– Вы должны еще подождать писать ей, – закончила мистрис Пейзон, – и нужно дать пройти еще некоторому времени, прежде чем увидеться с ней. Я уверена, что вы согласитесь на это ради Салли.
Амелиус молча поклонился. Он ни одной живой душе не сознался бы в том, что он чувствовал в эту минуту.
Мистрис Пейзон, наблюдавшая за ним с женской проницательностью, смягчилась немного. «Я могу передать ей от вас, – заметила добрая старушка, – что вы были рады услышать о ее хорошем поведении».
– А сможете ли передать ей это? – спросил он.
Он вынул из бумажника фотографию коттеджа, которую нашел на конторке домового агента и взял ее с собой.
– Это теперь мой коттедж, – сказал он немного запинаясь. – Я буду жить в нем, Салли будет приятно увидеть его.
– Салли увидит его, – согласилась мистрис Пейзон, – если вы позволите мне прежде отрезать вот это, – и она указала на адрес коттеджа, напечатанный под фотографией. Прежние ее опыты в приюте не позволяли ей доверить Салли адрес Амелиуса в Лондоне.
Руфус подал ей перочинный ножик, и мистрис Пейзон, отрезав адрес, положила фотографию в свой бумажник.
– Теперь Салли будет счастлива, – сказала она, – и от этого не может произойти никакой беды.
– Я знаю вас, мадам, почти двадцать лет, – заметил Руфус, – и в первый раз слышу из уст ваших такое опрометчивое замечание.
Глава XXVIII
Три дня спустя Амелиус перебрался в коттедж. Он приобрел себе прислугу так же быстро, как жилище. В отеле был иностранец слуга, седой француз старой школы, слывший за человека неуживчивого нрава, увлекшийся веселым добродушием Амелиуса со свойственной его нации горячностью. Молодой англичанин говорил с ним просто и ласково, как с другом, выслушивал его жалобы, принимал участие в его горестях, никогда не обращал их в смешную сторону и не смеялся над ним, а даже ласково говорил ему: «Надеюсь, что вы не обижаетесь на меня за то, что я называю вас вашим прозвищем», когда тот объяснил ему, что его христианское имя «Теофил» и что английская прислуга наспех сократила его имя в «Тофа»: «С самого начала, сэр, как вы стали называть меня Тофом, я считал это за честь». Спрашивая всех и каждого, не может ли кто рекомендовать ему слугу, Амелиус однажды утром задал такой же вопрос Тофу, когда тот принес ему горячей воды. Старый француз низко поклонился с выражением преданности.
– Я знаю, сэр, только одного человека, которого могу рекомендовать вам, – сказал он. – Возьмите меня.
Амелиус был очень рад, только сделал одно предупреждение.
– Я не могу держать двух прислуг, – заметил он, когда Тоф помогал ему одеваться.
– Зачем вам двух прислуг, сэр? – возразил француз.
– Не могу же я требовать, чтоб вы занимались постелью.
– Почему нет? – сказал Тоф и в пять минут убрал постель. Он быстро вышел из комнаты и вернулся со щеткой. – Судите сами, сэр, умею ли я хорошо вымести ковер? – Он поставил Амелиусу стул и заявил:
– Позвольте мне избавить вас от труда бриться самому. Довольны ли вы? Очень хорошо. Я также могу подстричь ваши волосы и срезать мозоли, если вы страдаете ими. А теперь не прикажете ли что-нибудь приготовить к вашему завтраку?
Полчаса спустя он принес новое кушанье.
– Oeufs a la tripe, это образчик того, что я могу сделать как повар. Попробуйте, пожалуйста. – Амелиус съел все и в самых восторженных выражениях поблагодарил повара. – Благодарю вас за одобрение. Я могу представить еще образчик своих способностей. Вы можете заболеть, ведь это весьма возможно, но отчего, помилуй Бог! Так вот, прочтите этот документ.
Он подал Амелиусу бумагу, датированную несколько лет тому назад в Париже и подписанную английским именем.
«Сим свидетельствую свою благодарность Теофилу Леблонд, ухаживавшему за мной во время продолжительной болезни с чрезвычайным усердием и большим умением, которые я и ценю весьма высоко».
– Дай Бог, сэр, чтоб вам не пришлось использовать в деле эти мои способности, – заявил Тоф. – Я только хотел показывать вам, что я не так стар, как кажусь, и что мои политические убеждения изменились с летами, из красного республиканца я стал умеренным либералом. Еще должен признаться, что я страстный поклонник прекрасного пола.
Он прижал руку к сердцу и ждал, что скажет Амелиус.
Таким образом, коттедж обзавелся двумя обитателями, Амелиусом и Тофом.
Руфус остался в Лондоне еще ненадолго и занялся наблюдениями над характером француза, он нашел, что жалобы на его дурной характер были напрасны и что его недостатки ограничивались тем, что «он старался придать себе вид джентльмена и не понимал шутки». Что же касалось честности и воздержанности, то рекомендация содержателя отеля не оставляла желать ничего лучшего. К величайшему удивлению Руфуса, Амелиус не скучал от своей спокойной жизни и не искал развлечений от скромного общества своих книг. Он аккуратно ходил в дом мистера Фарнеби, совершал продолжительные прогулки, никогда не упоминал имени Салли, потерял всякое желание ходить в театр и не появлялся более в курильной комнате клуба. Некоторые, заметив перемену, происшедшую в его горячем характере, принимали ее за хороший признак для будущего. Американец же видел глубже, его не так-то легко было обмануть. «Мой милый юноша обескуражен и упал духом, – решил он про себя. – Мрак поселился в душе его на месте бывшего там света, и что всего хуже, это то, что он сосредоточивается в себе». После тщетных стараний заставить Амелиуса открыть ему свою душу Руфус отправился в Париж не совсем спокойный за своего друга.
После отъезда американца ход событий изменился и неестественно спокойная жизнь Амелиуса была нарушена.
Явившись с обычным визитом в дом Фарнеби, он нашел всех в сильном волнении. Был созван второй консилиум вследствие опасных признаков, появившихся у больного. На этот раз доктора объявили ему, что он жертвует жизнью из-за упрямства, оставаясь в Лондоне и занимаясь делами. По счастью, дела банка могут поправиться при могущественном вмешательстве мистера Мильтона. При такой перспективе мистер Фарнеби по просьбе племянницы покорился предписанию врачей. Он боялся путешествия, и по его желанию Регина должна была ехать с ним. «Я ненавижу около себя людей посторонних и иностранцев, а между тем не люблю быть один, если ты не поедешь со мной, я останусь здесь и умру!» – так мистер Фарнеби говорил Регине хриплым голосом и сердито нахмурив брови.
– Мне очень грустно уезжать от вас, дорогой Амелиус, – сказала Регина, – но что могу я сделать? Я была бы рада, если б вы могли ехать с нами. Я было намекнула на это, но…
Ее опущенное вниз лицо договорило за нее. Амелиус почувствовал, что у него похолодела кровь при одной мысли быть спутником мистера Фарнеби в путешествии. Мистер Фарнеби со своей стороны испытывал такое же «приятное» ощущение.
