По замыслу Стендаля, Вальбер, которого преследовали, случайно становится убийцей (очень точная деталь, непосредственно внушенная автору, как считает Жан Прево, процессом Ласенера). Для этого нужно было описать людей с ненормальным психическим складом, проанализировать самые глубины их души и «показать события и людей глазами Вальбера — Ласенера». Нужно было «влезть в шкуру этих чудовищ» — иметь в душе своеобразный музей патологической анатомии. Однако, повторяю, эта часть романа до нас не дошла. Тем не менее Жан Прево приходит к выводу, что «в душе Стендаля Ласенер, по-видимому, одержал победу посмертно», и писатель выбрал этого «поэта и философа» в прототипы героя своего романа.
По-разному использовали образ Ласенера другие французские писатели. В. Гюго не раз вспоминает о нем в стихах, в романе «Отверженные», в письмах. В своем известном политическом памфлете «История одного преступления», где он заклеймил преступные действия банды политических проходимцев во главе с Ділі Бонапартом, проложивших себе путь к власти с помощью убийства, обмана и подкупа, снова возникает страшный образ Ласенера. «Он довел гнусность до предела, — писал В. Гюго о Наполеоне III. — Он завидовал размаху великих преступлений и решил совершить нечто, равное наихудшим из них. Это стремление к чудовищному дает ему право на особое место в зверинце тиранов. Жульничество, силящееся стать вровень со злодейством, маленький Нерон, надувающийся до размеров огромного Ласенера, — таков этот феномен».
Имя Ласенера мелькает в переписке А. Дюма, встречается оно у Максима Дюкана, Андрэ Бретона, у упомянутых Теофиля Готье и Эжезиппо Моро, у В. Ирвинга. И что особенно интересно, Ласенер оказался в поле зрения Ф. М. Достоевского.
Интерес Достоевского к судебным отчетам, к психологии преступника общеизвестен. В каждом номере газеты, говорил писатель, можно встретить отчеты о действительных фактах, и задача литератора замечать их, разъяснять, описывать и углублять.
Чаще всего внимание его занимали судебные разбирательства и расследования уголовных дел. «Есть еще много следов в наших газетах, — говорил он, — необыкновенной шаткости понятий, подвигающих на ужасные дела». Читал же Достоевский газеты, особенно во время пребывания за границей, регулярно и «до последней литеры». Они были единственным источником, который помогал уяснять происходящее на родине и где он мог черпать нужные ему факты русской действительности.
Использование газетной информации позволило Достоевскому говорить о том, например, что «многие вещицы» в романе «Идиот» «взяты с натуры». Конкретный материал в этом смысле предоставляли «Московские ведомости», «Голос», «Петербургские ведо-мости» и другие. Отчеты об уголовных процессах, опубликованные на их страницах, вошли в том или ином виде в сюжет «Идиота». Знакомство, в конце ноября 1867 года, с судебным делом потомственного почетного гражданина Мазурина пришлось как раз на момент нового, вторичного обдумывания романа и произвело на Достоевского, как известно, сильное впечатление. В романе оно нашло отражение в описании взаимоотношений Настасьи Филипповны и Рогожина, который с тем же хладнокровием, что и Мазурин, обдуманно осуществляет убийство. И вообще, все литературоведы, которые пытались выявить связь Рогожина с преступлением Мазурина, приходили к выводу, что образ Рогожина задуман и введен в роман под влиянием завладевшего воображением Достоевского образа Мазурина. «История создания Рогожина, быть может, должна начаться именно с того момента, когда Достоевский прочел в газетах судебное разбирательство дела об убийстве ювелира Калмыкова», — писала В. С. Дороватовская-Любимова в своей статье «Идиот» Достоевского и уголовная хроника его времени».
Восстановить обстоятельства дела Мазурина помогают «Московские ведомости» за ноябрь 1867 года.
С самого утра, писала газета, густая толпа в буквальном смысле загородила проезд Мясницкой улицы в Златоустинский переулок. Перед запертыми воротами дома почетной гражданки Мазуриной стоял полицейский караул, с трудом сдерживая напиравших людей. Еще летом 1866 года об этом доме ходили странные слухи в связи с исчезновением художника-ювелира Ильи Калмыкова.
Именно в этот дом, к своему приятелю Мазурину он заходил 14 июля, после чего бесследно исчез, и поиски его оказались напрасными. Только в феврале 1867 года, т. е. через 8 месяцев, случайно был открыт пустой магазин Мазурина и в нем найден разложившийся труп Калмыкова. При следствии обнаружилось, что Мазурин пригласил к себе Калмыкова, чтобы сговориться с ним о выкупе заложенных им у одного ростовщика бриллиантов. Калмыков нашел предложение интересным и отправился к приятелю на другой же день. Мазурин сам отворил ему дверь в передней, где ничего не было, и повел для переговоров вниз, в свой пустой и запертый магазин. Выйдя за перегородку, чтобы достать реєстр заложенных вещей, Мазурин вместо него вынул из конторки бритву, крепко связанную бечевою, чтобы бритва не шаталась и чтобы удобнее было ею действовать, вошел в комнату, где сидел Калмыков, и так сильно резанул по горлу своей жертвы, что Калмыков, не вскрикнув, повалился на пол и захрипел. Покончив дело, Мазурин вынул из кармана убитого деньги, завернутые в бумагу, снял кольцо и поднялся к себе наверх. Сбросив запачканное кровью платье, он вымыл руки в комнате рядом со спальней матери. После обеда, к которому он не притронулся, Мазурин отправился к вечерне, потом, около 9 часов вечера, купил ждановской жидкости[3] и черную американскую клеенку, спустился в магазин, налил жидкость в два поддонника и две миски, а труп покрыл старым пальто, лежавшим тут уже давно, и принесенною клеенкою. По показанию Мазурина, бритва была завязана им гораздо ранее, чтобы она не шаталась, так как служила для разрезывания тонкого картона, а новый кухонный нож со следами крови, найденный в магазине, был куплен для домашнего употребления.
В романе некоторые обстоятельства и детали этого уголовного дела были использованы Достоевским.
Не говоря уже о том, что, по замыслу писателя, об этом деле знает Настасья Филипповна, прочитав отчет о суде в газетах, дом Рогожина, большой, мрачный и скучный, вызывает в ее воображении другой дом, в нижнем этаже которого восемь месяцев лежал покрытый американской клеенкой труп. Образ убийцы из газеты сливается в ее восприятии с образом Рогожина. Не заключается ли в этом «причудливое указание автора на скрытые пути его собственного воображения, на сродство в его собственном представлении двух этих типов?» — спрашивает В. С. Дороватовская-Лю-бимова. Само собой, речь не идет о копировании уголовной хроники, что вообще было не свойственно Ф. Достоевскому, а о том, что Мазурин мог послужить толчком к замыслу образа Рогожина, не говоря об использовании писателем целого ряда деталей подлинного уголовного дела. Какие же это детали? Это и пач-ка денег, завернутая в «Биржевые ведомости»; и новый нож, купленный для домашнего употребления и потом послуживший орудием убийства; и время, когда совершается преступление, — погожие июньские дни; и место убийства — мрачный, зловещий дом, окутанный какой-то тайной, где «все как будто скрывается и таится»; это и срок наказания, определенный убийце, — пятнадцать лет каторги; наконец, это и черная американская клеенка, и склянки с ждановской жидкостью, обычные аксессуары тогдашнего быта, перешедшие из жизни на страницы романа, и уж конечно ничего общего не имеющие с тем мистическим смыслом, который пытались придать им некоторые западные исследователи.
Но историко-бытовой фон, на котором разворачивается трагическая история, рассказанная Достоевским, не ограничивается упоминанием только об одном убийстве, совершенном в Москве. Неоднократно в романе «Идиот» упоминаются подлинные печатные сообщения о других убийствах и ограблениях: «печатно известно» о судебном деле Данилова, убившего и ограбившего ростовщика Попова; про убийство шести человек семейства Жемариных студентом Горским, о чем они «в газетах изволили проследить»; о преступлении крестьянина Балабанова, зарезавшего за часы мещанина Суслова, — случае, о котором «все говорили».
Особенно часто в разговорах героев речь заходит о Горском и Данилове. Несомненно, как считают исследователи, Достоевский очень внимательно читал отчеты о следствии и суде над ними.
В начале марта 1868 года газета «Голос» поместила известие из Тамбова о том, что 1 марта вечером в доме купца Жемарина убито шесть человек: жена Же-марина, его мать, одиннадцатилетний сын, родственница, дворник и кухарка. Подозрение пало на гимназиста Витольда Горского, восемнадцатилетнего домашнего учителя семьи Жемариных. Позже и «Московские ведомости» начали освещать подробности этого преступления. В ходе следствия выявилась следующая картина. Горский признался, что совершил убийство с целью грабежа, так как испытывал тяжесть бедности. Замыслив убийство, он подробно разработал его план: заблаговременно приобрел револьвер, оказавшийся, впрочем, не совсем исправным, для чего потребовалось отнести его для починки к слесарю. Затем по им самим сделанному рисунку он заказал кузнецу изготовить нечто вроде кистеня — снаряд, якобы необходимый ему для гимнастики. Дальше он действовал с тем же обдуманным хладнокровием. Предвидя, что неожиданные выстрелы могут напугать членов семьи, он стал обучать мальчика, своего ученика, стрельбе из револьвера с целью приучить их к звукам выстрелов.
