— О-о-о-о! Кошечка! — застонал он и стал тыкать пальцем в направлении двора. — Там… у бассейна… цирк показывает…
— Бред, логорея, моторное возбуждение, — навскидку оценил романист Дима. — Как же, как же, нам такие вещи оченно даже знакомы. Допился ты, друг любезный. Поздравляю, у тебя белочка.
— Нет, ко-о-о-о-шечка! — закапризничал Васютинсий. — Такая рыженькая! И беленькая! И черненькая! Сразу три в одной! Она лапой — р-р-раз в сторону! И все лапой — р-р-раз в сторону!
— Скорей всего, белочка и есть, — кивнул дядя Мика. — Явные глюки. У Ефима-то кошки серые, верно? А ты чего скажешь, Рашид?
Светило медицины не успело ответить, а я уже уловила в пьяном бреде четкий смысл. Чего тут неясного? Если трехцветная кошка сидит у воды — значит, это Пульхерия! Господи, что с ней?!
— Пуля! — Я кинулась во двор, спасать свое сокровище. Сокровище, однако, меньше всего нуждалось в спасении. Когда мы всей толпой выбежали из дома во двор, то застали поразительную картину. Моя черно-бело-рыжая Пульхерия важно сидела на краю бассейна. С противоположной стороны шеренгой расположились все десять дымчатых сиамских красоток. Напрасно я думала, что хозяйские кошки будут игнорировать мою. Наоборот — сегодня все они сидели, как приклеенные, и внимали каждому жесту Пули. Моя киса важно двигала правой лапой — и тотчас же все десять кисок с другой стороны бассейна послушно повторяли ее жест. Моя кошка шевелила хвостом — и все ее благородные товарки, словно в трансе, шевелили своими хвостами в такт.
Завидев меня, Пульхерия элегантно выгнула спину, произнесла коронное: «Мур!» — и все десять сиамских леди сделали то же самое, наполнив двор разноголосым мурлыканьем. Мне даже на миг почудилось, что я узнала мотив «Подмосковных вечеров»!
Вслед за музыкальной паузой моя киса решилась разнообразить цирковую программу. Она строго, по-командирски, мявкнула, отползла на метр от края бассейна, после чего задрала лапу вверх и резко ее опустила — черт меня побери, если это не был типичный жест римского патриция, приказывающего в Колизее одному гладиатору победить, а другому умереть!
Никто здесь, к счастью, не умер и не убил: жест и мяв произвели на сиамских красавиц более мирное, хотя и ошеломительное воздействие. Кошки мигом перестали повторять телодвижения Пули, зато дружно снялись с места, гуськом прошествовали мимо шезлонгов и начали одна задругой, без толкотни, в порядке живой очереди, карабкаться по металлической лесенке на трамплин. Каждой пришлось достичь самого верха, взойти на край подкидной доски и, совершив эффектное сальто, броситься в воду. Прыжок с переворотом — фонтан брызг до небес — и трамплин занимает следующая. Прямо-таки олимпийская сборная кисок!
Все мы отлично видели, насколько кошачьей природе противны эти водные процедуры и с какой нескрываемой неприязнью каждая из мокрых княжон потом отряхивалась, выгребая из бассейна. Тем не менее — и это было самым поразительным! — все десять штук покорно совершили и восхождение, и бросок вниз, а моя кошка, не замочив шкурку, позволяла себя лениво медитировать под сверкающие брызги. То есть заниматься любимым делом.
Непонятно, подумала я, как же она умудрилась подписать хозяйских кошек на свой водный цирк? Пообещала им что-нибудь вкусненькое? Пригрозила на кошачьем языке? Будь она не кисой, а человеком, я решила бы, что в Пуле проснулся новый великий гипнотизер Вольф Мессинг. Может, в сухой корм попало что-то вроде кошачьего ЛСД? Но отчего так странно вели себя те десять сиамских кисок?..
— Забыл сказать, — вполголоса произнес Макс, наклонившись ко мне. — Когда я сейчас складывал шлемы в кофр, то нашел только пустую картонку из-под пирожных. Кошка у тебя пирожные тоже ест?
Дикая мысль забродила в моей голове, но я не успела оформить ее в слова. Потому что папины преференсисты бешено зааплодировали, а папа с необычайно важным видом раскланялся за меня и объявил:
— Моя дочь Яна Штейн — настоящий талант! Все видели, какая у меня талантливая дочка? Это я, между прочим, подарил ей эту кошку. Правда, признаюсь честно, я не подозревал, что моя девочка — еще и дрессировщица. Поразительно, а? Мика, Димка, ну скажите как люди искусства! Это же высший пилотаж, Куклачев просто отдыхает. А ведь она у меня еще и готовит! Господин Кунце, вы в курсе, как она готовит?.. И вот с такими талантами, друзья, она чуть не похоронила себя навсегда — где вы думаете? В прокуратуре! Хотя борьба с криминалом сейчас — дело безнадежное, перспектив ноль. Да вот хотя бы у нашего Рашида Харисовича вызов был сегодня — ужас и беспредел. Правда, Рашид? Именно. Напали на заслуженнейшего человека, у него дома, в хорошем районе, среди бела дня. Скрутили руки, побили, квартиру разгромили, довели старика до сильнейшего инфаркта, сейчас он в ЦКБ, в реанимации. И думаете, кого-нибудь из тех нелюдей найдут?.. Кстати, Яна, — обратился папочка ко мне, — ты его знаешь. Он специалист по твоей, по кулинарной части… Ну вспомни — Окрошкин! Ты к нему сколько раз ходила уроки брать…
Глава двадцать вторая Великая битва пузатых (Иван)
У Гитлера были точь-в-точь такие же усы, какие я видел у него в кино раз сто: маленькие, очень узкие, нагуталиненные до адской черноты. Фюрер носил кургузый френч цвета какашки, мятые брюки с заплаткой и, надо признать, неплохо изъяснялся по-русски.
— Слушай, Ваня, — говорил он мягким доверительным тоном, — не суйся в это дело, плюнь на него, не будь лохом.
— Сам ты лох, таракан усатый! — злился я. — Отстань от живого человека! На хрен мне тебя слушать, если ты давно околел?
— Околел, не спорю, — согласно кивал Гитлер. — С этим тебе, пацан, повезло. Если бы я не околел, ты бы уже сейчас висел на рояльной струне рядом с Вернером фон Брауном, Штауфенбергом, Сеней Крысоловом и, главное, этой старой сукой Луэллой Парсонс.
Прежде чем я успел удивиться появлению в этом ряду повешенных абсолютно никому не нужного вождя «Любимой страны», лицо и фигура Гитлера внезапно пошли мелкими квадратиками, как на кустарно оцифрованном DVD, размазались по всему пространству вокруг меня и стерлись с легким электрическим потрескиванием.
Вместо фюрера явилась душная темнота без конца-края. Мгновение спустя темнота перестала быть абсолютной и бесконечной.
В ней образовались первые дырочки размером с горошину, а сквозь них пролезли тонкие лучики зеленого солнца. Я понял, что это зеленый ворс обломовского дивана и что я потихоньку просыпаюсь — на задворках своего кремлевского кабинета, в комнате отдыха.
Стало быть, заночевал я тут, а домой вчера не поехал. Ага. На циферблате, вмурованном в кафель, минутная и часовая стрелки образовывали тупой угол. Пять минут девятого. То есть Софья Андреевна на посту, и кофе с бутербродами я могу получить в любую секунду. Но сначала — гимнастика, душ, свежая рубашка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
