Он ведь не то чтобы не знал об их размолвке. Быть может, он сам сурово судил о молодой девушке перед своим лаборантом. Он хотел бы сохранить этого малого при лаборатории. Да оно и естественно: Вердье такой талантливый!
Словом, все это сделает для него не особенно приятным, если милые люди придут к нему и скажут: «Знаете ли, мисс Марш оклеветали. Она была доверенным лицом самой честной, самой безупречной женщины, покровительствовала самому законному и благородному из всех союзов!..» И потом сознаться в ошибке такого рода перед посторонними свидетелями!..
Короче, мне кажется более полезным и простым для достижения окончательного примирения, чтобы принц узнал про все от вас, дорогая баронесса, и от вас одной… Андриана напишет вам письмо тут же на месте, я продиктую ей его, она попросит вас быть ее заступницей, нашей заступницей перед его высочеством, попросит объявить ему о нашем браке. Все остальное пойдет своим чередом, и мы уже сами, как сможем, справимся с этим добрым Альвизом…
Таким образом, самые разнообразные причины заставляли госпожу де Карлсберг снова прийти в столкновение с ее мужем в тот самый момент, когда она переживала столь тяжелый кризис, что была совершенно неспособна что бы то ни было предвидеть, защищаться или просто даже наблюдать. Впоследствии она часто вспоминала это утро: какой вихрь обстоятельств, в который, казалось, ни Пьер, ни Оливье, ни она сама никогда не должны были попасть, какой вихрь подхватил их всех — сначала ее, а в конце концов и обоих молодых людей.
Что Шези глупо разорился на бирже и что Брион захотел воспользоваться этим разорением, чтобы соблазнить бедную Ивонну; что эта женщина походила как две капли воды на покойную дочь Марша и что такое тождество физиономий заинтересовало марионвилльского набоба так, что он пошел на самую романтическую и самую практичную помощь; что Вердье сделал открытие необыкновенного значения для промышленности и что Марш попробовал воспользоваться выгодами этого открытия самым верным способом — отдав свою племянницу в жены молодому физику; что Андриана и Корансез дождались повода огласить их неправдоподобный тайный брак, — все это были истории, отличные от ее собственной до такой степени, что, казалось, могли лишь как-то отдаленно отозваться когда-нибудь на ее судьбе.
Между тем каждая из этих историй играла некоторую роль в том шаге, который она собиралась сделать по совету Корансеза, а этот шаг, в свою очередь, подготовил неожиданную и страшную развязку душевной трагедии, в которой запуталась Эли. Такое нагромождение самых роковых случайностей друг на друга приводит верующего человека к умиротворяющему преклонению перед высшей справедливостью, но на неверующих, наоборот, производит впечатление чего-то головокружительного, так как неверующий только констатирует ошеломляющее своей непредвиденностью стечение обстоятельств.
Сколько раз впоследствии Эли задавалась вопросом, какое будущее ожидало бы ее страсть даже после разговора Оливье с Пьером, если бы она в этот день не пошла на «Дженни», чтобы оказать услугу Ивонне; если бы Марш не попросил ее помирить Вердье с Флуренс; если бы, наконец, брак Андрианы и Корансеза не был доведен до сведения эрцгерцога или это оповещение не носило характера бравады, которая окончательно разожгла его ненависть! Тщетные догадки! Тех, кто предается такому детскому занятию — мысленно переживать свою жизнь по-иному, — тех эти догадки только заставляют еще тяжелее чувствовать неумолимый ход рока!
Приближаясь к вилле Гельмгольц с письмом Андрианы, засунутым в перчатку, Эли не подозревала даже этого ужасного и совсем близкого будущего. Она не была, конечно, весела — не существовало больше радости для нее, так жестоко оторванной от Пьера, — но испытывала горькое удовлетворение мести, за которое потом ей пришлось слишком дорого заплатить. Едва войдя на виллу, она послала к принцу, который более уже не обедал с ней, спросить, не уделит ли он ей несколько минут для разговора.
Ее ввели в лабораторию, куда она не входила и трех раз. Тут, в обстановке научной мастерской, завернувшись в большой передник, с маленькой шапочкой на макушке, наследник Габсбургов стоял, выпрямившись, перед жерлом печи, в которой разогревал своими руками, изъеденными кислотами, железный тигель. В некотором отдалении Вердье, одетый как и его патрон, размещал электрические провода. Повсюду в обширной комнате, освещенной сверху, виднелись только сложные машины, таинственные инструменты, непонятные для непосвященного аппараты.
Оба физика, застигнутые за своими профессиональными занятиями, отличались внимательными и спокойными лицами, какие опытная наука придает в конце концов всем своим адептам. В этих лицах читаешь преданность делу, терпение, к которому принуждает неизбежная длительность наблюдаемых явлений, ожидание, полное уверенности, те высокие умственные достоинства, которые рождает постоянное созерцание мирового, непреложного закона.
Но даже несмотря на трудовую сосредоточенность, по лицу лаборанта было видно, что его мучит какая-то забота. Принц же казался помолодевшим под влиянием радости, но радости недоброй, злой, которая от появления жены разыгралась, по-видимому, еще сильнее. От встретил ее фразой, исполненной злобной иронии:
— Что доставило нам честь вашего визита, дорогая моя подруга, в наш пандемониум?.. Он не очень весел на первый взгляд. Однако в нем чувствуешь себя гораздо счастливее, чем где бы то ни было… Естественные науки дают вам ощущение того, чего нет в жизни, — ощущение истины… В правильно сделанном опыте не может оказаться ни лжи, ни обмана. Не правда ли, Вердье?
— Я счастлива, ваше высочество, слышать от вас такие речи, — отвечала молодая женщина, платя мужу иронией за иронию. — Раз истина вам так мила, то, надеюсь, вы мне поможете восстановить истину относительно одной особы, которую жестоко оклеветали, быть может, перед вами, государь, и уж наверное перед господином Вердье.
— Я вас не понимаю, — сказал эрцгерцог, и лицо его сразу омрачилось. — Мы не светские люди, и мы, Вердье и я, не дозволим кого бы то ни было оклеветать перед нами. Когда мы верим во что-нибудь касательно того или другого лица, то, значит, у нас есть доказательства. Не правда ли, Вердье?
Он обратился к лаборанту, который не ответил ничего. Слова баронессы Эли были совершенно ясны для обоих, как будто она назвала мисс Марш по имени, и взгляд Вердье выдал, как сильно любил он молодую американку, как страдал он, потеряв право уважать ее. Это новое доказательство ненавистной для принца любви уязвило эрцгерцога, и голос его стал властным, почти жестоким, когда он закончил свою речь словами:
— Во всяком случае, сударыня, наши минуты все на счету. Опыты не ждут, и вы очень меня обяжете, если станете говорить без всяких загадок.
— Я повинуюсь, государь, — отвечала госпожа де Карлсберг, — и буду кратка. От моей подруги, мисс Марш, я узнала…
— Если вы пришли сюда только затем, чтобы говорить с нами об этой интриганке, — резко перебил эрцгерцог, — то разговор бесполезен…
— Государь!..
Это вмешался Вердье. Оскорбление, брошенное принцем Флуренс, потрясло его до самой глубины души.
— Ну-с? — обратился учитель к своему лаборанту. — Да или нет? Есть у нас доказательство, что госпожа Бонаккорзи ходила на свидания в маленький домик у залива Жуана? Видели мы, как она туда входила? Известно нам, кем нанят дом и кто поджидал там любовницу? Провожала ее мисс Марш? Если бы у вас был брат, друг, то позволили бы вы ему жениться на девушке, которая впуталась в авантюру такого сорта? Да или нет?
— Она не впутывалась ни в какие авантюры, — перебила Эли с негодованием, которого даже не скрывала. — У госпожи Бонаккорзи нет любовника. — И она повторила: — Нет, у госпожи Бонаккорзи нет любовника… Раз вы уже разрешили мне, то позвольте поставить точку над государь… 14-го числа нынешнего месяца — слышите ли? — в Генуе, я, ваша собеседница, присутствовала при ее бракосочетании с господином де Корансезом в капелле палаццо Фрегозо, и мисс Марш была там, как и я…
Основательно или нет, но они желали, чтобы церемония была тайной. У них были свои мотивы. Теперь этих мотивов более нет, и вот письмо, которым Андриана просит меня официально известить ваше высочество об ее браке… Вы прекрасно видите, — обратилась она к Вердье, — что Флуренс никогда не переставала быть самой честной, прямой, чистой из молодых девушек; вы видите, насколько я была права, утверждая, что ее оклеветали жестоко, недостойно…
Эрцгерцог взял записку Андрианы. Он прочитал ее и потом без всяких объяснений возвратил жене. Он посмотрел ей прямо в лицо острым, пронизывающим взглядом, который так легко дается принцам и который властным инквизитором читает в самой глубине совести. Он убедился, что она не лжет. Тогда он посмотрел на Вердье, но во взоре его к гневу примешивалась глубокая печаль. Не обращая больше внимания на Эли, как будто ее и не было тут, он обратился к молодому человеку на «ты»: разница в годах и общественном положении давала ему право на это, но перед свидетелями принц обыкновенно воздерживался говорить так со своим помощником.
