– Но, но, не забывайтесь. На все есть установленные сроки и свои приказы. Раз приказа нет, сиди и жди. Но готовиться к этому нужно.
Возвышаев сел за стол и как-то неожиданно спросил:
– Вы член партии?
– Кандидат.
– Тоже неплохо. С каким стажем?
– Да уж на второй год перевалил.
– Пора в члены переходить… Инициативные товарищи нам нужны. Местная низовая партячейка, прямо скажем, плетется в хвосте событий… – Возвышаев одним глазом смерил Сенечку, другим уперся в его донесение, лежащее на столе. – А что, не засиделись ли вы на комсомольской работе?
– Так ведь наше дело известное – где бы ты ни находился, а держи четкую пролетарскую линию в повседневной работе, – уклончиво ответил Сенечка.
– Верно! А если сказать конкрекно, – на последнем слове Возвышаев словно споткнулся, и Сенечка уловил это «конкрекно», – то теперешняя пролетарская линия заключается в том, чтобы ни одно кулацкое хозяйство не ускользнуло от индивидуального обложения.
– Действовать конкрекно, – повторил Сенечка, – значит привлечь бедноту к выявлению кулацких хозяйств. Так я вас понимаю?
– Именно! Вы который год у нас в Тиханове?
– Четвертый пошел.
– Срок подходящий. Местное население, надеюсь, знаете?
– Как не знать! Я ведь учитель – вроде попа по дворам хожу…
– Ну да, в целях, так сказать, культурного переворота… революции то есть. Родственники есть?
– Какие у меня родственники? Я же ведь из детдома.
– Да, да… я припоминаю… Мы вас в школу определяли… Еще в волости. Значит, вы безродный?
– Безродный.
– Это хорошо. Объективная мера действия и никаких материальных оснований. – Возвышаев глянул на Сенечкино донесение, прочел в конце его подпись и в скобках полное имя-отчество. – Вот так, Семен Васильевич… А как вы на это посмотрите, если мы предложим вам поработать секретарем местной партячейки?
– Но секретарем работает Кадыков. Как-то неловко, – Сенечка приподнял плечи и широко развел руками.
– Он уходит… В Пантюхино переезжает.
– Ну, если он уходит, тогда другой оборот. – Внутри у Сенечки все ликовало, но он смиренно глядел себе под ноги и тихо шевелил носками.
– Там выберут тебя или нет… Я надеюсь, конечно, что выберут.
– Никанор Степанович, я всегда готов…
– Обожди, не перебивай! Обстановку готовить надо теперь. Среду прояснять. С массой работать. А то получится вон как на гордеевском активе. Собрались выявить кандидатуры на индивидуальное обложение, а проголосовали против.
– Ну, в Тиханове этот номер не пройдет, – Сенечка шумно вздохнул и покрутил головой.
– Это легко сказать… В сельских учетных комиссиях есть зажиточные элементы. И они пользуются влиянием в народе.
– В таком случае их не надо привлекать, – спокойно возразил Сенечка.
– Они же члены комиссий, голова два уха! Как ты их не привлечешь? Сначала их исключить надо.
– Да не членов комиссии, – мягко пояснил Сенечка. – Сами комиссии не нужно привлекать. Да, да. Комиссии в полном составе.
– Как? Без комсода начислять хлебопоставки и обложения?
– Ну и что? Поручить это активу бедноты да партячейке. Проще будет.
Возвышаев с удивлением поглядел на Сенечку, словно впервые видел его, – тот сидел, коленки вместе, носки врозь, по команде смирно, и тоже глядел на Возвышаева с детским простодушием – чему тут удивляться-то? – будто спрашивал он. – Это ж ясно само собой. Вот как дважды два – четыре.
– Я согласен. А теперь слушайте меня: встретьтесь с активистами из бедноты с глазу на глаз… Кандидатов сами подберите. И потолкуйте с ними. Подготовьте их насчет выявления хозяйств к индивидуальному обложению. Вы меня поняли?
Сенечка кивнул головой:
– То есть прикинуть, кого именно, и неплохо бы список составить. Я имею в виду обложенцев.
– Именно, именно, – подтвердил Возвышаев.
Сенечка вышел из РИКа окрыленным. Ну, что вы теперь скажете, Андрей Иванович и Митрофан Ефимович? Да, Зенин – Сенечка! Да, он в лаптях гармонь носил менять. Да, его били и в передний угол не сажали! Он что же – глупее вас?
Он зашел в магазин, отозвал из-за прилавка Зинку и шепнул ей на ухо:
– Есть предложение устроить нынче вечером уразуалямс. Так что не заговаривайся тут…
– Сеня, милый! Я – одна нога здесь, другая – там.
Сенечка сбегал к Левке Головастому в сельсовет, переписал всех лишенцев – держателей патента на заведения и торговлю, да от себя еще двух добавил. И получилось шестнадцать человек. Вот вам и кандидаты на обложение. Потом спросил: по скольку излишков сена начисляли в прошлом году? «И по десять пудов и по двадцать, – отвечал Левка, – это смотря по едокам». – «Так как налог у нас прогрессивный, излишки тоже должны начисляться в геометрической прогрессии», – изрек Сенечка. Левка не понял, что такое «геометрическая прогрессия», но согласно кивнул головой: «Это уж само собой».
Пригласил Сенечка к себе в гости Якушу Ротастенького и Ванятку Бородина. Выбрал их в собеседники Сенечка не случайно, – Якуша был не просто бедняком-активистом, но еще и членом сельсовета, а Ванятка на все Тиханово славится своей честностью и прямотой. Недаром фондовый хлеб и семена для сортоучастка Кречев доверил хранить в первую очередь Ванятке. К тому же он был партийный, умел не только повеселить народ, но и вдарить словом, как свинчаткой. Да и Зинка хорошо знала его и доверяла. На этот счет у Сенечки было особое соображение.
Он купил литровку рыковки, да килограмм копченой селедки, да у Пашки Долбача штуку колбасы, сам нажарил картошки на тагане, отварил яйца и даже самовар поставил.
Зинка прибежала домой возбужденной от любопытства и спросила, не успев дверь за собой притворить:
– Сень, куда тебя повысили?
– На кудыкины горы. Ты бы еще с улицы крикнула.
– А что, это секрет?
– Нет, ступай скажи Матрене Кривобокой. Она семи кобелям на хвост навяжет.
– Ну вот, у тебя всегда одно и то же: секреты и намеки. – Зинка сняла красную шелковую косыночку, взбила рукой навитые железными щипцами мелкие кудряшки, прошла к столу. – А между прочим, от жены секретов не бывает.
Она потянулась к нему целоваться.
Но Сенечка подал ей белую скатерть (из Зинкиной корзины достал) и приказал:
– Накрывай!
Потом, нарезая в тарелки колбасу и селедку, сказал нравоучительно:
– И когда ты, Зина, бросишь эти мещанские замашки и понятия? Уходишь на работу – целоваться лезешь, с работы приходишь – тебе вынь да положь, где был, отчитайся – что без тебя делал, с кем виделся? А как же? Я, мол, жена… А между прочим, жена есть понятие старорежимное. Это понятие сковывает свободные отношения в равноправной любви. Дружба превыше любого брачного союза. А если мы друзья, то и веди себя с достоинством – никогда не выпытывай, а располагай к себе доверие.
– Ну ладно, ладно! – Зинка потупилась, разгоняя рукой складки на скатерти. – Я знаю – ты образованный, умный, и взгляды у тебя передовые, и живешь правильно. Ну, так научи! Ты же обещал меня учить, когда уговаривал пожениться… – Она подняла голову и смотрела на него с легкой растерянностью.
Сенечка улыбнулся:
– Ну, ну… Не обижайся, – подошел и поцеловал ее в губы.
Зинка обхватила его за шею, шумно вздохнула:
– Тебя не поймешь, то целоваться не велишь, то сам лезешь.
– Это я любовь твою испытываю.
– Глупый! Чего меня испытывать. Кабы я не любила, не пошла бы самоходкой.
– Опять ты это гадкое словцо…
– Да ну тебя. Возьму вот сейчас и задушу!
– Эй-эй! Тише! Ты и в самом деле задушишь, – Сенечка попытался выскользнуть из мощных Зинкиных объятий.
– Не пущу! Говори, ну! – она все сильнее прижималась к нему разгоряченным телом.
– Да постой же! Люди придут, а мы тут с тобой черт-те чем занимаемся, – рассердился Сенечка. – Сядь!
Зинка нехотя присела, глядела на него в ожидании, как ребенок, у которого на время отняли любимую игрушку.
Сенечка оправил рубаху, плеснул в стакан водки, выпил и понюхал хлеб:
– Меня Возвышаев вызывал.
– Ну?
– Просил меня взять партячейку… Секретарем поработать.
– Согласился? – она приподнялась на локте.
– Сказал, что посоветуюсь с женой.
– Вот глупый! Чего тут советоваться?
– Есть одно соображение…
– Ты в самом деле решил со мной посоветоваться? – она поднялась с табуретки.
– А ты как думала?
– Сенечка, милый! А я такая дура… Ведь я подумала… – она опять кинулась к нему.
– Но, но! Давай на расстоянии. Садись! Что ж ты подумала? Что я тебя ни во что ставлю?
– Не обижайся… Но мне казалось, что ты в политику меня никогда не пустишь.
– А я вот хочу пригласить тебя на заседание бедняцкого актива.
– А что я должна делать?
– Выступить. Ты ведь хочешь быть моим другом. А друзья познаются в борьбе. Мы живем в такое время, когда борьба есть любовь и жизнь. И даже в песне поется: «И вся-то наша жизнь есть борьба».
