Не строем, но толпою вышли из-за сарая и подошли на сто шагов к гарнизонному караулу.
— Братцы!.. Православные!.. — крикнул Мирович. — Не стреляйте!.. Выслушайте, по какому делу идём… Святое, правое наше дело…
— Палить бу-удем, — проревел бас из команды.
— Ваше благородие, а ваше благородие, — раздался негромкий голос сзади Мировича. Тот оглянулся. Капрал с растерянным лицом нагнулся к нему. — Что, ежели устрашить его допрежь пушкою?.. Ить он от пушки должон напугаться.
Мирович послал за пушкою. Он уже потерял свою волю, он плыл по течению, ждал, что само выйдет. Побежали в кордегардию, за ключами, потом в пороховой погреб за зарядами и ядрами. В туманной ночи белыми призраками метались люди, раздавались крики, каждый подавал советы, кто-то угрожал, кто-то истерично плакал. С бастиона людьми катили старую чугунную пушку. Её установили впереди караула и неумело заряжали ядром.
Кругом толпились солдаты, они толкали Мировича и подавали ему советы.
— Ваше благородие, ежели теперя ишшо послать к ним. Увидавши пушку, может, и надумают сдаваться…
И побежали к гарнизонному караулу.
— Эй, вы там, — кричали издали, — гарниза пузатая, что таперя, будете палить аль нет?.. А коли палить зачнёте, так мы вас всех враз из пушки положим.
Мрачный голос от лестницы ответил с какою-то особой печалью и досадой:
— Теперь палить не будем…
Мирович с мушкетом в руке, сопровождаемый нерешительно продвигавшимися за ним смоленцами, быстро пошёл ко входу в тюрьму.
XVIII
Как только раздался выстрел часового у двери каземата с безымянным колодником и затопала ногами выбежавшая на выстрел гарнизонная команда, Чекин, спавший с Власьевым за ширмами, вскочил с постели.
Стены каземата были очень толстые, и выстрел и топот ног были едва слышны в нём. Но долголетняя и однообразная служба при арестанте обострили нервы приставленных к нему офицеров, и сон их обычно был чуток и напряжён.
— Данило?.. А Данило?.. Слыхал?..
Но Власьев уже встал с постели. Оба вышли за ширмы. Арестант спал крепким и спокойным сном. Его дыхание было ровное и тихое. Свеча на столе нагорела, пламя её колебалось, и странные тени прыгали по белой стене над головою арестанта.
— Посмотри, что там такое?.. — сказал Власьев.
В это время горохом прокатился залп. Арестант вздохнул во сне, но не проснулся.
Чекин на носках подбежал к двери и отодвинул засов.
— Данила, — сказал он, задыхаясь от волнения, — с большой командою сюда идут… Кричат, чтобы наши не палили.
Из тёмного каземата в приоткрытую дверь были видны волны белого тумана на дворе. Неясные звуки доходили оттуда. Всё казалось нелепым сном. Крики команд и говор солдат там не умолкали. Слышно было, как сурово ответили гарнизонные солдаты: «Палить будем…»
— Вот и свобода к нам пришла, — прошептал Власьев.
— Ты что, Данила?
— Я ничего. — Власьев кивнул на арестанта и вынул из ножен тонкую офицерскую шпагу.
Чекин выхватил свою. Он понял сразу Власьева. Арестант продолжал крепко спать.
— Присяжную должность исполним, — прошептал Чекин.
— Погоди маленько, — сказал Власьев. — Посмотри, что там делается?..
— Побежали за пушкой, — торопливо, стоя у дверей, передавал хриплым голосом Чекин. — С бастиона скатывают пушку… Заряжают.
— Тогда… — чуть слышно прошептал Власьев, — тогда… действуй!
Он бросился с поднятой шпагой к постели арестанта.
Тот проснулся. Неровным жёлтым светом освещено его бледное, одутловатое лицо. Глаза были вытаращены, он простёр руки с растопыренными пальцами навстречу Власьеву и захрипел, заикаясь, желая что-то крикнуть. Страшные тени побежали по лицу. Пламя свечи заколебалось. В тот же миг Власьев с силою ткнул его шпагой в шею. Кровь брызнула из раны и оросила белую рубашку арестанта.
— Злодеи, — крикнул арестант и выскочил из постели. — Кого!.. На кого покушаетесь?!
Власьев тонкой, гнущейся шпагой нанёс удар в бок. Арестант пошатнулся и привалился к столу. Кровь заливала его. Власьев и Чекин, обезумев от вида крови, стали наносить уколы куда попало. Арестант упал и, хрипя, стал дёргать ногами.
— Теперь готово, — сказал Чекин, рукавом стирая пот с лица.
— Дверь отложи, — прохрипел Власьев.
Чекин пошёл по узкому коридору к наружной двери и только открыл, как в проход вскочил Мирович с мушкетом в руке.
— Где Государь? — задыхаясь, крикнул он.
— У нас Государыня, а не Государь, — сурово сказал Чекин.
Мирович левой рукой толкнул Чекина в затылок и крикнул:
— Поди укажи Государя… Отпирай двери.
— Дверь отперта и так.
Налетевший от хлопанья дверьми ветер задул свечу, и в каземате был густой мрак.
— Принеси, братцы, кто огня, — приказал Мирович. Он левой рукой держал Чекина за ворот, в правой у него был мушкет.
— Другой бы тебя, каналья, давно заколол, — прохрипел он.
— Колоть меня не за что, — хмуро сказал Чекин.
Из кордегардии прибежали с фонарём солдаты. Мирович вскочил в каземат и остановился, мушкет выпал из его рук и с грохотом упал на каменный пол. У стола, в луже чёрной крови, лежал бледный молодой человек в окровавленном белье. Над ним, спокойно скрестив руки, стоял капитан Власьев.
— Ах, вы… Да что же это вы такое сделали? — хватаясь за голову, закричал Мирович. — Совести в вас совсем нет… Как могли вы невинную кровь т а к о г о человека пролить?..
— Какой он человек, — глухим голосом сказал Власьев, — того нам не объявляли… Для нас он только арестант… И поступили мы с ним по нашей о том присяге.
Мирович медленным театральным движением опустился на колени, перекрестился и поцеловал руку и ногу арестанта… Вошедшие за ним солдаты снимали шапки и крестились. Благоговейная тишина смерти вошла в полутёмный, едва освещённый фонарём каземат. Унтер-офицер Лебедев распорядился, чтобы тело убитого положили на кровать.
— Несите его за мною, — приказал Мирович.
— Ваше благородие, а с ними как поступить прикажете? — спросил капрал.
— Оставьте их, — с глухим рыданием в голосе ответил Мирович, — они и так никуда не уйдут.
Он пошёл за телом убитого арестанта. Земля колебалась под его ногами. Всего ожидал он, всё, казалось, продумал и предусмотрел, но только не это. Всё было сорвано. Карта опять была бита. Он всё проиграл. А ставкою была — жизнь… Платить придётся… Мёртвое тело вынесли из каземата, пронесли через канал и поставили на площади против кордегардии.
— Построиться во фронт, — приказал Мирович.
Молча становились люди караула в четыре шеренги, барабанщик стал на правом фланге. Солдаты были потрясены, они смотрели на офицера, все надежды возлагая на него. В туманном утре была томительная тишина.
Писклов подал Мировичу шапку и епанчу, оставленные в каземате. Мирович надел шапку и вынул шпагу из ножен. Епанчою накрыл по грудь покойника. Красной епанчи он не припас, и Государь лежал под простой офицерской голубой епанчой. Потом Мирович вышел перед середину фронта караула и сказал с печальною торжественностью в голосе:
— Теперь отдам последний долг своего офицерства. Барабанщик, бей утренний побудок…
Глухо и коротко прозвучала барабанная дробь.
— Караул, — командовал Мирович, — на пле-е-чо!.. Шай на кра-ул!.. Барабанщик, бей полный поход!..
Барабанный бой, отдаваясь эхом о стены крепости, раздавался в тумане. Мирович отсалютовал шпагой и прошёл на правый фланг караула. Когда барабанщик перестал бить, Мирович вложил шпагу в ножны, подошёл к убитому арестанту, снял шляпу, перекрестился и, став на колени, поцеловал руку покойника. Глубокая, давящая тишина стояла на дворе. Мирович встал и скомандовал на плечо и к ноге. Он медленно подошёл к караулу. Безумными, широко раскрытыми глазами обвёл растерянные лица солдат. «Вот всё и кончено, — думал он. — Остался ещё мой офицерский долг… Смерть так смерть… Казнь так казнь… Они не виновны… Не везло мне в картах — не повезло и в жизни…»
Чувствовал в торжественной тишине неподвижно стоящего фронта нечто зловещее. Видел, как в тупых лицах солдат точно сознание начало проявляться, будто от тяжёлого сна они просыпались. На фланге плутонга сержант пошевелился. Мушкетёр перебрал пальцами по погонному ремню. Сейчас всё будет кончено.
— Вот, братцы, — протягивая руку к постели с арестантом, тихо сказал Мирович, — наш Государь Иоанн Антонович. Ему ничего больше не надобно. Не нужно ему и государства.
Мирович перевёл дыхание. Солдаты шевелились во фронте. Мирович понимал — конец его наступал.
— Ныне мы не столь счастливы, — продолжал Мирович, — как бессчастны… А всех больше за то перетерплю я. Вы не виноваты. Вы не ведали, что помыслил я сделать. Я уже за всех вас ответствовал и все мучения на себе сносить должен… Простите меня, братцы.
