туда лекарство как можно быстрее. Понятно?
— Не-а, — охренев, произнес я. — Вообще не понятно.
— Этот человек жил в деревне в Тверской области и работал там же, когда он умер, его даже обнаружили не сразу, деревня оказалась почти нежилой…
Так-так, а по чердачкам мы лазали именно в Тверской области, начинаю догонять, к кому я залез на чердак и что я нашел.
— Вот, видимо, перед смертью ему удалось создать препарат, но результатов не видел никто. О его работе известно, потому как об этом много писали двадцать лет назад, сейчас таких исследований не ведется вообще, тема закрыта.
— Я не вижу, в чем смысл? Если честно.
— Смысл такой. Это вещество распознает самый больной орган человека и направляется к нему, понимаешь?
— И что?
— Да то, что доставить этот препарат может не только лекарство, но и наоборот.
— Ни хрена себе! Вот же распронихренажсебе! — выдал я скороговоркой, изумив Шелепина. Так это можно яд подбросить кому надо, и умрет он…
— Я вижу, ты все понял, смени выражение лица, по нему читать можно. Да, все верно. Результат будет именно таким, — он наклонился ко мне и прошептал в ухо: — Человек умрет от того, что у него болит, а здоровых у нас нет. Это средство можно использовать для ускорения естественной причины…
— Я все понял. Спасибо, что разжевали. Хотите воспользоваться?
— Размышляем над этим. Кстати, я встречался почти со всеми, кого ты нам указал. Володя ездил в Минск, там просят какие-нибудь подтверждения о тебе. О том, что все это — правда.
— Будут подтверждения. Сегодня напишу конкретно по Минску, думаю, там получат те же эмоции, что и вы когда-то.
— Это хорошо. Ленинград решение сообщил сразу, согласен работать, готов и ждет. Он, конечно, тоже хотел бы что-нибудь услышать лично от тебя, но понимает всю серьезность.
— Из Серого дома есть кто-нибудь? Там, кстати, проблема висит…
— Ты о том козле, что сейчас в Вашингтоне находится? Его вызвали в Союз, приедет после Нового года, Володя со своими ребятками все сделает. Его, кстати, проверили, каналы есть, гнида, каких мало, и да, работает гад давно.
— Это хорошо. С ним там парень один служит, Соколов вроде, он как раз в будущем должен будет вести его дело, честный вроде как, можно использовать.
— Этим Володя занят, пусть и продолжает. Если ты не против, то мы решили, что прежний пост ему подходит как никому.
— Я вообще мимо проходил, это ваше дело. Меня больше волнует судьба страны, — сказал я, в свою очередь наклонившись к Шелепину. — Кажется, я доступно объяснил, для чего все это затеял. Если бы думал только о себе, писал бы книжки и не парился.
— Да, о книгах, я прочитал вашу страшилку, знаешь, а ведь все так и может случиться. Я обратился куда надо, люди работают, думаю, в следующем году ты ее выпустишь. Книга серьезная, критика от наших писак будет ужасной, но заступимся, рычаги есть.
— Ну и ладно. У меня вторая о войне почти готова, да к тому же нашел человека с помощью дяди Коли, он мне даст материал для третьей. Вообще, судя по отзывам, мне уже сегодня кучу писем в издательстве передали, люди-то довольны! Много писем от фронтовиков, а в Союзе меня сегодня «обозвали» хорошим продолжателем дела Симонова. Ветераны пишут о готовности встретиться и рассказать о своих войнах, если надумаю ездить по ним, тут на целую библиотеку набрать можно. Ведь у каждого своя война, свои истории. Раньше люди опасались, видимо, не решались, дело-то серьезное, страшное, а теперь я развязал им руки. Думаю, что теперь и авторов в этом жанре появится очень много. Да мне и не жалко, наоборот, обо всех мне написать жизни не хватит, так что пусть работают. Лучше пусть объезжают страну и встречаются с ветеранами, слушают их, помогают чем могут, вместо выступлений по партийной линии в колхозах, в надежде сорвать копейку.
— Тебе-то как, заплатили? Жить можно?
— Вы о чем? — не сразу понял я.
— О деньгах, конечно, не прижимают молодого автора? — улыбнулся Железный Шурик.
— Да все в порядке. В Союзе сегодня, поздравляя нас, главред сообщил о дополнительном тираже, скорее всего весной, к девятому мая. Похвастался, что выбил мне гонорар больше прежнего и надеется на продолжение сотрудничества. Уже предлагал выбить нам с женой отдых в Переделкино. Удивил, что у меня свое Переделкино, да и получше будет, там нет столько голодных ртов, приезжающих туда только за халявой.
— Да уж, твои мелкобуржуазные наклонности я видел, — и опять смеется.
— Это нормальные наклонности нормального человека, а то, что запрещает наша «добрая» партия, вредительство. Сами строят себе дворцы, а у людей все личное подсобное хозяйство отняли. Зажрались!
— Не без этого. Согласен с тобой.
— Надо людей в деревню возвращать, строить им дома, проводить коммуникации, облегчить жизнь, тогда и работать люди на селе вновь захотят. Возьмите вон хоть дядю Колю. Он мог бы поставить малый рыбзавод, снабжать рыбой целый район, но одному никак, а нанять людей нельзя, запрещено. А если государству плевать на людей, на то, что идет человек в магазин за рыбой, а ее или нет, или старая, или по такой цене, что проще удавиться. А ведь он столько знает и умеет, да и возраст еще позволяет. Поставил заводик, рядом запасник, где выращиваешь молодь, воссоздавая поголовье. Разве плохо? Государство не идет на это, все на откуп рыбхозам, а им насрать на людей, они бабки государственные осваивают, некогда думать о народе.
— Да, чем больше с тобой общаюсь, тем больше вижу проблем, эх, хватило бы времени и сил на всё. Но ты ведь не откажешься помогать по мере сил?
— Александр Николаевич, вы дело делайте, а уж помочь я завсегда. Главное, вернуть людям идею, что впереди хорошая жизнь, а то все уже разуверились. Думаете, народ не видит, что живут у нас одни чиновники? Да все и всё видят, понимают. Просто так наш народ приучен, что сказать боятся, а ведь поэтому Союз и рухнет. Народу, доведенному до ручки, помашут красной тряпкой под названием свобода, и всё, народ встанет и стране кабздец. Видели бы вы, что будет в девяностые…
— Ты о бандитизме? Я читал твой доклад. — Как он громко мою писанину назвал.
— Не только. Бандитизм будет везде, начиная с власти, заканчивая подворотней. А дохнуть будет простой народ.
— Не будет этого, Саша, — серьезно произнес тезка и сжал кулаки, — я тебе обещаю.
И мне хотелось в это верить. Не знаю, насколько были правы те, кто в
