— Портрет прекрасен, кто бы его ни написал. Знаете, вы с того холста стали моим ближайшим другом. Я сидела и разговаривала с вами, как будто вы меня слышите. — Должна ли она говорить ему такие вещи? Возможно, нет, но этот день был наполнен такими сюрпризами!
— А потом обнаружили, что оригинал не совсем совпадает с портретом?
Это было слишком близко к правде. Она промолчала.
— Что вы говорили мне? Тому, нарисованному?
— В основном то, что думала. Во время моих первых выходов в свет мне было трудно. Папа часто говорил, что я не должна говорить людям то, что думаю, и что я должна во всех случаях помнить о его положении в обществе.
Понимаете, он утверждал, что мои поступки, каждый мой шаг обязательно повлияют на его репутацию.
— Мудрый родитель сказал бы именно так. Полагаю, мне не следует напоминать инцидент в театре.
— Благодарю вас, — сказала она, скорчив уморительную гримасу. — На первых порах было очень трудно быть леди. Я была очень скованной. Единственный приемлемый разговор — о погоде. А единственное дозволенное выражение лица — задумчивая отрешенность. Не могу понять, почему я считала мой второй сезон в свете предпочтительнее первого. Какая разница? Думаю, я была обречена на неудачу.
— Вы уверены, что не напрашиваетесь на комплимент этим заявлением? Вы никогда еще не говорили таких глупостей.
— Вы очень любезны, Джеред. Благодарю вас.
— Так, значит, не нашлось кавалера, который бы заинтересовал вас?
— Честно говоря, я не могу вспомнить ни одного.
— Я должен этому верить?
— Ну, был мистер Рэндолф, но если вы когда-нибудь заговорите с ним, он непременно вспомнит о том, как я пролила пунш на его белый жилет.
— Все знают, что на этих балах так тесно, что трудно дышать.
— Или мистер Хоторн. Он клялся мне в вечной любви в беседке.
— Почему вы вообще оказались там с кавалером? — Лицо ее мужа совсем не шутливо нахмурилось.
— Потому что хозяйка дома заявила, что новый роман «Софи» — настоящий восторг и я просто должна рассказать о нем мистеру Хоторну. Думаю, он даже забавлял меня вначале своим несколько театральным признанием в вечной любви. Мне удалось справиться с шоком, пока он не дошел до заверения, что его душа погибнет — как форт сдается неприятелю после осады.
— Ужасная глупость, украденная у Сервантеса.
— К несчастью, я упомянула, что это напоминает мне знакомый литературный отрывок, на что он ответил, что приличные женщины должны знать только две вещи: звук голоса своего мужа и когда надо улыбаться.
— Испытав на себе ваш темперамент, я уверен, что вы не позволили этому болвану пробыть возле вас и пяти минут. — Его улыбка была предвкушающей.
— Признаюсь, я не помню точно, что сказала ему.
— И вот вы, потренировавшись на всяких Хоторнах, решили попытать счастья с герцогом.
— Вам, Джеред, очень хорошо удается дать понять людям, что вы думаете о них, не говоря ни единого слова. Фирменный знак Мэндевиллов. Или ваше естественное высокомерие.
Еще недавно такой разговор мог окончиться взаимным раздражением, гневом, маскирующим уязвленные чувства с обеих сторон. Но то ли из-за проведенных в обществе друг друга нескольких часов, то ли потому, что было некуда уйти, они улыбнулись друг другу. Совершенно довольные состоявшейся беседой.
Тесса подумала: как долго это может продлиться?
— Моей жене все-таки не понадобится карета, — сказал Грегори лакею. Молодой человек с поклоном вышел из комнаты.
Елена устала от всей этой предотъездной суеты.
— Вам никогда не нравилась моя мать, — неожиданно заявил Грегори.
Она не ожидала такого признания. Страстной мольбы не следовать за Тессой — да. Гневных филиппик в адрес Джереда — да. Но только не этого странного замечания.
— Она была очень привязана к вам. Это естественно. Но мою жизнь она сделала невыносимой, о чем вы прекрасно знаете. Всюду совала свой нос.
— А моя мать считала, что именно так поступаете вы.
— Вот как?
— Понимаете, она считала, что вы недостойны меня.
— Неужели?
— Учитывая все сказанное, Елена, должен ли я быть благодарен судьбе, что бедняжка умерла от инфлюэнцы всего через год после нашей свадьбы?
— Эта «бедняжка», — парировала Елена, — была настоящим кошмаром.
— Интересно, скажет ли Киттридж то же самое?
— А вот это действительно ужасные слова, Грегори.
— Елена, то, что вы планируете, неразумно. Вы можете испортить их, возможно, единственный шанс на счастье. Неужели вы этого хотите? Чтобы Тесса в тоске блуждала по нашему дому — так же, как по Киттридж-Хаусу? Она же станет несчастной.
— Вот именно поэтому я и собираюсь найти этого негодяя.
— Она не выглядела счастливой, и когда этого негодяя, как вы выразились, не было поблизости. Нравится вам это или нет, он ваш зять.
— Мне это вовсе не нравится.
— Пока это нравится Тессе, это все, что имеет значение, не так ли?
— Ваша мать была ведьмой, — неожиданно произнесла она, глядя в потолок. — Она вмешивалась тогда и вмешивается сейчас. Даже с небес.
— Елена, я знаю ваше чувство справедливости. Оно подогревается вашим материнским негодованием. — Грегори наклонился и поцеловал жену в плечо. Он, похоже, не мог остановиться там, где дело касалось ее тела, оно все еще продолжало возбуждать его. После того как она родила семерых детей, было бы естественно, если бы роза отцвела, фигурально выражаясь. Но, похоже, получалось наоборот. Она хорошела с каждым днем и волновала его как в молодости.
Елена встала, бросив на него взгляд, который напугал бы кого угодно. Да уж, такой женщине лучше не противоречить, но Грегори не уставал восхищаться своей женой. Разумеется, юмор был частью ее характера. Так же как и ее жизнелюбие, щедрость духа и многие другие качества, которые он ценил. Она старалась взять от жизни все лучшее. Дети и животные любили ее, мужчины вожделели, а большинство женщин опасливо сторонились.
Когда Грегори только добивался ее, то уже тогда знал, что будет любить ее до конца жизни.
— Тесса — мой ребенок, Грегори, и ваш, если вы об этом помните.
— Я очень хорошо это помню.
— В наших общих интересах помочь ей. Спасти!
Эго было важное заявление, и он отметил его поцелуем в щеку.
— Я как-то не решаюсь пристрелить ее мужа, дорогая. Знаете, это была не пустая угроза, которую вы когда-то высказали от моего имени.
Елена повернулась и посмотрела на мужа. Она протянула руку, и он взял ее. А потом снова сел, обнимая жену. Они глядели на огонь, прежде чем она заговорила.
— Я так боюсь за нее, — тихо сказала она. — Когда Тесса родилась, она была такая красивая, такая крошечная. Я проживала заново всю свою жизнь вместе с ней. Больше я никогда такого не испытывала. Вы думаете, это потому, что она у меня была первым ребенком?
