Зинка (входя, шепчет таинственно). Привела.
Мария. Кого?
Зинка. Застала дома. Как только услышали, что вы их ждете, так очень даже обрадовались. Сейчас меня с собою в экипаж посадили, прямо в цветочный магазин. Цветы — одно очарование, поставлены в гостиной. И в таком забвении чувств всю дорогу были, что даже ни разу не ущипнули.
Мария. Не болтай. Проси его сюда.
Зинка уходит. Мария ждет, волнуясь.
Красновский (входя). Милая, вспомнила меня!
Мария. Я получила ваше письмо. Я согласна быть вашею женою. Театр я оставлю.
Красновский. И отлично делаешь, милая Маша. После таких провалов…
Мария. Ни слова об этом! Скажу вам откровенно — я все еще вас не люблю.
Красновский. Полюбишь, дорогая.
Мария. Не знаю.
Красновский хочет ее обнять. Мария падает в кресло и громко рыдает.
Действие третье
Прошло еще три года.
Гостиная в богатой квартире Красновского.
Мария и Красновский.
Красновский. Опять ты хандришь, Маша.
Мария. Неужели ты сам доволен нашей жизнью?
Красновский. Я-то доволен. И не понимаю причин твоей хандры.
Мария. Скучно у нас очень, серо.
Красновский. Слава тебе, Господи! Скучно! Серо! Да у нас сколько людей бывает!
Мария. Какие же это люди, наши знакомые! Как они мне чужды — равнодушные, ничем не горящие, ничего не созидающие обыватели!
Красновский. Люди как люди! У нас бывает два бала в сезон, маскарад, обеды, мы сами постоянно куда-нибудь званы, — и это серо!
Мария. Да, жизнь наша тусклая, без просвета, без борьбы, без всяких устремлений. И я в ней, как камбала в аквариуме. Мечусь среди таких же глупых пленниц, и нет мне ни света, ни радости.
Красновский. Кроме того, мы занимаемся благотворительностью и, надеюсь, с толком. Или тебе и это надоело?
Мария. Ну да, надоело. Все это мне смертельно надоело. Поменяться бы с кем-нибудь своею долею. Хоть хуже, да по-иному!
Красновский. Не понимаю, чего тебе недостает. Слава Богу, дом — полная чаша.
Мария. Молчи, молчи! Не смей мне говорить этих мещанских благополучных слов! У меня от этих слов изжога делается.
Красновский. Туалеты у тебя всегда дорогие и самые модные. Вот и это домашнее платье стоит триста рублей.
Мария с апатичным видом нагибается и рвет свое платье.
Красновский. Я не понимаю, Маша, право, не понимаю. Ты нервничаешь. Занялась бы хозяйством.
Мария. Благонравные домашние заботы! Кому они нужны!
Красновский. Или хоть устроила бы какой-нибудь благотворительный вечер, маскарад, что ли. Ты — такая мастерица на всякие выдумки.
Мария. Ты ничего не понимаешь! Пойми, мне противны эти стены, эти картины, все, все.
Красновский. Картины! Не понимаю! Картины этого художника я видел в самых лучших домах. Его картины есть во всех хороших музеях. Он в один год на двести тысяч продал.
Мария. Он мне противен, гладкий, сладкий. Он мне ничего не говорит, ничего не дает. Для искусства он не откажется от жизни и от ее благ, благополучный, благопристойный, чистенький господин в ловко сшитом фраке. Он не любит искусства, он любит только крупные заказы. О мои милые, бедные товарищи, как могла я вас оставить! Уйти от вас!
Красновский (досадливо). Ну уж как ты хочешь, Матиса или Сарьяна я не повешу в своей квартире. Я не хочу, чтобы все мои знакомые смеялись надо мною. Наконец, я принципиально не могу этого допустить.
Мария (смеется и комкает платок). Пожалуйста, вешай кого хочешь, покупай что тебе нравится. Не обращай никакого внимания на мои вкусы, на мои желания. Говори своим друзьям, что я — гадкая, что я капризничаю, ссорюсь с тобою из-за картин.
Красновский. Ничего такого я никому не говорю. Ты, Маша, в этом не можешь меня упрекнуть.
Мария. Твои деньги меня не утешают, твоя любовь никуда не двигает тебя. Я надеялась, что твоя любовь совершит чудо, зажжет, преобразит тебя! Но чуда в нашей жизни, как видишь, нет. Все по-прежнему серо, скучно, однообразно. Да и какая твоя любовь! Тебе начинает нравиться Берта.
Красновский. Ну, Маша, разве можно принимать серьезно ресторанные встречи.
Мария. Вам все только шутки. Если бы ты меня любил, ты бы устроил для меня театр.
Красновский. Послушай, Маша, ты же знаешь, что театр для тебя я охотно устроил бы. Правда, моих денег не хватило бы, да я и не хочу вкладывать все, что имею, в предприятие рискованное. Но легко было бы найти компаньонов и устроить это сообща.
Мария. Милый, милый, сделай же это для меня! Если ты это сделаешь, я словно из мертвых воскресну.
Красновский. Да я не могу покровительствовать этой чепухе, этому вашему «новому» искусству!
Мария. Милый мой, отчего же ты не хочешь, чтобы это мое дело я вела по-своему? Где же твоя любовь ко мне? Разве нельзя думать по-разному и все-таки любить друг друга и помогать один другому?
Красновский. Принципиально не могу.
Мария. Ты меня любишь?
Красновский. Конечно, люблю, ты же это видишь.
Мария. Если ты меня любишь, отчего же ты не сделаешь для меня этого? Ведь это сводится только к тому, что ты достанешь для меня денег. Дал же ты мне денег внести неустойку Биркину.
Красновский. Ты рассуждаешь, как девочка.
Мария. Ну, вот! Стена!
Красновский. Пойми, я не могу способствовать тому, что считаю вредным.
Мария. Если бы ты меня любил, ты бы для меня преступление совершил охотно.
Красновский. Совершенно дамская логика! Пойми, что мне, как человеку сложившемуся и серьезно относящемуся к жизни, дороги мои убеждения. Если на одной чашке весов лежат убеждения, а на другой каприз скучающей, хотя и очаровательной деточки, то ясно, которая чашка перетянет. В миллионный раз повторяю тебе, что в области искусства я принимаю только честный прогрессивный реализм.
Мария. То, что ты называешь прогрессивным, очень отстало. Ты называешь мое искусство буржуазным. Ты ненавидишь буржуазное, не правда ли? Это доказываешь ты всем образом своей жизни. (Смеется.)
Красновский. Я убежденный реалист, это тебе хорошо известно. А свои деньги я трачу, как нахожу это нужным. Я вижу, что разговор со мною только раздражает тебя. Да и мне это действует на нервы. Лучше я уйду. (Целует ее руку и уходит.)
Мария. Чуда нет. Нет. Стоят себе стенки и не сдвинутся. Клетка, клетка, золотая клетка! Хоть бы ребенка дал мне Бог! Тоска, тоска смертная!
Зинка. Зоя Аркадьевна. Вид у них очень веселый. Меня по щеке похлопали.
Мария. Проси.
Входит Зоя.
Зоя. Здравствуй, Мария. Я с целым ворохом новостей.
Мария. Милая Зоя, как я рада! Как давно тебя не видно! Хочешь чаю?
Зоя. Хочу.
Мария звонит. Зинка выглядывает из двери. Мария делает ей знак.
Зоя. Встретила твоего мужа в гостиной. Он сегодня очень мрачен.
Мария. Да? Заметно?
Зоя. Он любезен, как всегда, и хорошо скрывает свое настроение. Но у кого музыкальная душа, как у меня, того не обманешь. Он сегодня сбит с ритма, — это ясно чувствуется.
Мария. Он меня еще любит. Но он скучный, недаровитый, серый. Надоел он мне, — все надоело. Бежать надо, но куда? Скажи, куда?
Зоя. Он такой светский, любезный. Ты, Мария, к нему очень строга.
Мария. Весь этот лоск — мишура. У него нет таланта к жизни. Он ничего не способен создать. Такие люди только держатся за принятое, за условное, за признанное, только старое повторяют. Никогда я его не любила! Потому, должно быть, и детей у нас нет.
Зинка приносит чай.
Зоя. Вот свежая новость! Катя Кривцова выходит замуж за Бехтера.
Мария. Как за Бехтера? Говорили, что она помолвлена с Крайним.
Зоя. Нет, это разошлось. Катя с Крайним из-за чего-то поссорились, — ты знаешь, Катя такая легкомысленная, а Крайний оказался очень ревнив.
Мария. Бехтер, кажется, был женат?
Зоя. Да, представь, это был, по-видимому, такой счастливый брак, и вдруг, совершенно неожиданно, они разводятся и говорят, что Сонечка Бехтер выходит за графа Сиверского. Крайний очень мрачен был, но вдруг, должно быть, с досады, стал ухаживать за Варварою Гранцовой.
Мария. Что ты говоришь?
