— Экая ты слабая да неуклюжая. А еще лгунья.
Чуть наклонив голову, десятилетний мальчик ласково погладил сначала предплечья окаменевшей от неожиданности челядинки, потом бока, а напоследок возложил руки и на ее уже вполне заметную грудь.
— Теперь не болит?
— Н-неболит…
— Вот и славно. Странные какие у тебя отметины. Не от удара. Не от укуса.
Перехватив взгляд, полный страха и какой-то беспомощной обреченности, направленный куда-то ему за спину, царевич Димитрий слегка довернул голову, уперевшись взглядом в уже успокоившуюся княжну. Развернулся полностью и задумчиво протянул, уперевшись потемневшими глазами в перспективного воеводу царства Московского:
— Красивые у тебя челядинки, Дмитрий Иванович. Неуклюжие, правда, но красивые.
Намек вышел столь неожиданным и отчетливым, что Хворостинин за малым едва не поперхнулся. Скажи это кто из набольших людей царства, или, паче того, сам великий государь — он бы без малейших сомнений расстался с глянувшейся им девицей, пригретой у него в доме только лишь из христианского милосердия. Но услышать такое от отрока десяти лет?!.. Впрочем, это все же не помешало ему вымолвить все положенные в таких случаях слова, даря челядинку дочери юному наследнику.
— Благодарствую, князь.
Вновь повернувшись к челядинке, мальчик чуть приподнял подрагивающий подбородок служанки — так, чтобы она смотрела прямо на него:
— Хочешь служить МНЕ, Домна Дивеева?
Шалая от столь резких перемен в своей судьбе, девица вновь что-то неразборчиво пискнула.
— Громче.
— Да, царевич-батюшка!!!
— Чудно.
Еще недавно синие зрачки полностью сменили цвет на черный.
— Ты вся моя, помни это. А теперь — ответствуй своему господину, что за отметины у тебя на руках, на теле, бедрах и груди?
— От щипков, царевич-батюшка.
Вновь проследив взгляд, отрок улыбнулся. Очень неприятно.
— Собирай свои вещи, и жди на подворье. Ступай!
Взамен выметнувшейся из горницы челядинки в нее проскользнули два чернокафтанника, устроившись по обе стороны от двери с таким видом, будто они всегда здесь и стояли.
— Княжна Авдотья. За какие вины ты наказывала свою БЫВШУЮ челядинку?..
Видя, как та нерешительно открывает рот, Дмитрий мягко ее приободрил:
— Солжешь, падучая разом вернется.
Одинадцатилетняя княжна с удивительной мудростью решила промолчать. А потом, по зрелому размышлению, и вовсе качественно сымитировала обморок. Хмыкнув, царевич повернул голову к хозяйке дома:
— Ты знала?
Понурившись, Евдокия Никитична едва заметно кивнула.
— Истязания и издевательства над беззащитными угодны лишь падшему. Мое кольцо.
Вздрогнув, как от удара, княгиня послушно избавила дочь от янтарного украшения, подрагивающими руками возложив его затем на узкую детскую ладонь.
— Мир дому сему.
Растерянный, и мало что понимающий хозяин догнал своего гостя уже ближе к выходу из дома, после чего невольно замешкался. Первенец великого государя возрастом мал, но речами и поступками вельми разумен, к тому же явно сердит на его жену и дочь… Поняв затруднения Хворостинина, царственный отрок немного замедлил шаг и со странной усмешкой заговорил:
— Жила-была девочка. Когда Господь прибрал ее родных, горе чистой души было столь велико, что в утешение Он ниспослал ей дар целить. Слабый. Но вместе с тем все же достаточный, чтобы приютившая ее семья навсегда позабыла о любых хворобах. Если бы только проявила к ней чуть больше любви и внимания…
Повертев между пальцев невзрачное колечко, Дмитрий протянул его своему взрослому тезке:
— Передай тому, кто нуждается в нем более всех.
— Благодарствую за доверие и ласку, государь-наследник!
— Пустое. Доброго тебе дня, князь.
Отбив три десятка поклонов вслед старшему из царевичей и проводив долгим взглядом тонкую фигурку девочки-подростка, поспешающую вслед за вороным аргамаком, Дмитрий Иванович Хворостинин огляделся вокруг, с трудом удерживая спокойствие.
— Ну, бабы!!!
Впрочем, шагая по словно бы вымершему дому, он с каждым мигом успокаивался все больше и больше — какой смысл жалеть о потерях? Лучше позаботиться о том, чтобы их больше никогда не было. Поэтому, по возвращению в «гостевую» горницу, где в три ручья самозабвенно рыдали жена и дочь, а вокруг них растеряно суетилась вторая челядинка княжны Мавра, он уже обрел привычный покой, и даже успел найти способ, как исправить упущения в воспитании своей старшенькой.
— Батюшка…
— Цыц! Доньку в монастырь, до самого замужества.
В этот раз обморок у одиннадцатилетней Авдотьи получился без малейшего притворства. Три, а то и все четыре года под строгим надзором монашек и на одном лишь хлебе и воде!..
— А ты, душа моя.
Евдокия Никитична заранее сжалась, не ожидая для себя ничего хорошего.
— Попроведай-ка отцовское имение — то, что в Ухре. На год!!!
* * *
В день пятнадцатый августа месяца года семь тысяч семидесятого от Сотворения мира, в большой и дружной семье Колычевых нежданно-негаданно образовалась радость: самого младшего из трех братьев, именем Егорка, повелением великого государя Иоанна Васильевича (дай-то Бог ему многие лета!) подняли из простых служилых воев Постельного приказа аж в стряпчие самого государя-наследника. В тот же день выдали ему новый черный кафтан с серебряным шитьем, богатую шапку… Остальное покамест было старым, но это ненадолго — позвякивала, ой как ласково позвякивала серебряными копийками потертая и уже не раз латанная калиточка на поясе у Егорки. Да нет, какой же он теперь Егорка? Тут бери выше — сам Егор сын Никандров! А ежели Господь будет милостив, то со временем может даже и выслужит себе целого Егория Никандровича — Адашевы тоже незнатного рода, а в окольничие пробились. И чем Колычевы хуже их?
— О-оо!.. Да ты, братка, в своих обновках ну прямо вылитый боярин!
Вернувшийся домой после первого дня службы в новой должности и посещения Торговых рядов, стряпчий принял поднесенный женой ковшик со сбитнем, глотнул пару раз и вернул обратно, не забыв прикоснуться с мимолетной благодарностью к нежным рукам своей ладушки. Утерся малым рушничком, степенно огладил короткую бородку (специально к стригалю ходил, подровнять торчащие космы на голове да волос на лице) и солидно ответил:
— Зарекаться не буду.
Средний из братьев, Филофей, одобрительно засмеялся и со всего маху хлопнул высокое начальство по литому плечу:
— И то верно. Главное, по службе не плошать!
После семейного обеда старший, Спиридон, щурясь словно довольный жизнью кот (и предварительно понизив голос), предложил подняться в верхнюю горницу. Где и «добить» пару-тройку кувшинов славного густого пива, оставшегося с недавнего праздника, на коем и они сами, и все их соседи от души отметили нежданную радость. Поднялись, расселись, смочили в пене усы…
— Ну, как оно, брате?
— Да все то же же, Спиридон. Только к Димитрию Ивановичу ближе.
— Ну, это понятно, это само собой. А что поручил? Или ты, покамест, не удостоился?
Помолчав, и явно что-то прикидывая, Егор не спеша выцедил половинку кружки.
— Отчего же, удостоился.
— Ну, и? Да не тяни уже!..
— Об одном деле скажу. Но только из-за дочки твоей, Филька. Потому как наказом государя-наследника про все его дела я говорю только с теми, до кого они имеют касательство. О тех же, кто будет настырно любопытствовать, да вопросы хитрые задавать, велено мне докладывать особо.
— Ишь ты, какие строгости. Давай уж, не томи… Стряпчий.
Опустошив кружку, младший из братьев сам же ее и наполнил.
— Великий государь собирается учинять вторую аптеку, для московского люда. Заведовать ей будет докторишка иноземный, а травы разные да все прочее с Аптечного приказа получать.
— Так нет же такого приказу?
— Ну, значит будет! Димитрий Иванович, доподлинно вызнав из мудрых книг и бесед со святым старцем Зосимой, какие травки и коренья можно на Руси сыскать, указал мне привести к нему недорослей и дев. Нежного возраста, и нужной склонности. С тем, чтобы их руками те самые травки и собирать. Тех же, кто себя хорошо проявит, поставят в обучение господину Клаузенду — на государевых алхимиков.
— Чего?!?..
Еще раз хлебнув пива, Егор почти было дотянулся до сушеных снетков, но в самый последний момент переменил выбор в пользу моченого соленого гороха.
— Взвары, мази да настои всякие варить будут, в Аптекарском приказе. Навроде травниц да кореньщиков. А те, что не подходят, так и будут для них сено лечебное собирать, да в земле ковыряться. Тоже, какая-никакая, а служба.
— А-аа! Так при чем здесь моя Есфирька?
— Ну… Она ведь у тебя тихая. Аккуратная, умненькая, чистюля. Опять же — старательная. А в аптекарском деле без этого, считай что и никак.
