даже зная, что она носит чужого ребенка. Но я не мог иначе. Ее могли изгнать.
Я смотрела на него не мигая. «Чужого ребенка…» Так вот почему он так настаивал на том, чтобы я называла его не отцом, а опекуном.
– Я сделал это ради нее.
Сжав виски, ли’Бронах закрыл глаза:
– Я слишком ее любил. Нельзя было…
Ли’Бронах осекся и хрипло вдохнул. Когда он заговорил снова, тон его был снова ровным и спокойным.
– Я приходил к твоей матери в ее последний вечер.
Глаз он не открывал, а я смотрела на него, боясь шевельнуться. Голова кружилась. В окне за спиной ли’Бронаха бежали облака, и от этого только сильнее казалось, что и я, и апартаменты вместе со мной и ли’Бронахом падают в бездну.
– В последний вечер, – повторил он. – Я не видел ее семнадцать лет. Не стоило приходить. Но я должен был…
– Так это вы, – проговорила я. – Вы приходили в лазарет к моей маме…
Ли’Бронах кивнул.
– Но тот сбой… – Я ахнула. – Так это вы… Это из-за вас случилось?
– Я отключил ее от капельниц.
Я стояла не шевелясь.
– Вы… что?
– Я отключил ее от капельниц, – повторил ли’Бронах. – Ее время пришло.
В голове у меня вдруг сделалось легко и пусто. Ее время… что?
Ли’Бронах без единого слова развернулся и вышел из комнаты, но я даже не глянула ему вслед. Время пришло?..
Я опустилась на ковер. Запустила в ворс пальцы и вцепилась в него так, будто это только и могло удержать меня на странном, неустойчивом ковре-самолете, в который превратились апартаменты ли’Бронаха.
– Вот.
Ли’Бронах вернулся. Я подняла голову и приняла у него плотный кусочек картона. Печатная фотография… В Ционе их делали нечасто. Стоило это дорого.
– Оставь себе. Теперь мне это не нужно.
Я смотрела на изображение и никак не могла понять, когда меня могли так сфотографировать. Взгляд вполоборота, легкая улыбка на губах и неуловимое, почти незнакомое выражение на привычных чертах лица… Я наклонилась ближе. Нет, это была не я, а мама. Но в волосах ее еще не появилось седины, а в уголках глаз – морщин. На карточке мама была едва ли старше меня, и сходство казалось почти невероятным.
– Я отключил ее и замел следы. Никто не должен был знать, что случилось.
Мама на фотографии все улыбалась.
– Вы ее… убили, – прошептала я.
– Ее тело не справилось, сыворотка не сработала. Больше нечего было ждать.
Голос ли’Бронаха звучал отстраненно. Я подняла на него взгляд – он на меня не смотрел.
– Но она же еще могла…
– Не могла. Она умирала. Ждать и дальше означало лишь причинять ей боль.
– Откуда вам знать? Вы же сами сказали: вы не видели ее семнадцать лет…
– Медотчеты приходили мне каждый вечер.
– Так вы за ней следили?
– Я никогда не выпускал ее из вида.
– И в конце вы просто решили ее убить…
– Ее убила их тетра.
– И что теперь? Теперь вам ее фотография не нужна? Как не нужна была и она сама?
Ли’Бронах обернулся ко мне, глаза его все так же чернели.
– Я ее спас. Другого выхода не было.
– Спасли? Какое милосердное спасение от этой сволочи тетры – смерть!
Я все смотрела в глаза ли’Бронаху, и мне казалось, что его разросшиеся зрачки наливаются новой чернотой.
И тут меня словно ударило.
– Их тетра… – пробормотала я. – Вы сказали, их тетра… Почему?
Ли’Бронах дрогнул, и тут с ним стало что-то происходить. Кулаки сжались словно сами по себе, спину резко выпрямило. Из правого его глаза вдруг покатилась слеза – но не прозрачная, а черная, как сам глаз.
– Уходи, – едва слышно прошептал он. – Сейчас же.
Я отступила.
– Их тетра… Что это значит?
Теперь черная кровь сочилась из обоих глаз ли’Бронаха.
– Убирайся!
Глава 22. Такие, как он
ИЗ АПАРТАМЕНТОВ ЛИ’БРОНАХА я бежала. Выскочила, замерла перед лифтом и отшатнулась. Комм не сработает… Но лестница, в любом здании должна быть и лестница!
Я метнулась сначала налево от лифта, потом направо. Нашла дверь без сканера. Вылетела и чуть кубарем не полетела по ступенькам. Храни Цион пожарную безопасность! Узкую и темную лестницу наверняка использовали только технические службы, а сканеры, вероятно, стояли только на подъем…
Я все испортила. Ли’Бронах мне не поможет.
Перепрыгивая через ступени, в сумрачном свете из маленьких вертикальных окошек я видела перед собой глаза ли’Бронаха, из которых медленно стекала черная вязкая жидкость. Нет, это не кровь. Или все же кровь? Черная, как и сами глаза.
Я бежала, спотыкаясь, перескакивая через две, иногда три ступеньки, хваталась за поручни, перелетая через площадки… Ли’Бронах жил высоко. Небесные апартаменты, как у него, были моей мечтой многие годы. Но высоко забираться непрактично. Чем выше забираешься, тем больнее падать.
«Их тетра». Одно маленькое, случайно брошенное слово. Одно маленькое слово, которое меняло все.
Когда я выскочила из прохладного фойе на улицу – дверь распахнулась, не потребовав комма, и я опять возблагодарила строгие пожарные порядки Циона, – я поняла, что все еще сжимаю в руке мамину фотографию. Я помяла ее, сжав в кулаке, и крепкий картон пошел уродливыми белыми трещинами прямо поперек маминого лица. Но я прошлась по заломам ногтем и прижала фотографию к груди. Кажется, из вещей у меня теперь только этот кусок картона.
Сначала я бежала по проспекту, оборачиваясь на высотку ли’Бронаха – безмолвную, неподвижную, а потом перешла на шаг. У витрины с форменными галстуками я пригладила волосы, стерла с лица следы грязи и кое-как пригладила воротничок. Выглядеть пристойно я, конечно, все равно не стала.
Я кружила по городу до самых сумерек. Я не знала, куда идти. Тот люк из подземки, через который вывел меня Ниил, я не запомнила. Да и зачем? Я же была так увлечена рукой Ниила, сжимавшей мою. Дура. Черт возьми, да я же обо всем с ним забыла. В голове вообще ни одной мысли не оставалось. Хотелось только одного – быть с ним. Дура…
Я избегала людных улиц и больше жалась по проулкам. Поняла, что ловлю звуки совсем не так, как раньше. Слух обострился: стук сапог полиции я теперь могла уловить за квартал, и этого хватало, чтобы найти боковой проход, в котором можно было на время спрятаться. Но даже там, где меня никто не мог видеть, я безотчетно натягивала рукава на запястья. Без комма я чувствовала себя беззащитной.
Когда я вышла к залитой светом площади, я вдруг
