– Вот видите, – громко, с явной завистью в голосе, произнес один из них, обращаясь к двум своим спутникам и обиженно шмыгая лиловым носом. – Настоящие-то друзья товарища своего пьяным не бросают, небось, на позор и разорение, а до дому бережно доставляют! А вы, срамники, меня третьего дни прямо в луже забыли, а сами отправились дальше гулять!
– Так ты, дядя, друзей-то выбирай осмотрительно! – подмигнул ему маленький писарек, усаживаясь вместе с остальными в телегу прямо поверх лежащего в ней Фрола, и толкнул в спину возницу, разбиравшего вожжи. – Трогай, милай, а то у нас еще забот полно!
Ехали они недолго, и вскоре бесчувственного Фрола выгрузили во дворе, примыкавшем к тыльной стороне обширного городского поместья Малюты Скуратова. Молодцы соскочили с телеги, остановившейся у приземистого сруба, стоявшего в некотором отдалении от главных палат, выволокли Фрола, попытались поставить на ноги. Фрол не подавал признаков сознания, только слабое дыхание едва вырывалось из его полуоткрытых губ.
– Еще не очухался али притворяется? – поинтересовался маленький писарек.
– А что тут гадать-то? – ответил один из державших особника молодцов и обратился к другому: – А нуко-ся, давай, благословим гостя!
Они привычным согласованным движением качнули тело назад и затем с размаху бросили вперед, головой об массивный дубовый косяк ведущей в подвал двери.
– Надо же, промахнулись! Да и подзабыли, видать, что дверь-то наружу открывается, – загоготали они, произнеся свою любимую, много раз повторявшуюся шутку.
– Будет вам, а то еще убьете раньше времени, – строго одернул их писарек, явно бывший начальником над всей компанией.
– Да мы что ж? Мы – ничего, только лишь в дверь постучали, чтобы стража вышла! – продолжали зубоскалить молодцы.
Действительно, почти сразу же тяжелая окованная железными полосами створка распахнулась и из нее показались двое здоровяков с короткими секирами в руках, одетые в кафтаны и шапки, похожие на стрелецкие, только имевшие характерный, наводящий ужас, грязно-бурый цвет запекшейся крови.
Их появление вызвало новый взрыв веселья среди тайных дел Малютиных подручных.
– Обыскать, связать и в темницу одиночную! Поставьте там бадью с водой, чтобы полакал, когда очухается. Он для занимательной и душевной беседы нам понадобится. До того чтобы с ним никто ни слова, ни полслова – головой ответите! – сурово приказал писарек.
Тюремщики молча кивнули, подхватили Фрола и поволокли его вниз по крутой лестнице в смрадную темноту подземелья. В узкий длинный проход, скупо освещенный несколькими чадящими лампадками, выходило множество дверей, сплошь окованных железом, запертых снаружи на огромные висячие замки. Открыв одну из дверей, здоровяки заволокли особника в довольно обширную темницу с земляным полом, кое-где прикрытым охапками гнилой соломы. Они бросили его на пол, зажгли специально принесенные лампадки и принялись сноровисто снимать и обшаривать сапоги и одежду, но не нашли ничего подозрительного или интересного, кроме тощего кошелька с несколькими медными монетами. Тюремщики попытались развязать тряпицу на кисти руки Фрола, прикрывавшую обширный гнойник, но тот смердел настолько отвратительно и выглядел столь безобразно, что даже эти отнюдь не брезгливые заплечных дел мастера почли за благо поскорей замотать тряпицу обратно. Закончив обыск, они заломили все еще не пришедшему в сознание особнику руки за спину и связали их сыромятным ремнем. Затем, как было велено, внесли бадью с водой, заперли дверь темницы на тяжелый засов, навесили замок. Один из тюремщиков поднялся во двор, отдал обнаруженный у Фрола кошель с монетками писарьку, который прохаживался возле двери в подземелье, ожидая результатов обыска.
Писарек осмотрел кошель, пожал плечами и быстрым шагом отправился в хоромы. Взбежав на резное крыльцо, он прошел по узким запутанным переходам, в которых многочисленные охранники молча приветствовали его, прошел в любимую палату Малюты, запрятанную в глубине терема. В палате, как всегда, горело множество свечей, освещавших все углы, и стоял простой на вид палисандровый стул с невысокой гнутой спинкой, на котором восседал сам хозяин, просматривавший груду свитков, лежавших на специальном столике с инкрустацией.
Малюта поднял глаза от свитка, вопросительно взглянул на вошедшего. Тот поклонился и доложил:
– Взяли мы придурка, к библиотеке интерес проявлявшего. В темнице нашей прохлаждается сейчас. Обыскали, но кроме убогого кошеля с мелочью не нашли ничего, разве что ножичек при нем был неказистый, которым он и хлеб-то толком отрезать не мог, – с опрометчивым презрением охарактеризовал Малютин соглядатай чухонский нож, который и через несколько веков, в отличие от мечей и сабель, сохранится на вооружении под коротким и резким, как колющий удар, названием «финка».
– Твердо ли уверены, что один он был, без дружков тайных, издали за ним наблюдающих?
– Уверены твердо, отец-боярин, два дня его водили непрерывно, ночевать даже с ним ложились рядом в избе ночлежной. Один был, без связи и прикрытия.
– Ладно, допустим. Может, и вправду не заговор это, а следствие помутнения рассудка у писаря-забулдыги с воображением живым и хлопотливым. Однако никак нельзя нам промашку тут допустить. Посему вечером нынешним придурка сего допросить с пристрастием. Поскольку дело тайное, чужих ушей не терпящее, даже тебе, наилучшему псу моему розыскному, допрос доверить не могу. Впрочем, самому же лучше будет: меньше знаешь – дольше проживешь, – усмехнулся Малюта и, с удовлетворением отметив, что от его усмешки невольная дрожь пробежала по телу верного подручного, продолжил: – Так что сей же час найди Прошку, предупреди, пусть он самолично допрос ведет, так как все дела с библиотекой ему поручены. И заплечников пригласи ему в помощь немых: Фильку и Кирьку. Ступай немедля!
Некоторое время после того, как подручный проворно покинул палату, Малюта сосредоточенно размышлял над полученной информацией, затем, по-видимому не найдя оснований для особой тревоги, снова вернулся к чтению свитков, которые представляли собой подметные письма, записи допросов, доносы, кляузы и прочие подобные документы первейшей государственной важности.
Тем временем опричники после налета на плотницкую слободу уже вернулись на свою улицу, где жили лишь они, и собрались на обширном дворе Басмановых. Хряк доложил Басманову-старшему о своих подвигах и неожиданных потерях. Басманов сделал скорбное лицо, печально покачал головой и со слезой в голосе сказал прочувствованные слова о мужестве и самоотверженности верных слуг царевых, живота своего не щадящих в борьбе смертельной со злодеями государевыми. Он, как и другие, не был особенно опечален гибелью соратников. Но потеря красавчика Егорушки – приближенного царского и непременного участника срамных игрищ для избранных, требовала некой подстраховки от возможного неудовольствия государя. Посему Басманов, прихватив с собой сына (в этот раз не решившегося идти в слободу и отговорившегося нездоровьем), Хряка и Охлобыстю, велев им оставить на себе залитую кровью и покрытую гарью одежду, помчался во дворец.
