– Он обещал взять тебя в жены?
– Да. Только при одном условии. Чтобы я подговорила вас бежать отсюда. Он вам поможет. Он уже все подготовил. Он добрый и хороший, а вы… отказываетесь. Почему вы отказываетесь, ваше величество?
Евпраксия не могла опомниться. Ведь столько раз убеждалась: в этом мире чье-то счастье и чья-то свобода возможны лишь ценой чужих несчастий и заточений, – а теперь нежданно предстало пред нею нечто невиданное: кто-то может стать счастливым благодаря ее освобождению! Странное счастье и еще более странная свобода, полученная такой ценой, не жестокой ценой, доброй, какой-то особенной человечной. Но если вдуматься?.. Бсе равно. Есть в этом обмене что-то не совсем чистое, все равно есть, коли замешан в дело такой человек, как Заубуш, да и маленькая Вильтруд плачет сейчас не потому вовсе, что ее императрица, отказав ей, остается в башне, а из-за разрушения своих надежд на свое счастье! На свете нет ничего бескорыстного. В своей доброте эта девица с ангельскими глазами тоже ведь безжалостно жестока, подобно Заубушу, императору, подобно всем, кто заботится прежде всего о себе, о собственной выгоде, собственной заносчивости, осуществлении собственных намерений и вожделений. У каждого по-своему это называется, а все одно и то же, и боязнь упустить собственный шанс – одна и та же боязнь.
Что ей, Евпраксии, должно было говорить и делать? Утешать Вильтруд?
Или: ты – мне, я – тебе, давай меняться, ровно дети малые?..
Приближалось утро. Некормленный сокол гневно завозился в сундуке, куда его запирали на ночь. Будут ли они с Вильтруд кормить его теперь, пускать сокола со своей башни в небо? Вроде бы ничего еще не случилось, но уже изменилось что-то. Вокруг. И в ней самой.
Внезапно Евпраксия до боли резко, отчетливо поняла, что предложение Заубуша "выменять" Вильтруд на свободу – это единственный выход для нее, Евпраксии. Других не будет! И пусть страшно (Заубуш! Насильник Заубуш – освободитель?), пусть тут опять легко обмануться, ожидая заветных перемен судьбы, все-таки сейчас нужно радоваться представившейся возможности: хоть так, но ты становишься устроителем собственной судьбы, вырываешься хоть в какой-то мере из тенет мрачного повседневного существования узника, – отвратительнее этих тенет нет ничего на свете!..
В тот день аббат Бодо пришел неожиданно рано. Будто тоже не спал всю ночь, – правда, на его потемнелом, но тщательно выбритом лице трудно было вычитать следы каких-либо мирских волнений. С хмурой суровостью взглянул он на Вильтруд, и та исчезла мгновенно, разом забыв о своих надеждах стать баронессой. Каменно-суровым видом своим аббат хотел подействовать и на Евпраксию, но императрица сразу же разрушила молчание, пожаловалась:
– В эту ночь меня посетил злой дух, отче.
Бодо испугался и не скрыл этого.
Помолчав, произнес выжидающе-назидательно:
– Не все те духи злые, которые нам кажутся злыми, дочь моя.
Блаженны…
– Этот не принадлежал к блаженным, отче! Вы должны знать, как он выглядит, чтоб побороть молитвами, коли встретите его.
Она описала ему своего ночного гостя. Аббат, немного успокоенный, спросил:
– Надеюсь, ты-то поборола его молитвой?
– Он исчез сам. Прокричал: "Ты недолго останешься здесь", – и исчез.
Как это понять?
Помолчали. Потом аббат объяснил:
– Иногда, дочь моя, самые нахальные демоны… по неисповедимым законам божеской премудрости могут возвещать людям истину. Ложью и обманом остается лишь то, что они говорят от самих себя. Но если их пророчества сбываются… частично… это потому, что их появление не совсем бесполезно для людей, поскольку и в особенности в тех случаях… когда Провидение позаботится, чтобы обезвредить действие их коварства. Такие явления, по свидетельству святого Григория, возвещают одним об их погибели, а другим служат предупреждением… насчет смены способа их жизни.
– А мне? Что предвещает он мне?
– Буду молиться о спасении твоей души.
– Она с большим тщанием охраняется. От угроз и искушений… И душа, и тело охраняются… Но я еще не все вам сказала, отче.
– Кто начал, тот дошел уже до середины.
– Стало быть, вы знаете про барона? И про что говорил он?
– Уважая слух твой, не буду пересказывать всего.
– И как я повела себя, тоже знаете?
– Разве могут о чем-нибудь свидетельствовать поступки человека, столь долго и столь несправедливо лишенного свободы?
– Несправедливо? Вы этого не говорили прежде, отче!
– Ибо не наступило мое время.
– А теперь? Наступило?
– Да.
– Чье же? Ваше или барона Заубуша?
– Твое время наступило, дочь моя.
Немного напуганная, она встала во весь рост, на шаг отступила от исповедника.
– Как это понимать, отче?.. Вы… тоже с бароном?
– С тобою, дочь моя!
– Но как же Заубуш? Откуда взялся тут этот дьявол? Не верю!
– Дьявол, дочь моя? Или природа людская? Все, что вне ее, либо божье, либо…
– Ничье? Нет на свете ничьего! И бескорыстного нет! Всюду и во всем корысть! И от моего освобождения, от моего обмена… Что должно случиться?
Побег?
– Избавление.
– Но как? Бежать? Ночью, тихо, по-воровскому? Переодеваться?
Закрывать свое лицо?.. От кого? И куда бежать? К кому?
– Нас послал святейший папа, дочь моя.
– Папа? Который? Их два!
– Настоящий – один. Тот, кто в Риме – апостольской столице. Урбан!
– А разве он в Риме, а не в Каноссе? Все папы сидят в Каноссе возле Матильды… Никогда не видала этой женщины, но она, сдается мне, выше их всех… Не ее ли дух являлся мне сегодня ночью?.. И меня из этой башни повезут прямо в Каноссу?
– Дщерь моя, я принес тебе благословение от его святейшества. Тебя ожидают народы. Ты достойна высочайшей судьбы.
Евпраксия упала на колени, поцеловала руку аббата. Все в ней дрожало.
Сокол осатанело царапался в темном сундуке, – она не слышала ничего. Потом опомнилась, открыла сундук, поднесла на рукавице сокола к окну, сняла колпачок с глаз, пустила в небо. Лети! Лети и не возвращайся, упивайся свободой, живи ею, только это и есть настоящая жизнь!
Глядя на уверенные, достойные опытного ловчего движения Евпраксии, аббат подумал, как же, в сущности, мало знает он эту русскую женщину.
Наверное, сумеет она и копье бросить в зверя, и оседлать коня, и рубиться мечом.
– Я бы хотела покинуть башню днем, когда светит солнце, чтобы все видели, и выехать из Вероны в еще большей пышности, чем прибыла сюда.
Вот безграничность женских выдумок!
– К сожалению, дочь моя, сие невозможно. Мы вынуждены соблюдать осторожность. Но уже за Вероной тебя встретит свита, достойная твоего сана и твоей чистоты.
– Когда это произойдет?
– Когда прикажешь.
– Так просто?
– Твои недостойные верные слуги все подготовили.
– И можно уже сегодня?
– Предпочтительнее на рассвете, дочь моя.
– Почему же не вечером?
– Самое предпочтительное время – предрассветная пора. Тогда спят чистые души, но спят и негодяи.
– Кто придет за мной?
– Если будет позволено, мы оба.
– Вы и Заубуш? Без него нельзя? Я не хотела бы его видеть. Но зато очень и очень хочет видеть его моя Вильтруд… Ну, хорошо. Я согласна.
– Повелите девушке готовиться в путь. Мы возьмем все самое ценное, что здесь есть.
– Здесь моего немного. Все остается императору.
– О твоем имуществе позаботятся, дочь моя.
Евпраксия позвала Вильтруд. Аббат тихо исчез. Две пары глаз встретились. Две сообщницы. Зависимые одна от другой, несмотря на разницу в положении. Да разве есть кто-нибудь независимый на этом свете?
– Что будем брать, ваше величество? – засуетилась Вильтруд. – Мы заберем все, все. Вы не беспокойтесь, я позабочусь, я…
– Мы ничего не возьмем отсюда. Тут на всем печать неволи. Не хочу больше неволи. Оставь все! Подай мне вон ту Псалтырь! Больше не хочу ничего…
Целый день Евпраксия не ела, не подходила к окну. Боялась выглянуть, боялась встретиться взглядом с сокольничим: вдруг он заметит, как лихорадочно сверкают ее глаза, вдруг предупредит стражу! Нетерпение трясли ее. Охватывало раздражение, злость неведомо и на кого. Когда же, долго ль еще, почему не идут за ней? А вдруг все это обман? Новые хитрости императора? Может, коварный Заубуш затянул в свою сеть и аббата Бодо?
Аббат, аббат – что такое аббат? Разве она достаточно знала этого человека?
Молитвы его знала, пустые слова о блаженных, уменье его оправдать все на свете. А мир между тем преисполнен такой не правды, что и жить не хочется!..
Наконец она дождалась. Оба пришли одновременно. Были почтительны, внимательны к ней. Вильтруд вертелась тут же, чуть позади, готовая услужить, помочь главным зачинщикам. Нетерпелива, ожидающая своего счастья! Странное счастье, в обмен на побег… но изменить уже ничего нельзя.
