— Войдите.
Войдем вместе с дрожащим от лихорадки доном Грегорио Меллоне, который держит мелочную торговлю семечками, анчоусами и маслинами близ фуникулера на горе Монтесанто. Бассо, узкий и темный, освещен одной-единственной электрической лампочкой, которая словно заболела оспой, едва ее ввернули в патрон. Мебель: двухспальная кровать, две койки, четыре стула вокруг стола, оплетенная бутыль для воды, угольная печь и шкаф, битком набитый медикаментами. Должен сообщить прежде всего, что без этого шкафа с его содержимым семейство Руокко погибло бы. И это притом что сами они принимают лекарства лишь в крайних случаях, и то с единственной целью — добыть новые лекарства и обеспечить ими занятия и способности дона Чиччо. Что я имею в виду? Как это понимать? Так ли больны они на самом деле или нет, члены семейства Руокко? Не хочу держать вас в неведении. Молодая донна Элизе и двое ее детей — одиннадцатилетняя Тереза и девятилетний Карлуччо — идиоты, хотя телесно они совершенно здоровы. Супруг же донны Терезы и отец семейства — изможденный старик, усохший, кажется, до самой последней своей неразрушимой сути; это уже не человек, а обкатанный голыш, который смерть однажды уже подобрала, чтобы вложить в пращу и метнуть в иной мир, но он выскользнул из ее костлявых пальцев и снова оказался среди нас. Единственным недугом, от которого страдает эта семейка, является их постоянный и неуемный аппетит, характерный, впрочем, для всех местных жителей. Прозвища точильщика, который как лезвием бритвы заострил способности дона Чиччо, многочисленнее и грубее, чем прозвища дьявола. Такой только начнет точить — и вот, пожалуйста, дон Чиччо уже превращается из рабочего-трамвайщика в лекаря или аптекаря — а, впрочем, не то я говорю — он превращается в «больного по доверенности» или «больного по представительству». Это редчайшая профессия, требующая необыкновенных способностей; дон Чиччо, возможно, единственный человек на земле, который ею владеет; он умело осваивает самые тонкие ее секреты, не имея ни конкурентов, ни подражателей и добывая трудный свой хлеб, в котором никому не отказывается до тех пор, пока никто его и не просит. Двадцать лет дон Чиччо был чистильщиком трамвайных рельсов, чьи обязанности состояли в одном элементарном действии: ввести в желоб щетку и идти за вагоном, думая о чем-то своем — в последние годы он думал об Элизе. Родители выдали ее за него несмотря на большую разницу в возрасте, потому что девушка была немного «тронутая». Она ничему не училась и не знала никакого ремесла; она только молчала и все полнела; если она вставала с места, то тут же начинала идти — все равно куда, хоть никуда, но с таким видом, словно идет со свечой к алтарю. После замужества ей стало хуже, а после рождения Карлуччо она совсем потеряла рассудок. Дети унаследовали ее веселое тихое помешательство. Они вечно смеялись, смеялись без всякой причины, и за ними все время надо было приглядывать, а чтобы они перестали смеяться, их нужно было слегка стукнуть (отец пользовался для этого полой, почти невесомой тростниковой палочкой). Отдать их в приют для умалишенных? Отец скорее бы покончил с собой. Чтобы ухаживать за женой и детьми и вести хозяйство, он бросил службу. Ему причиталось менее половины пенсии и право на бесплатную медицинскую помощь. Вот здесь-то и зарыта собака. В тот момент, когда дону Руокко впервые небрежно протянули в страховой больнице какие-то случайные, но бесплатные лекарства, решилась его судьба.
Вот и сейчас дон Чиччо действует своей наставительной тросточкой, загоняя в глубь бассо, словно маленькое стадо, свое странное семейство, а затем почтительно приветствует дона Грегорио Меллоне.
— Войдите, пожалуйста, — шепотом говорит он. — Мы с вами знакомы?
— Нет, — отвечает посетитель, весь трясясь от озноба, — не имел удовольствия. Меня прислал к вам мой двоюродный брат дон Фернандо, гитарист.
— Ах, дон Фернандо? Прекрасный человек. Родственник Фернандо Дзурфо и мне родственник… я и брать буду с вас как с родственника, ни лиры больше. Сто лир за диагноз, ампулы, таблетки, капли — все за полцены… Согласны?
— Конечно. Как вам будет угодно.
Дон Чиччо убирает со стола, укладывает на нем пациента, под голову подкладывает ему подушку, а под мышку ставит градусник. Затем достает записную книжку и карандаш и задает первый вопрос:
— На что в общем мы жалуемся? — спрашивает дон Чиччо.
— На что я жалуюсь? Меня бросает то в жар, то в холод. Это случилось внезапно, я упаковывал каперсы, как вдруг ни с того ни с сего у меня перехватило дыхание, и меня как будто два раза ударили ножом в грудь и спину… Господи, дон Чиччо, это что-нибудь серьезное?
— Сейчас посмотрим, — говорит дон Чиччо, прилежно записывая симптомы. Он вынимает градусник и отчетливо, по слогам произносит — Тридцать девять и пять… Можно ли представить себе более несомненную картину воспаления дыхательных путей?
— А что это значит? — спрашивает дон Грегорио.
— А то, что у вас недурная пневмония… но не падайте духом, я вас вылечу…
— Мадонна дель Кармине! — восклицает дон Грегорио. — Это что, опасно?
— В мое время вам не помогли бы ни Сан Чиро, ни Кардарелли. Но сегодня у нас есть столько сильных средств! Лекарства, а не слова. Идите домой и ложитесь в постель. Вот восемь таблеток, это знаменитый сульфидин. Примите их в течение суток. Завтра я сам приду к вам и принесу еще более прославленный пенициллин. Только предупреждаю вас — это не дешево.
Дон Грегорио (грустно):
— Ну, раз уж так случилось, ничего не поделаешь. Где тонко, там и рвется… А как с диетой?
— Больше пить. Можно спиртное. Ежедневно десять рюмок коньяка в сладкой воде… Понятно? Сердцем мы займемся послезавтра… idem[46] и почками… Не беспокойтесь, вы ведь как железная бочка!
Дон Грегорио выходит, покашливая, сопровождаемый радостными воплями донны Элизы, Карлуччо и Терезы, которые снова принялись веселиться. Дон Чиччо нежно увещевает их своей тросточкой, хотя он и сам в таком же восторге. Воспаление легких? Наконец-то бог послал ему не вульгарное желудочное расстройство, которое снимается обычными очистительными средствами. Здесь же, хвала всевышнему, речь пойдет о сульфидине и о пенициллине, о самых дорогих и самых сильных современных препаратах. Поэтому можно не сомневаться, что дон Чиччо без всяких колебаний сделает все, что положено. Накормив и уложив в постель жену и детей, он мелко нарезает две головки чеснока, подливает уксусу и тщательно все перемешивает. В полночь он натирает этой дьявольской смесью под мышками. Завтра утром у него будет та самая высокая температура, которая ему нужна. Пробило девять. Пора идти. Дон Чиччо оставляет жену и детей на попечение соседки и, плотно закутавшись в плащ, отправляется в путь. Врач страховой больницы как раз в эту минуту одевает халат.
— Руокко! — стонет он, не веря своим глазам. — Это опять вы? Я не ошибаюсь? Господи ты боже мой! У вас новая болезнь или что-нибудь из старого?
Ни слова не говоря, движениями, в которых есть что-то театральное, старик снимает плащ, пиджак, рубашку, а затем привычно растягивается на кушетке. Частые приступы кашля разрывают ему грудь, буквально выворачивают наизнанку. Температура тридцать девять и семь. Одышка, хрипы и шумы в легких — все налицо; все явилось словно по волшебству, по зову предусмотрительного дона Чиччо. Трения плевры? Ну конечно же, и без них не обошлось — дону Чиччо стоит только захотеть. Колющая боль? Ну еще бы: адская боль, словно раскаленный гвоздь вонзается. Нет, это неслыханно! Тот самый старик, которого менее чем за год поразили все самые распространенные болезни желудка, кишечника, поджелудочной железы, почек, носоглотки и глаз, теперь демонстрирует все симптомы несомненной, блистательной, классической пневмонии. Что же делать? Что делать? Делай пропись, бедный доктор, пиши, прописывай! Пенициллин, сульфидин, хинин; для сердца немного дигиталиса — принимать не сразу, а постепенно, дробными дозами.
— Отправляйтесь домой, Руокко, и немедленно ложитесь в постель… Завтра к вечеру я к вам загляну. Да, сестра, это не старик, а просто тридцать три несчастья.
Дон Чиччо растворяется в воздухе. Аптекарь вручает ему (с тайной завистью, как полагает дон Чиччо) драгоценные медикаменты. Души чистилища, сколько же они стоят! Просто сокровище в таблетках и ампулах. А для семейства Руокко это ежедневные густые супы в течение целого месяца. Бедный доктор навестит Руокко действительно «к вечеру» (днем он пойдет в кино со своей невестой — Руокко известно и это обстоятельство) и два-три раза постучит в дверь мрачного бассо в Сан-Либорио. Дон Чиччо, который в свою очередь следит за течением болезни своего «субпациента», безукоризненно продемонстрирует доктору ее «развитие». Что же дальше?
