Заставлял я себя, однако, зря: на том конце провода трубку не брали. Я с облегчением решил, что позвоню в другой раз, взял спокойно лежавший на кухне арбалет, закрыл окно и балконную дверь и собрался уходить. Дарий заскулил. Я внимательно посмотрел на него. Огромный, умный пес, тяжелые лапы, тяжелая лобастая голова, наверняка стальная хватка… Я решился.
— Пойдем, Дарий, — скомандовал я. — Пошли. Гулять.
Пес бешено завертел хвостом и бросился на меня. Я кое-как отпихнул его и, открыв дверь, выпустил на площадку. Арбалет я закинул за спину, чехол с единственной стрелой держал в руках и чувствовал себя при этом совершенно по-идиотски. Повстречавшиеся мне во дворе девочки-старшеклассницы посмотрели на меня как на полоумного, а после того, как я выдавил из себя что-то вроде улыбки, и вовсе поспешили скрыться в подъезде. Мне, однако, было не до них. В машине я положил Нефритового Змея на заднее сиденье и накрыл его какой-то тряпкой. Дарий примостился рядышком.
В Малаховке я без труда нашел улицу, по которой брел неделю назад (всего неделю? Или уже неделю?!) весь в крови, и остановил машину напротив кирпичного дома. Дом по-прежнему выглядел совершенно необитаемым, и на калитке, как и раньше, висел здоровенный ржавый замок. Зато в доме напротив дверь была распахнута настежь, и в глубине сада в плетеном кресле сидел толстяк в белой сетчатой майке. Ноги он держал в неглубоком тазике с водой и вообще он был мало похож на усердного огородника. Я толкнул деревянную калитку, прошел по дорожке в сад, остановился перед креслом и сказал «добрый день».
— Добрый, — согласился толстяк.
— Коммунальная служба, — представился я, помахав у него под носом одним из своих самых фантастических удостоверений. Он вяло кивнул.
— Вот, интересуюсь состоянием дома N 37, — деловито объяснил я.
— Хозяев нет, понимаете ли, участок запущен, коммуникации не в порядке…
Толстяк зевнул, обнаружив гнилые черные зубы.
— Так хозяин уже года три как не ездит, — произнес он, одолев, наконец, зевоту. — Болеет он, Пал Саныч наш…
— Это какой Пал Саныч? — спросил я строго. — Болезнь болезнью, а за коммунальные услуги платить все должны.
— К председателю, — махнул рукой толстяк. — Все эти вопросы с ним… А Пал Саныч — человек аккуратный, он если должен заплатить, то заплатит, можно не сомневаться…
— Фамилия его как? — спросил я снова.
Толстяк моргнул.
— Мороз его фамилия… Пал Саныч Мороз, полковник в отставке. Человек военный, аккуратный.
Мне остро захотелось дать самому себе в морду. «Мороз, следователь с Лубянки… В пятьдесят первом он допрашивал меня по приказу Розанова…» Роман Сергеевич сказал это тогда тихим сомневающимся голосом, не подозревая, что дает мне в руки ключ, которым можно было бы давным давно растворить все двери, если бы не моя патологическая глупость.
Ладно, подумал я, лучше поздно, чем никогда.
— Председатель ваш где? — спросил я.
— Через два дома направо, — толстяк снова зевнул. — Дом номер 33. Звать его Федор Кузьмич, фамилия его Торобов…
— Привет от коммунальной службы, — сказал я и покинул сад.
Федор Кузьмич Торобов оказался маленьким сухощавым человечком с загорелой лысиной и острыми глазками грызуна. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: это еще тот жук, и никакими детскими фокусами вроде удостоверения санитара санэпидстанции его не проймешь. Поэтому я, не представляясь, сказал:
— Мне нужен домашний адрес Павла Александровича Мороза.
Острые глазки проткнули меня в области грудной клетки, кольнули в лицо и уставились в сторону. Высокий тонкий голос сказал:
— А документики у тебя имеются?
Я не торопясь вынул из нагрудного кармана новую сотенную бумажку, свернул в трубочку и, легонько щелкнув пальцем, отправил ее в путешествие по зеленой скатерти. Цепкая лапка выпустила розовую в белых горохах чашку со слабым чаем и дернулась. Бумажка исчезла.
— Котельническая набережная, высотка, подъезд Д, квартира 83.
— Это точно? — спросил я, несколько сбитый с толку таким быстрым ответом.
Торобов поморщился.
— Проверь, — бросил он. — Книга на комоде.
Я повернулся и взял с комода старомодный гроссбух в мраморном переплете. На букву «М» действительно значился Мороз Павел Александрович, и адрес у него в точности совпадал с названным председателем. Был там еще и телефон, который я автоматически запомнил.
— Спасибо, — сказал я, — все правильно.
— Жизня, парень, — непонятно отозвался Торобов.
Я многозначительно кивнул и вышел, чувствуя, как раскаленные спицы пронзают меня между лопаток…
— В Москву, — сообщил я Дарию, садясь в машину. Дарий не возражал.
Высотка на Котельнической зубчатым контуром впечатывалась в ярко-голубое небо. Дом-город, дом-замок со своими кинотеатрами, магазинами и внутренними садиками нависал над пропахшей бензином серой рекой. Я припарковал машину на набережной, запер Дария в салоне и пошел искать подъезд «Д». Внутри дом был еще мрачнее, чем снаружи. Из полутемного, сыроватого, огромного, как пещера, холла разбегались двери, лестницы, незаметные коридоры. Я справился у вахтерши, на каком этаже 83-я квартира, и вызвал лифт. Кабина, грохоча, вознеслась на восьмой этаж; металлическая дверь с лязгом захлопнулась за спиной. Казалось, я попал в странный загробный мир дряхлеющей помпезной архитектуры, старых механизмов, вырубленных в толще камня нор, заменяющих человеческое жилье. Я позвонил. Дверь открыла женщина лет сорока с усталым невыразительным лицом, облаченная в какую-то серую одежду — выглядела она точно так, как должен выглядеть человек, живущий внутри дома-горы. Я сказал:
— Добрый день, я по поводу распределения гуманитарной помощи… Здесь проживает Павел Александрович Мороз?
Мне с огромным трудом удавалось говорить спокойно. Внутри у меня громко тикал будильник, отсчитывая время.
— Здравствуйте, — сказала женщина довольно равнодушно. — Да, здесь, но папа болен… К нам уже приходили из собеса.
— Это не наша епархия, — я заставил себя улыбнуться. — Мы — комитет защиты прав пожилых людей… Павел Александрович в больнице?
— Нет, его выписали три недели назад. Проходите.
Я переступил порог и неожиданно оказался в большой, почти круглой прихожей с высоким — метра четыре — потолком. Женщина пододвинула мне тапочки со смешными помпонами и отошла на пару шагов.
— Его нет смысла больше держать в больнице, — сказала она. — Все равно ему уже ничем не поможешь. Сестра приходит, делает уколы, а так… –Она махнула рукой. — Пока молод, редко задумываешься над тем, каким будет конец жизни…
Я сочувственно кивнул. Потом спросил:
— А можно его повидать?
Она заколебалась. Мне пришлось прибавить в выражении своих глаз еще немного сочувствия и понимания, и тогда она, наконец, сказала:
— Очень недолго, прошу вас… Вы сами увидите — ему трудно разговаривать.
Она повернулась и пошла по полутемному коридору. Я последовал за ней. На пороге узкой, как пенал, затемненной комнаты я остановился, потому что почувствовал запах — резкий больничный запах близкой смерти. Так же пахло и в квартире ДД в ночь, когда Стрела Мрака настигла Романа Сергеевича. Только здесь к нему примешивался еще и несильный, но ощутимый запах разложения –разложения живой еще человеческой плоти.
— Проходите, — чуть настойчивее повторила женщина в сером. — Не бойтесь, так всегда пахнет в помещениях, где находятся тяжело больные…
Я пожал плечами и вошел.
На железной солдатской койке, укрытый грубым суконным одеялом, лежал высохший желтый старик с неопрятными, свалявшимися серо-седоватыми волосами и кустистыми серыми бровями. Левый глаз старика был ровно закрыт белой пленкой катаракты, но правый следил за мной неотрывно и настороженно.
— Здравствуйте, Павел Александрович, — сказал я.
Бывший следователь госбезопасности не ответил. Я увидел, что справа от него на желтоватой наволочке лежит черная коробка какого-то аппарата.
— Папа, это насчет гуманитарной помощи, — пояснила женщина.
— Молодой человек, наверно, хочет удостовериться, что ты у нас, а не где-нибудь в доме престарелых…
Старик на постели открыл рот, и черный прибор заговорил. — Иди, Лида, — прожужжал неживой голос. — Иди…
— Но, папа…
Здоровый глаз старика медленно закрылся. Женщина вышла, прикрыв за собой дверь.
Мы остались вдвоем в душной темной комнате, пропитанной запахом смерти и страха. Мороз не задавал никаких вопросов, возможно, экономил силы. Я заставил себя сделать два шага к его койке и уселся на деревянный табурет, задев ногой желтый эмалированный тазик.
— Павел Александрович, — сказал я, — я не насчет гуманитарной помощи… Я пришел, чтобы поговорить с вами об Андрее Андреевиче Резанове.
— Резанов умер, — мертвым голосом ответил аппарат на подушке.
