия, как раз, и были направлены, на захват власти. И это, при большом внешнем сходстве, сулило неразрешимые противоречия в ближайшем будущем.
А сходство было таким разительным, что многие «рядовые» большевики, особенно из солдат, охотно посещали собрания анархистов и простодушно удивлялись тому, что большевики не поддерживают анархистов, тогда как последние всегда стоят на стороне большевиков. И предсказать, куда повернут эти «заблудшие души», когда табачок станет врозь, было решительно невозможно.
— Слушай, Камо, — вдруг спросил Стас. — А ты куда планируешь свои силы приложить?
— Как, куда? — искренне удивился тот. — Куда партия пошлёт, конечно? А куда меня партия пошлёт?
— В Баку, скорее всего, — поняв, что последний вопрос обращён к нему, вышел из задумчивого состояния Сталин. — А, что?
— Слушай, оставь его здесь пока, а?
Сосо внимательно посмотрел на друга.
— Стас, ты опять что-то придумал?
— Немножко, — слукавил опер. — Так, что, оставишь?
_- Сначала расскажи — что, опять, придумал.
Глава 21. Выбор
Сталин, слушая пылкую речь Владимира Невского, задумчиво смотрел в окно. Там вовсю светило яркое солнце. Чирикали и дрались воробьи, а майский ветерок весело гонял по тротуару обрывки газет. Хотелось распахнуть окно и полной грудью вдохнуть свежего воздуха.
«Ладно, секретарша проветрит после совещания».
Он посмотрел на Ингу. Небрежно закинув ногу на ногу, она сосредоточенно стенографировала в блокноте высказывания каждого из выступавших. Казалось, девушка совершенно не замечает заинтересованные взгляды мужчин, косящихся на её колени. Сталин усмехнулся, ему ли не знать, что эстонка фиксирует всё и всех, причём, не только на бумаге.
— После этих приказов Керенского в армии такое брожение началось, что, того и гляди, крышку сорвёт! К нам в Военную организацию приходили представители отдельных воинских частей. Солдаты недовольны! Они прямо говорят, что весь этот бардак с Временным Правительством у них уже вот где! — Невский чиркнул себя ребром ладони по кадыку. — Я считаю, что, если не начнём мы, начнут без нас. Давайте решать, товарищи!
Уже битый час обсуждался вопрос о демонстрации. Любят поговорить его товарищи, ох, любят! Сосо в принципе, терпимо относился к слабостям других. Его сейчас больше волновал другой вопрос — клюнет Керенский на эту наживку или нет? Должен, по идее. У Исаева великолепный аналитический ум, это даже генерал Потапов признаёт.
Сталин молча слушал, не встревая в спор. Военная организация рвётся в бой. Они последнее время, вообще, слишком много самостоятельности стали проявлять. Инициатива, дело, конечно, хорошее, если не во вред.
— Я считаю, что это должна быть совместная демонстрация рабочих и солдат! — Володарский снял с носа очки, протёр их платочком и водрузил на место. — Вопрос в том, есть ли у рабочей массы такое настроение, которое толкнет ее на улицу? В массе что-то нарастает. Можно сказать, что есть перелом настроения в нашу пользу.
Они выступали один за другим, а Сталин, сохраняя на лице маску внимания, упорно размышлял о своём. То, что вооружённая демонстрация рабочих и солдат состоится, было ясно. Вопрос в том, смогут ли они всё сделать так, как задумали. Масса только с виду кажется управляемой. Когда ударит в голову лихая вольница, уже ни за что ручаться будет нельзя.
— Честно сказать, я не заметил у рабочих того единого порыва, о котором толкует товарищ Слуцкий, — спокойно сказал Калинин. — У солдат есть повод для недовольства, у рабочих такого факта нет.
— Ты хочешь сказать, товарищ Калинин, что среди рабочих нет революционного настроения? — спросил представитель Василеостровского района Иванов.
