Другая дама, которой было за восемьдесят, отправила потенциального обидчика в реанимацию. Еще одна бегала марафоны в свои девяносто. Я была моложе их всех и не могла справиться со снегоуборщиком!
Я отложила лопату и стала напевать песню, которая все еще звучала в моей голове.
– Если надо, я все смогу.
Мой голос был не таким уверенным, как у Хелен Редди, но в нем совершенно точно слышалась надежда.
Я отложила лопату и пошла обратно к снегоуборщику. Щелкнула выключателем, нажала на кнопку зажигания и уже гораздо более уверенно заявила:
– У меня получится.
Я дернула стартер. Раз, два… ничего.
Я топнула ногой в ботинке.
– У меня получится, – повторила я сквозь стиснутые зубы.
Рука болела, но я сделала глубокий вдох, потом медленно выдохнула и приготовилась к очередному рывку. И тут громоздкая конструкция взревела. Я подняла в воздух кулак в перчатке.
– Ура!
И с торжествующей улыбкой запела:
– Если надо, я все смогу…
Расправив плечи и высоко подняв голову, я толкала снегоуборщик вверх и вниз по длинной подъездной дорожке, снег разлетался высокими белыми дугами. Окрыленная победой, я расчистила весь двор!
Уставшая, но довольная, я вернула монстра в гараж, зашла в дом и сняла с себя зимнюю экипировку. Я выдержала бурю! Это достойно второй чашки какао и еще одного кекса.
Потом я сидела за столом. Дом вокруг меня молчал, а я думала о том, что способна на большее, чем мне кажется. Может быть, это и не так грандиозно, как у тех смелых женщин, о которых я читала. Но если я смогла укротить этого красного монстра и самостоятельно убрать сугробы в полметра высотой, значит, я действительно способна на все. Я подняла свою кружку высоко в воздух.
– Я сильна. Я непобедима. Я – женщина!
Сьюзен А. Карас
Он навсегда останется нашим сыном
Питайте свою веру, и ваши страхи умрут от голода.
Автор неизвестен
Наша церковь занялась переписью прихода. Каждая семья должна была сделать новую групповую фотографию. Две наши старшие дочери были в отъезде, зато мы могли сфотографироваться с младшими сыновьями. Один из них учился в колледже, другой – в старших классах. Я записала нас на последнее свободное время, а мальчикам сказала, чтобы обязательно пришли, иначе им не поздоровится.
Фотосессия была назначена на вечер вторника, и я поставила им на телефоне напоминания на воскресенье, понедельник и вторник, чтобы они точно не забыли. Как будто эта фотография была вопросом жизни и смерти.
В воскресенье вечером, ложась спать, я думала, как нам всем одеться. «У всех есть белые рубашки… Надо будет погладить их ко вторнику… Я могу надеть что-нибудь темное…» Это была не самая оригинальная идея, но я еще помнила день, когда я уговорила всю семью сфотографироваться для церкви в комбинезонах. Я уже почти задремала, когда на прикроватной тумбочке зажужжал мобильный телефон. Я рассеянно взяла его в руки. Сообщение, которое я прочитала, заставило мысли о фотографировании вылететь у меня из головы.
«Вы меня не знаете. Семнадцать лет назад я отдала ребенка на усыновление, и я думаю, что вы стали его родителями. Я не хочу вмешиваться в дела вашей семьи, но мне бы очень хотелось с ним познакомиться, если он не будет против».
Я перечитала это сообщение не меньше десяти раз, с каждой минутой ощущая, как превращаюсь в разъяренную медведицу, защищающую своего детеныша. Да, мы усыновили нашего младшего ребенка. И да, его родную мать звали так же, как автора сообщения. Но мы не разглашали информацию об усыновлении, и та женщина не должна была узнать ни наших имен, ни того, где мы живем. Тем не менее она каким-то образом нас разыскала.
Мы всю жизнь открыто говорили с Джоной о его усыновлении и его биологических родителях. Мы уверяли, что они любят его и желают всего наилучшего, поэтому они оказали нам невероятную честь – возможность подарить ему жизнь, которую он заслуживает. Мы не рассказывали ему о домашнем насилии, царившем в его родной семье, о многочисленных арестах за употребление наркотиков и пренебрежительном отношении, из-за которого его забрали из дома. Его любили. Его родители хотели для него хорошей жизни. Остальное ему было знать необязательно. Мы всегда говорили ему, что, если он захочет найти свою родную мать, когда ему исполнится восемнадцать лет, мы сделаем все возможное, чтобы помочь.
Но при этом представляла себе десятки негативных сценариев, к которым может привести такой поиск. Я боялась, что моему мальчику могут причинит вред, а я буду не в силах этому помешать.
Я лежала в постели, не смыкая глаз. Я читала и перечитывала послание, пытаясь найти скрытый смысл между строк. Потом я вдруг вспомнила день, когда во время урагана на две наши машины упало дерево. Джоне тогда было семь лет. В страховой компании нам сказали, что мы должны сами убрать дерево, чтобы они могли забрать поврежденные машины. Мы с Джоной стояли в стороне и наблюдали, как мой муж и трое сыновей-подростков с трудом поднимают огромную сосну. Джона сказал:
– Жаль, что под этим деревом не я, мама. Если бы я там оказался, ты бы мигом его подняла.
Мы все рассмеялись, но это была правда. Я готова была перевернуть вверх дном целый лес, чтобы спасти своего мальчика.
Сейчас у Джоны наступил выпускной год – время веселиться с друзьями, ходить на свидания, создавать воспоминания, строить планы на колледж и дальнейшую жизнь. Все лето наш дом был заполнен его одноклассниками. Я ворчала из-за того, что мне приходится кормить двух, трех или четырех дополнительных мальчишек, но на самом деле мы были рады их присутствию и тому, что вокруг Джоны крутилось столько ребят.
Разве я могу подложить моему счастливому сыну такую свинью?
Первым моим порывом было забыть об этом сообщение, не отвечать на него и никому о нем не рассказывать. Однако наутро я все же собралась с духом и показала сообщение мужу. Дэвид – самый уравновешенный человек в нашей семье. Он сказал, что скрыть от Джоны сообщение – это все равно что солгать ему. Ему нужно все рассказать, чтобы он сам решил, что делать дальше.
Конечно, муж был прав. Я могла поставить себя на место биологической матери Джоны. Она забеременела в возрасте пятнадцати лет, находясь в жестоких отношениях без поддержки семьи, и нашла в себе достаточно любви, чтобы отдать сына в лучшую жизнь. Когда Джоне было пятнадцать, я спросила его, готов ли
