Над длинной кирпичной стеной уныло маячила одинокая дощатая вышка с часовым в черной фуражке; он смотрел на площадь, опершись на поручни, и зевал. Рядом стояла, прислоненной к столбу, его винтовка с примкнутым штыком.
– А что, Ванька? Давай перейдем площадь, постучимся в ворота. Небось пропустят. Куда еще ехать? Ведь все равно этих ворот не минуешь.
Жадов побледнел и нервно передернул пересохшими губами:
– Дура! Такими словами не шутят.
В торговых рядах под белокаменной аркадой, на исшорканных изразцовых полах было прохладно и глухо, как в подвале. Народу было мало – день будний, к тому же сенокосная пора…
– Ну, чего тебе надо? Выбирай! – говорил Жадов, водя ее вдоль прилавков.
Она взяла темно-синий бостоновый костюм – мечта всех елатомских модниц, подобрала к нему белую батистовую кофточку с шитьем и черные лакированные туфли на высоком каблуке.
– Я теперь как из песни, – радовалась Алена.
– Чего? – не понял Жадов.
– Слыхал песню:
Я одену тебя в темно-синий костюмИ куплю тебе шляпу большую…
– А-а! Сейчас мы сообразим насчет шляпы. Выбирай, пока не передумал, – подталкивал ее Жадов к прилавку с платками и сам удоволенно хмыкал: – Ну, что? Глаза разбежались? Или дух перехватывает?
Из яркого набора ситцевых и сатиновых платков, газовых, атласных, шерстяных, одноцветных – синих и красных, малиновых и небесно-голубых, канареечных, вишневых и черных в крупных разноцветных бутонах свисал один королевский персидский плат, весь перевитый тонкой набивной вязью вихревого рисунка, охваченный шафрановым жаром пылающей расцветки, с длинными черными кистями.
И такой громадный, что не только голову покрыть, кровать двуспальную застелешь. Алена остановилась перед ним как завороженная.
– Понравился? – спросил Жадов.
Она только вздохнула.
– Сколько стоит эта штука? – спросил он продавца, перегнувшись через прилавок и схватив за конец свисающий плат.
– Платок персидский, – строго сказал продавец. – Просьба руками не трогать.
– Сколько стоит, говорю? – грубо окрикнул его Жадов.
– Пойдем, Иван! Пойдем, – сказала Алена, беря Жадова за руку.
– Отойди! – выдернул он руку и опять продавцу: – Ты что, язык проглотил?
– Двести сорок рублей, – ответил тот, чинно поджимая губы.
– Заверни платок! – Жадов вынул из кармана флотских брюк толстую пачку червонцев и, отсчитав нужную сумму, небрежно бросил на прилавок. – Сморчок! Знай, с кем дело имеешь.
А вечером, прихватив с собой Верку, они пошли в трактир. В трактире было пиво, и потому за столиками и возле буфета толкалось много народу. Алена сходила к «самому», который сидел за дощатой перегородкой, выкрашенной в голубой цвет. Через минуту вынесла оттуда круглый столик и поставила его в углу за высоким лопушистым фикусом в кадке. Не успели гости рассесться за столиком, как появился сам хозяин – лысый толстяк в белой куртке с покорным услужливым лицом, скорее похожий на полового, чем на владельца трактира. Извинительно улыбаясь, глядел только на Жадова, как кролик на удава, лепетал:
– Есть свежая стерлядка, судачок, грибки маринованные, тоже свежие…
– Сперва говори, что есть выпить! – сказал Жадов.
– Выпивка у нас известная: значит, рыковка, в розлив и под сургучом, для барышень – кагор и сетское, в бочках.
– Давай бутылку рыковки и графин сетского, – приказал Жадов. – А на закуску – всего самого лучшего, по тарелке. И пива поставку.
– Сейчас принесут!
Хозяин скрылся за дощатой дверью, и тотчас же вынырнул оттуда проворный официант с черными усиками и в такой же белой куртке, он одним махом накрыл на столик белую скатерть и, торопливо оглаживая складки, воровато поглядывал на Алену.
– Очень приятная компания, – изрек наконец. – Уезжаете?
– Тебе чего? – сказал недовольно Жадов. – На свидание пришел или байки рассказывать?
– Поскольку вместе служили… – стушевался тот. – Простое любопытство то есть…
– Не в меру любопытных бьют и плакать не велят. Неси, чего приказано!
– Сей минут, – официанта как ветром сдуло.
Алена прыснула:
– Сейчас на кухне устроит переполох. Повара будут в окошко выглядывать. Вот посмотрите… Все решили, что я брошенная. Мы уж с Веркой в Растяпин собрались податься.
– Ты хоть меня не приплетай, – недовольно отозвалась Верка, покусывая ноготь. – Веселись, потешайся, но меня оставь в покое.
– Ты что сегодня кривишься – или муху съела?
– А мне что, на одной ножке скакать, оттого что ты устроилась?
– Вот ненормальная.
Между тем из раздаточного окна стали выглядывать распаренные физиономии в белых колпаках.
Алена хлопнула в ладоши и засмеялась:
– Ну, что я говорила, что?!
Жадов тоже засмеялся, махнул рукой поварам и крикнул:
– Подходите к столу, водки дам!
Официант принес на подносе отварную стерлядь, жареного судака, нарезанного крупными кусками, белые грибы, колбасу и сыр.
– Ну, девки! – сказал Жадов, наливая им вина. – Давайте помянем наши елатомские малины. Привольная была жизнь, веселая. Дай бог нам в другом месте так пожить.
Алена выпила большую граненую рюмку и опрокинула ее донцем кверху.
– Кто как, а я всем довольная: и на прошлое не в обиде и на будущее в надежде.
– Надеялся волк на кобылу, – сказала хмуро Верка. Она чуть пригубила и отставила на край стола рюмку с вином.
– Ты какая-то ноне прокислая, – сказал Жадов. – Все пузыри губами пускаешь.
– Ее Жук подвел, а мы виноваты, – хохотнула Алена.
– Уж больно ты веселая нонче, – поглядела на нее пристально Верка. – Не рано ль пташечка запела, каб те кошечка не съела.
– Типун тебе на язык! – сказал Жадов.
К ним подсел пожилой и небритый человек с землистым лицом в грязной рубашке, но при галстуке:
– Честь имею представиться, – с трудом пошевелил он языком. – Знаменитого Московского Художественного театра артист Ап… Аптекин.
– Будет тебе представляться, Таврило, – сказала Алена. – Ты что, или не узнал меня?
– А, пардон! – он поглядел на нее мутными серыми глазами, наморщив высокий лысеющий лоб. – Аленушка-сестриченька? Ты? А это кто? – кивнул на Жадова. – Братец Иванушка или серый волк?
– Хозяина за столом не расспрашивают, – сказал Жадов. – У хозяина просят, что надо. Это что за артист? – спросил Алену.
– Какой он артист! Бывший стряпчий Томилин. Спился. Теперь по деревням ходит да от мужиков жалобы пишет в ЦИК. Они и поят его…
– Простите, мадам… А прежде я был артистом Ап… Аптекиным. С Михал Михалычем Тархановым начинали, да-с. Разрешите за доблестный русский народный флот, красу и гордость революции, осушить бокал из этого жбана? – указал на поставку с пивом.
– Ты артист? – спросил Жадов.
– Так точно.
– Ну вот сперва спой. А мы послушаем.
– Что прикажете?
– Валяй, чего знаешь.
– Судя по вашему требовательному вкусу и красивому воротнику, вам непременно придется по душе песнь о самопряхе, пошедшей за гвардейским командиром в высший свет.
Жадову понравилось замысловатое и вежливое изречение этого мятого пьяницы.
Он кивнул:
– Давай.
Томилин запел слабым хрипловатым голосом:
В ни-изенькой све-е-телке а-а-гоне-е-ек гари-и-ит.
А потом прислонил к губам раструбом кулак и пропищал, как из рожка, высокие ноты.
– Отчего ж ты кулак приставляешь? – спросил Жадов. – Или голосу нет?
– Голос у меня есть, только воздуху не хватает, – ответил Томилин.
– Ладно. Выпей вот, – Жадов налил ему стакан пива. – Накачай в себя воздуху и ступай к другим столам.
Когда Томилин отошел, Жадов попросил Верку:
– Спела бы ты по-настоящему. А то у нас не веселье, а тоска зеленая.
– Нет уж, миленькие дружки мои. У меня тоже, как у Томилина, воздуху не хватает. Видать, я его весь израсходовала раньше. Счастливо вам погулять. – Верка встала и быстро вышла.
– Завидует нам – вот и бесится, – сказала Алена.
– Н-да… Что-то не клеится у нас сегодня. Не совсем весело.
– А я счастлива. Может быть, первый раз в жизни. Налей мне, Иван!
Кулек и Сима заночевали в Агишеве у Васи Белоногого и приехали в Ермилово только к десяти утра. Там, у Лыкова, их поджидали Кадыков и Бородин.
– Вы какого дьявола? К теще на блины поехали или выполнять оперативное задание? – набросился на милиционеров Кадыков.
– Погодь, погодь, – забормотал Кулек. – Оперативные сроки мы не нарушали. Сказано: к вечеру выехать на кордон. Вот мы и заявились.
– А мне чего делать до вечера? Сидеть и в потолок плевать? Или по воску гадать – где вы? В бочаге уходились или с похмелья дрыхнете? – заорал Кадыков. – Мне ж надо с местной милицией согласовать. Помощь запросить, если вас, обормотов, нету. Не одному ж мне в облаву лезть!
– Да понимаешь, месяц как раз народился. Ну и у татар была ураза, – вступился Вася Белоногий за милиционеров. – Соседи пригласили в гости. Одному мне неудобно идти. И отказываться нехорошо: все ж таки для здешних татар я – советский служащий. А милиционеры, само собой, представители власти. Почет и уважение. Вот мы и задержались на этой уразе.
