– Вызов Михася на пир для расправы – тот ли это очередной удар по нам, отец дьякон, который ты предчувствовал?
– Не знаю, брат сотник, – честно признался Кирилл. – Может быть.
Дымок повернулся и, не говоря больше ни слова, вышел. Однако на крыльце он задержался и украдкой посмотрел на небо в той стороне, где должна была появиться сигнальная ракета, запущенная в случае опасности тройкой бойцов, дежуривших в усадьбе князя Юрия. Небо было голубым и безоблачным.
Михась, оставшийся сидеть в кабаке, так как ему полагалось отдохнуть перед трудным делом, после некоторого молчания обратился к Кириллу:
– Разреши, отец дьякон задать тебе один вопрос. – И, получив согласие, продолжил: – Ты вот сейчас не стал своего особника на операцию посылать, сказал, что я лучше справлюсь. Я, конечно, с мнением твоим согласен, поскольку частенько я бойцов твоих из особой сотни в соревновательных поединках побеждал. Тогда ответь мне, почему же вы меня в особую сотню не приглашаете?
– Хорошо, Михась, я тебе отвечу, хотя, как понимаешь, делать этого вовсе не обязан. Особники, которые тебя и многих других своим видом, свободным поведением и сугубой таинственностью привлекают, готовятся специально для скрытных действий под чужой личиной, а также для поддержания внутренней безопасности. Они никому, часто даже своим, верить не должны, обязаны постоянно ожидать удара в спину и быть готовы его отразить. Но готовность эта не должна быть за счет перенапряжения, а являться свойством человека, от природы терпеливого и холодного. У тебя же иная суть: ты весь кипишь от горя или радости. Твоя душа – впечатлительная и благородная – не выносит несправедливости. Ты сразу нетерпеливо и пылко в бой кидаешься. Товарища не только ни в чем не заподозришь, а того, кто подозрение выскажет, еще и убьешь невзначай. Тебе всегда ясно: кто свой, кто чужой. В бою ты, понятно, спину не подставишь, но в своем лагере, где в безопасности себя мнишь, тебя незамысловатой хитростью завалить можно. Да и чужую личину ты носить не умеешь, так же как притворяться, и с врагами до поры до времени в обнимку отплясывать, хлеб-соль делить. И биться особники должны уметь в основном не в поле или крепости, где грудь в грудь с врагом сходятся, а в сшибках коротких и внезапных, в местах самых что ни на есть неожиданных. И манера боя их часто должна быть не броской и устрашающей, а незаметной, но действенной. Ты же у нас любишь руками-ногами помахать, чтобы пока от одних врагов клочья летят, другие бы рты поразевали от изумления и ужаса. То есть ты полевой боец по природе своей, а не никак не особник.
– Спасибо за исчерпывающий ответ, отец дьякон, а то уж я, грешным делом, обижаться на руководство начал. Теперь же успокоюсь и своим делом заниматься продолжу, если до завтра доживу.
Кирилл хотел ответить бойцу, что он просто обязан выйти от царя живым, чтобы не провоцировать дальнейшую месть опричникам со стороны своих товарищей, но в этот момент дверь распахнулась и в кабак вбежал Чебак – один из особников, работающий на допросах задержанных в облаве. Он обратился к дьякону:
– Разреши доложить с глазу на глаз, отец дьякон.
– Ну, Михась, не обессудь: пройди под навес да отдохни там на соломе. А нам тут работать надобно, – с непривычной лаской и теплом в голосе произнес дьякон.
После того как Михась вышел, особник подсел к Кириллу и, несмотря на то что в помещении их было только двое, а кабак надежно охранялся снаружи, доложил шепотом:
– Молодцов тех, что в рубахах малиновых наших бойцов по окрестностям водили, похоже, и след простыл. Но кое-что странное наши ребята, к задержанным подсаженные, сообщили. Мужичок один местный, что на рынке этом постоянно отирается, то воды поднесет, то возы погрузит-разгрузит за толику малую, говорил соседям своим по амбару с возмущением следующее. Что, мол, дружинники эти сами между собой передрались за наследство купцов убиенных, а теперь на кого ни попадя смерть товарищей свалить хотят. Мы его после такого заявления быстренько выдернули на допрос и разговорили с подходцем и ласкою, намекнув для начала, что и сами своих в драке пьяной подозреваем, да наказать хотим и купецкую казну возвернуть, а они отнекиваются. А тому, кто нам правду разузнать поможет, с той казны доля немалая отломится. Ну, мужичонка на это дело клюнул и рассказал в подробностях, что он видел и слышал, под воз с горшками спрятавшись. С его слов выходит, что разбойнички в рубахах малиновых по одному обратно через забор перемахивали да прямиком в кабак сигали. А за ними наши бойцы также по одному спрыгивали. Утверждает он, что как только боец забор преодолевал, так в дверях сего кабака, настежь распахнутых, появлялся наш дружинник и бойцов внутрь зазывал. Причем произносил этот якобы наш дружинник нечто странное: «Ворья – как чумы!» И бойцы после слов его шли в кабак спокойно и безропотно. Мы мужичка и так, и сяк про слова эти странные спрашивали, но он на своем стоит: столь разов, говорит, слышал, сколь пальцев на руке (считать-то мужичок не умеет): дружинник тот слова сии каждому вновь появившемуся бойцу повторял. Говор, мол, не наш, не московский, а незнамо какой, может, ваш, северный, но слова эти точные. Вот, собственно, и все, – развел руками особник.
– Ворья – как чумы? – озадаченно повторил Кирилл.
– Может, внушение какое-нибудь гипнотическое? – с сомнением в голосе предположил Чебак.
Некоторые из особников, включая дьякона Кирилла, владели даром внушения, другие же видели, как оно применяется. Кирилл отрицательно покачал головой:
– Что-то здесь не так! Ладно, брат особник, пиши подробное донесение и ступай вновь на допросы. Будем думать!
Басманов-старший, выполнив царев наказ и заехав в усадьбу к Ропше, направился от него прямиком к Малюте, чтобы быть в курсе происходящих вокруг поморской дружины событий и принять в них максимальное участие. Он подробно рассказал о своем сегодняшнем визите к государю. Малютины соглядатаи уже давно проинформировали хозяина о визите конкурента во дворец, но тот сделал вид, что рассказ Басманова для него новость, и выслушал все сказанное со вниманием. Естественно, Басманов не стал упоминать, что догадался о Малютином намеке царю на вину сановника за то, что поморы выходят из-под контроля, и о своей тонкой попытке оправдания. Он поведал о вечернем пиршестве, на котором над лучшим поморским бойцом должна совершиться расправа в виде очередной кровавой забавы, а также озабоченно высказал сомнение: а не мало ли, дескать, мы приструнили поморов, убив всего лишь пятерых дозорных, казнив их дружка-стражника да приготовив публичное растерзание одного из их витязей? Как бы государь не остался недоволен столь мягким наказанием!
